— Три воскресенья не ходила, — уточнил он.

— Правильно, — произнес Пахомов, будто заключая свои собственные нелегкие мысли о Катерине. — Дерись, тезка, за жену, дерись до победного конца. Мы, заводские, тебе поможем.

На прощание он посоветовал Василию как можно скорее познакомиться с напарницей Катерины, со Степанидой Клочковой.

— Дюжая такая женщина, по виду даже страшновата, — прибавил он со скупой улыбкой. — Но, я тебе скажу, это будет верный союзник. Голова у нее, брат, отлично устроена…

Пахомов встретил Катерину уважительно и так просто, словно месяц назад и не было между ними неприятного, тяжкого спора. Ни словом не помянул он насчет веры, насчет секты — Катерина этого очень опасалась, — а протянул пригласительный билет и сказал:

— Завтра тебе, Катерина Степановна, в Кремль.

— Хорошо, — тихо ответила она и добавила: — Не собралась я к вам.

— Я болел, — словно в оправдание ей сказал Василий Иванович и улыбнулся. — Еще увидимся.

— Да.

Он деловито осведомился: не попросить ли товарища Ядринцеву проводить Катерину в Кремль? Для председательши это дело привычное.

Катерина как будто согласилась:

— Боюсь, уши подведут. Как заволнуюсь, слышать перестаю. Выкрикнут, а я не услышу.

— Ну вот, провожатый и понадобится.

Но по глазам Лавровой он видел: Катерина не очень-то согласна. Она в самом деле сказала:

— Может, Зою взять, ученицу мою?

Василий Иванович согласился, даже как будто обрадовался этой просьбе. Заметив, что она держит билет на ладони, словно боясь невзначай его запачкать, он подал листок чистой бумаги, чтобы завернула. И, когда оба уже стояли, прощаясь, сказал, или, точнее, повторил, те самые слова, какими в прошлый раз заключалась их беседа:

— Ступай, Катерина Степановна, в Кремль, голову выше неси. — И прибавил еще: — Твоя работа почетная. Но очень тяжелая, мы давно ищем, как облегчить клепку. Надо бы автоматики побольше, чтобы люди не наживали ревматизма, не теряли слуха. Но пока это еще только планы да попытки. Имей в виду: завод особо уважает клепальщиц за их самоотверженность, за безотказность. Ну, счастливо тебе, Катерина Степановна!

Она осторожно пожала его худую руку, спокойно сказала «спасибо» и вышла.

За дверью, однако, сразу прибавила шагу, а через двор не пробежала, а, можно сказать, пролетела: она знала, что Зоя и Степанида сидят в столовой и ждут ее. Она и в самом деле увидела их с порога, но добралась в тот дальний угол не скоро: ее несколько раз останавливали, разглядывали билет (там, оказывается, было помечено: «Георгиевский зал»), спрашивали, была ли она в Кремле и что завтра наденет ради такого праздника.

— Гляди, приберись хорошенько, — посоветовала ей старая клепальщица. — Если скажешь чего, каждое слово раньше того обдумай, одна от всех нас идешь.

— Разве мне говорить нужно? — робко спросила Катерина.

Она давно знала старую клепальщицу, и та тоже знала Катерину и всю ее жизнь, все ее беды, и, наверное, помнила даже Григория Лаврова. Да и другие, кто окружал сейчас Катерину, знали ее, но в каком же отдалении от них жила она все эти годы!

Старая клепальщица удивилась вопросу Катерины:

— А как же иначе: возьмешь орден и неужели смолчишь, повернешься спиной? Спасибо хоть надо сказать.

— Спасибо скажу, — согласилась Катерина и прибавила, конфузясь: — А надеть прямо не знаю что. У меня все темное. На голову-то, наверное, платок надо?

— Ну зачем же платок, старуха, что ли? — с досадой возразила работница.

Получив обратно билет, Катерина опять завернула его в бумагу и пошла к своему столику. Степанида и Зоя терпеливо ее дожидались и с приметным интересом кинулись разглядывать пригласительный билет. Но когда Катерина сказала, что в Кремль с нею, наверное, разрешат пойти Зое, та сделалась пунцовой от растерянности и от радости и, заикаясь, переспросила, в котором часу назначен сбор. Потом, не доев обеда, унеслась, как скороговоркой объяснила, чтобы «занять платьица».

