Как и любой человек, имеющий что-то в избытке или недостатке — гигант, толстяк, худющий или коротышка, — Александр Евгеньевич не лишен комплексов, а вместе с тем пристрастий и увлечений. У обычного человека они могут приобрести характер недостатков, а то и пороков. У людей приметных в общественном плане они, скорее, служат свидетельством человечности, добродетелью, годной стать примером для других.

В последние годы советской власти на официальных церемониях Бовин был, пожалуй, единственным из моих коллег, надевавшим все врученные ему советские и иностранные правительственные награды. Поймав как-то удивленный взгляд, он сразу прореагировал: «Заслужил, вот и ношу; дояркам можно — значит, и мне нужно».

Грудь у него широкая, вместительная, действительно под стать природным достоинствам упитанных доярок. Но и на ней не хватало места для всех символов заслуг перед родиной и мировым социализмом. Поэтому некоторые медали свешивались ниже не только груди и живота, невольно напоминая рассуждения аббата Рабле о естественных подвесках своего героя, которые он не скрывал от взоров толпы.

Думаю, что продержись еще власть Советов лет пять-шесть, и уже не Бовин был бы последователем доярок, а академики следовали бы примеру Бовина. С тем же объяснением: ему можно, значит, и мне нужно.

Или представим себе другую ситуацию, скорее анекдотическую, не имеющую отношения к объекту исследования, абстрагированную от конкретики.

Встречаются, допустим, два приятеля, из которых один недавно был у третьего общего их товарища.

— Ты знаешь, — говорит тот, кто был в гостях у третьего, — нашему знакомому грозит беда.

— Что такое?

— Пьет!

— Подумаешь, невидаль. Кто у нас не пьет?

— Так он с утра. И водку.

— Что в водке плохого? Ее с утра и продают.

— Но он ее разводит шампанским.

— Вот это интересно. Он зря делать не будет. Надо попробовать.

Вот так. Что бы ни делал Бовин, ему все под стать. Человек увлечений, при тучной комплекции он иногда погружался в кампанию похудения. Однажды специально ушел в отпуск, чтобы жить за городом, не есть, не пить и сбросить минимум двадцать килограмм. Почти по одному кг в один нерабочий день.

И что интересно, программу даже превзошел. Сразу сшил по новой фигуре черный костюм покроя смокинг. Войдя в комнату, где сидели его коллеги, он развернулся на каблуках, разведя руки в стороны: «Voila! Элегантен, как рояль».

Такое невероятное жертвоприношение собственного тела на алтарь подтверждения волевых качеств не помешало Саше Бовину примерно в том же темпе набрать утерянный вес и даже по инерции превзойти его. Что имело самой большой издержкой необходимость пошива нового костюма, на этот раз с неизмеримо большим расходом средств на материал.

Незадолго до отъезда из Израиля Бовин написал мне в письме, что поставил задачу снять с себя минимум 50 кг. Посетившая посольство России в Израиле эксперт по архивам МИДа Г.И. Тахненко рассказывала, что посол устроил ей шикарный обед на берегу моря, исключительно из экзотических морепродуктов. Как положено, к столу было подано во льду великолепное белое вино. Но сам Бовин ни до чего не дотронулся, не пригубил рюмки вина, ограничив себя минеральной водой «виши».

Как я понял, он не хотел ничего чужого везти домой. Когда мы созвонились при его приезде в Москву, программа оказалась выполненной.

Чтобы добиться поставленной цели, Бовин пошел на невиданный для посла шаг: он отказался от положенного ему по штату личного повара.

Между прочим, я не исключаю, что именно этот сокрушающий основы посольского мироздания акт и предопределил решение мидовских чиновников не оставлять Бовина в штате министерства.

По своему опыту знаю, что когда я работал помощником Председателя Совмина РСФСР с правом иметь закрепленную машину с двумя профессиональными водителями и отказался от этого, сказав, что буду ходить на работу пешком, мой поступок был воспринят как личное оскорбление сразу всех равно номенклатурных коллег. Чиновничий менталитет не терпит исключений.

