Десять минут спустя лыжная армада быстро двинулась к мирно спящему родовому гнезду семьи Курцевичей. Из сугробов перед самыми воротами поднялись одетые в белое человеческие фигуры и, помогая друг другу, ловко перемахнули во двор. Хуторские собаки зашлись истеричным лаем, но было поздно: белая людская лавина с трех сторон захлестнула двор поместья, а спустя минуту отворились ворота, впуская шедший в арьергарде третий батальон, меня в сопровождении Лукьянова, Иванникова и ранее плененных улорийцев.

Нет, не все засадники спали или развлекались, кто-то исправно исполнял свои обязанности, поэтому попытка поднять тревогу состоялась, даже шпаги пару раз звякнули друг об дружку. Но этим дело и ограничилось. Наше численное превосходство было настолько подавляющим, что этот навал даже язык не поворачивался назвать штурмом. Мои ребята просто задавили противника числом.

Вообще же и у улорийского монарха, и у тех, кто нашептывал ему эту идею, было плоховато с логикой. Почему-то они были уверены, что я явлюсь для мщения с летучим отрядом всадников численностью пятьдесят – сто человек. Ну, то, что явлюсь, ладно, угадали. Но, во-первых, я со времен едва не стоившей мне сначала жизни, а потом свободы первой тимландской кампании предпочитал ходить в бой с пехотой, а не кавалерией – лихого всадника из меня так и не вышло. А во-вторых, ей-богу, какая-то унизительная недооценка моих возможностей получилась: человек, которому доверяют командование армией, по мнению организаторов засады, должен был уподобиться разбойнику с большой дороги. Или настолько велика была уверенность, что я побоюсь действовать большими силами, чтобы не спровоцировать новую войну с Улорией? Заморские комбинаторы так и не поняли, что нынче Улории впору бояться войны с Таридией, а не наоборот. Да и я не дурачок с печи, оберну всё так, что королю Яношу не придраться будет. Только бы с финальным аккордом не напортачить, а то ведь закон подлости-то никто не отменял.

К моменту моего «второго пришествия» во двор дома Курцевичей солдаты были разоружены и заперты в конюшне, челядь согнали на кухню, и даже снег на площадке посреди двора был старательно утоптан большой массой людей. Наскоро одетого хозяина имения как раз волокли из дому двое дюжих штурмовиков из первого батальона.

– Сделайте круг шире да зажгите побольше факелов, – распорядился я, – чтобы на темноту жалоб не было.

– Михаил Васильевич, а вдруг? – снова попытался образумить меня Игнат.

– Не каркай! – отрезал я.

Настало время того самого акта пьесы, из-за которого всю операцию можно было считать авантюрой. Но я, после долгих раздумий, решил, что именно так будет правильно.

– Господа! – я обратился к стоявшим кучкой у ворот представителям улорийского дворянства. – Я, князь Михаил Бодров, генерал-майор таридийской армии, приношу вам извинения за причиненные неудобства и призываю в свидетели предстоящего акта правосудия! Для начала поручик Иванников, пока у него не замерзли чернила, впишет в бумагу ваши имена. А после окончания действия вам будет возвращена свобода.

Хмурые лица улорийцев вытянулись от изумления, но ни возражать, ни задавать вопросы никто из них пока не решался.

Сашка Иванников быстро принялся за дело, а ко мне тем временем подошел полковник Волков:

– Михаил Васильевич, – склонившись к моему уху, тихо проговорил он, – среди пленных четверо фрадштадтцев.

– Замечательно, Петр Борисович, готовьте их к транспортировке в Таридию, – признаться, я и не рассчитывал на подобную удачу.

– Они нас замедлят.

– Поволочем на санях, придется потерпеть.

Ну вот, будет чем и Никиту Андреевича порадовать. Подставились вы, господа островитяне!

Иванников быстро справился со своей задачей, и мне можно было продолжать.

– Итак, господа, я обвиняю всем вам хорошо известного пана Анджея Курцевича в том, что он, при содействии своих фрадштадтских друзей, вероломно опоив сонным зельем, похитил меня с постоялого двора на территории Таридии. Далее, меня привезли в этот самый дом, где держали в подвале, продолжая при этом поить зельем и подвергая телесным пыткам. В частности, – я распахнул полушубок, камзол и сорочку, продемонстрировав зрителям шрам от ожога каминными щипцами, – вот здесь у меня отметочка от прижигания каленым железом осталась.

– Мы-то тут при чем? – подал голос один из местных панов.

– Пан?..

– Пан Возняк, – быстро сверившись с бумагой, подсказал Иванников.

– Терпение, пан Возняк, – повторил я, – не вдаваясь в пространные подробности, скажу, что мне удалось сбежать и добраться до своей территории. Далее, я написал письмо его величеству Яношу Первому, в котором описал всё случившееся. Несмотря на весь праведный гнев, охвативший его величество при вести о таком гнусном злодеянии, король Улории не мог взять да выдать мне преступника. И вы все понимаете, почему.

Тут все улорийцы важно закивали головами, хотя я не был уверен, что уму мелкопоместного дворянина доступно понимание, что их монарх чего-то там не может. Ну, да ладно.

– Тем не менее его величество милостиво намекнул мне в ответном письме, что данный пан-злодей будет три месяца безвылазно находиться в своем поместье. Поручик, продемонстрируйте господам письмо.

Мой секретарь с готовностью вновь подскочил к свидетелям, сунув им под нос письмо Яноша с отчеркнутым местом про нахождение Курцевича дома и королевскими подписью и печатью. Остальное нечего им читать, не их ума дело. Главное в этом действии то, что я не лгу, а в лучших традициях политиков и масс-медиа двадцать первого века просто кое-что недоговариваю. Так сказать, выдергиваю фразы из контекста.

– Подождите! – один из моих невольных зрителей, судя по знакам различия – гусарский хорунжий, сморщил лоб в явном мысленном затруднении. – Здесь какая-то ошибка! Мы направлены в этот район именно для обеспечения безопасности пана Курцевича!

Смотри-ка какой аккуратный, ни словом не обмолвился о выставленной на меня засаде.

– Правильно, пан хорунжий! – я даже глазом не моргнул. – Всё сделано для того, чтобы пан Анджей чувствовал себя спокойно. Как видите, план блестяще сработал. И вот – я здесь.

– Вы не имеете права казнить улорийских подданных! Это не сойдет вам с рук! – вмешался второй гусарский офицер, в чине ротмистра.

– А право драться на дуэли с улорийским подданным я имею? – резко ответил я вопросом на вопрос и тут же ответил: – Полагаю, что имею. Вас же призываю засвидетельствовать честность поединка.

– Вы будете драться с Курцевичем на шпагах? – удивленно вскричал хорунжий. – А если он вас убьет?

– Значит, останется в живых.

– Мы вам не верим! – заявил пан Возняк.

– Я не нуждаюсь в вашей вере, просто подтвердите потом, что всё было по-честному.

На этой жизнеутверждающей ноте я распрощался со свидетелями, пора было заняться непосредственным участником процесса.

Игнат принес мне шпагу хозяина дома, я вытянул ее из ножен, взвесил в руке. Потяжелее моей будет. Хотя длина клинка, на глаз, такая же. Ну, может, на пару сантиметров длиннее. Тут скорее рукоять и затейливая гарда дают дополнительный вес. Некритично.

Я подошел к удерживаемому солдатами Курцевичу и воткнул шпагу в снег перед ним.

– Ну что, пан Анджей, сейчас тебе придется сразиться со мной. Один на один, всё по-честному. Не как в прошлый раз.

– Нужно было тебя сразу убить! – с ненавистью заявил мне сын покойного коронного маршала, как только его руки оказались свободны. Он торопливо схватил шпагу, словно боялся, что мои бойцы не позволят ему этого сделать.

– Прекрасно, – удовлетворенно заявил я, – прекрасно, что ты не отказываешься. В противном случае мне пришлось бы тебя повесить. Но это было бы не совсем правильно.

– Ты сам будешь драться со мной? – недоверчиво поинтересовался Курцевич, украдкой осматриваясь по сторонам.

– Да уж не сомневайся!

– А если я тебя убью?

– Это для тебя единственный шанс остаться в живых.

– Я тебе не верю!