В Кремль надо было прибыть к трем часам пополудни, поэтому на другой день Лавровой и Зое разрешили работать до обеденного перерыва.

Но еще до наступления этого часа Катерина успела приметить: Зоя с заговорщицким видом принялась шептаться со Степанидой и с пожилой клепальщицей. Все трое при этом поглядывали на Катерину.

Когда же время вплотную подошло к обеду, Степанида сунула Катерине ключ от своей квартиры — она жила рядом с заводом — и властно сказала:

— Ступайте переоденьтесь там… — Она запнулась, лицо у нее вдруг сделалось сердитым. — Ты, Катя, шкаф открой, там платье сготовлено. Надевай.

— Кто же сготовил? — не сразу спросила удивленная Катерина. — Твое, наверно?

— Не мое, а твое. Зоя, ты гляди, чтобы надела. — Широкое лицо Степаниды из сердитого сделалось просто зверским: это означало, что она растрогалась, но скрывает свое смятение. — Муженек тебе купил.

Катерина ничего не сумела ответить, только часто задышала.

— Что, думаешь, одна ты на свете, а? — сварливо заворчала Степанида, все старательнее, все яростнее скрывая размягчение чувств. — Вон и наши в цехе волнуются: в чем пойдет, как пойдет, да не сбилась бы, если заговорит… А к чему бы им волноваться? У них-то у самих ничего не прибавилось, — значит, за тебя рады, ты это понимай. Косу, тебе велят венцом уложить, слышишь?

— Слышу.

Катерина взглянула на подругу жалостными, подозрительно заблестевшими глазами.

— Пора тебе понять, Катя, — басовито сказала Степанида, — ни в горе, ни в радости ты не одна. Хватит одной-то в норе сидеть.

— Я и  т а м  не одна, — тихо, чтобы не расслышала Зоя, возразила Катерина.

— Скажешь тоже… Т а м  жизнь хоронят, — пронзительно шепнула Степанида и для убедительности легонько потрясла своими сильнущими, прямо-таки мужицкими кулачищами.

В Степанидиной комнате Зоя, сбросив пальто, сразу же распахнула дверцы шкафа, и обе они, Катерина и Зоя, увидели новое шелковое платье в блеклых некрупных цветах.

Зоя вынула его и, не снимая с плечиков, бережно разложила на диване.

— Теперь причесываться, — скомандовала она, упиваясь своей в некотором роде начальственной ролью.

Катерина отвела смятенный взгляд от цветастого платья и послушно распустила косу. «Когда же Вася успел? — думала она, скрывая лицо душистой волной волос. — Позаботился… поди, сколько перебрал! Уж очень броское… Как надену?»

Но ей и рассуждать особенно не пришлось: в комнате, привлеченная шумом, появилась Степанидина соседка, молодая, но довольно уже грузная женщина в халате. Услышав, кто они и в чем тут дело, она с ходу принялась помогать.

Толстую Катеринину косу ловко уложила вокруг головы, а когда Катерина довольно-таки нерешительно натянула на себя новое платье, соседка с непостижимой быстротою переставила на поясе какие-то крючочки и пуговки, после чего, склонив голову к массивному плечу, безапелляционно заявил, что платье «ужасно» к лицу Катерине. Потом она сходила в свою комнату и принесла коробочку с пудрой и тюбик губной помады.

Катерина шарахнулась от всего этого, как от огня: ни пудриться, ни красить губы ей еще в жизни не приходилось.

— Ну что же, вот и разговелась бы ради такого случая, — со смехом сказала соседка, и Катерина окончательно смутилась.

— Спасибо, не требуется, — пробормотала она и заторопилась к выходу.

До Кремля предстояла не близкая дорога, надо было сделать две пересадки, но это уже была Зоина забота, и Катерина наконец-то могла погрузиться в сосредоточенное молчание.

Наступил торжественный и важный час жизни, вначале так ее устрашивший! Скоро она возьмет в руки  с в о й  орден, и как же это удивительно и непонятно: орден нашел ее, обыкновеннейшую женщину, среди миллионов людей огромной страны! Ошибка это или… Но ведь Пахомов сказал: «Имей в виду, Катерина Степановна: завод особо уважает клепальщиц».

Нет, теперь она не хотела, чтобы это было ошибкой.