Облик каждого человека создает представление о состоянии его рабочего места. Всегда кажется, что подтянутый на английский манер джентльмен должен работать за идеально прибранным письменным столом, а журналист с протертыми рукавами клетчатого пиджака быть заваленным папками вырезок, гранок с прилипшими к ним остатками бутербродов.

Действительно, рабочий кабинет каждого творческого человека представляет особый, свойственный только ему мир. Вот, например, кабинет моего доброго знакомого, бывшего обозревателя «Нового времени» Л.А. Безыменского. Это — лавка древностей, музей истории нашей страны и всей Европы. На стене снимки разных лет, в том числе где он, еще молодой офицер, допрашивает на Сталинградском фронте фельдмаршала Паулюса. Вот он рядом с одним канцлером ФРГ, с другим. Вот глобус, что подарил ему классик германской литературы. Да и сам письменный стол — тот, за которым работал то ли финн, то ли карел, но главное, мыслитель О.В. Куусинен. Все здесь дополняет портрет историка, как колбы и реторты позволяли бы воспроизвести облик алхимика.

Ну, а что отличает рабочий стол Бовина? Папки? Книги? Картотека? Заморские сувениры? Ничего подобного. Шаром покати. Идеальная чистота. Пылинки нет на столешнице. Если собирается материал к крупной публикации, то в ящике стола появляется толстенная амбарная книга, называемая им вполне правомерно «гроссбух». В ней в четкой последовательности будущего расположения материала — факты, цитаты, ссылки. Все заполнено четким круглым почерком, чтобы не нужно было голову ломать, разгадывая собственные иероглифы.

Потом на стол клался чистый лист бумаги и первой попавшейся шариковой ручкой выводился набело текст. Он не сочинялся на бумаге, а наносился на бумагу полностью сформулированным в лобастой голове.

Машинистке никогда не приходилось уточнять ни одного слова, потому что все было написано каллиграфически четким почерком. Таким образом, непроизводительные операции исключены. Вся черновая работа проходила задолго до того, как слово оказывалось на кончике пера. Когда Бовин закончил посольскую жизнь и вернулся в журналистику, на его письменном столе появился компьютер и все вышедшие за его подписью статьи и книги были напечатаны им самим и не требовали потом никакой правки.

Для такой работы нужен особый режим, которому всегда мешают начальники, коллеги, члены семьи, знакомые с их телефонными разговорами и заглядыванием в дверь. Такие неприятности исключить нельзя, общество всегда выше возможностей человека, сильнее его.

Отдавая себе отчет в несоизмеримости сил, Бовин развел свою работу и общественное вмешательство в свои дела по времени. Он встает в пять утра и садится за письменный стол или усаживается где-нибудь на веранде, если работать приходится за городом.

К тому времени, когда все отойдут ото сна и будут мешать друг другу, у Бовина уже пройдет две трети эффективного рабочего времени. Дальше опять можно будет работать внутри головы, не вынося собранные мысли на бумагу.

Из всех авторов, писавших для Брежнева, Бовин один строго держался такого расписания. И как ни странно, точно такого расписания придерживался и Брежнев. Только поздоровавшись и выкурив вместе по сигарете, один вспоминал, как он в годы работы секретарем обкома с утра выезжал в дальние районы, а теперь может позволить себе только побродить с ружьем или без него по лугам и болотам. А другой, ничего не вспоминая, садился сочинять нетленку для собрания сочинений партийного вождя.

Возможно, общность такой редкой одержимости встречать солнце за началом рабочего дня прибавляла симпатии генерального секретаря к его долголетнему спичрайтеру и заставляла прощать такие выпады и проступки, за которые другому было бы несдобровать.

Однажды Саша Бовин сочинил стихи, связав их с новосельем моей семьи. Они примечательны тем, как он воспринимает собственную участь партийного речеписца, которая была у нас общей. Стихотворение называлось «Плач консультанта» и включала строки: