— Имя-то какое? — с непонятным волнением спросила Катерина.

— Лавров… Григорий… Саввич… есаул сто двадцать шестого Тенгинского казачьего полка.

— Как Гриша мой, — сраженно прошептала Катерина. — Только отчество другое… казак. Вон когда еще геройствовали!

Она опять обвела взглядом белый сияющий зал русской славы. Ах, если б поднять все эти полки, и чтобы знамена над ними шелестели… Вот оно какое, земное бессмертие, вот она, земная, скрепленная горячей кровью слава!

Словно маленькую песчинку, океанской волною жизни вынесенную к этим мраморным стенам, прибило сюда Катерину Лаврову, чтобы встретилась она с другим Григорием Лавровым, русским воином, что жил давным-давно и умер со славой.

Но разве не погиб на поле боя муж Катерины, отец ее единственного ребенка, Григорий Лавров? И разве сама она здесь случайный, непозванный гость?

Нет, она сюда по праву пришла и по праву примет орден — не только за себя, но, может, и за Григория, не успевшего получить свои ордена.

Зоя нетерпеливо тронула ее за руку, — женщины уже рассаживались по стульям, а на столе президиума появились аккуратные столбики коробочек, синих и красных. Зоя даже губы закусила, когда догадалась, что это и есть ордена.

Им пришлось усесться в один из последних рядов, впереди не осталось ни одного свободного места.

— Смотрите, смотрите, тетя Катенька, — то и дело шептала Зоя, непоседливо суетясь на своем стуле.

Мимо них с шипением протащились по полу какие-то резиновые длинные шланги или, скорее, провода. Зоя, увидев глазастые, пока еще не зажженные лампы-юпитеры и кинокамеру, восторженно зашептала:

— Вас в кино снимут!

Увлеченная необычным зрелищем, она и не заметила, как поежилась при этих словах Катерина, тревожно подумавшая, что ей и вспомнить невозможно, когда смотрела она в последний раз кино, а тут вдруг ее самое людям покажут.

Но тревога была мгновенной, — в зале послышались дружные аплодисменты, точно целая птичья стая взлетела над головами.

— Буденный! Буденный! — заговорили кругом, и Зоя, захлебываясь от восторга, тоже зашептала: — Буденный, тетя Катенька!

И тут началось, и все оказалось очень просто… Только лампы то и дело вспыхивали белым светом, и Катерина закрывала глаза, сквозь легкий шум зала слушая негромкий, спокойный голос маршала. И стук своего сердца слушая, сильный и немного неровный.

К столу вышли, одна за другою, молоденькая, немножко лукавая и нисколько не сконфузившаяся артистка кино, за нею солидная, неторопливая женщина в очках и строгом костюме — она оказалась хирургом пригородной больницы, — потом вызвали женщину, о которой сказали, что она строитель, маляр. К столу вышла молодая коренастая женщина в цветном платье, с крупными, похожими на спелые вишни, бусами.

— Спасибо, — просто сказала она Буденному и повернулась к залу, сжимая коробочку с орденом в крепкой смуглой руке. — Я, конечно, волнуюсь очень, но хочу сказать спасибо нашему советскому правительству за такое великое внимание к простой женщине. Я, конечно, хочу еще больше украсить Москву, как я приехала сюда, на стройку, больше десяти лет тому назад.

«Молодец, как вычитала!» — подумала Катерина, с удивлением глядя на женщину, уже шагавшую к проходу. И вдруг услышала отчетливые, как ей показалось, громовые слова:

— Лаврова Екатерина Степановна, клепальщица машиностроительного завода. Награждена орденом «Знак Почета».

Зоя вскочила с места, освобождая дорогу Катерине, и та, не чуя своих ног, пошла, как и все до нее, под аплодисменты, к столу президиума.

Буденный подал ей красную коробочку и орденскую книжку.

— Желаю вам успеха, товарищ Лаврова, — сказал он, пожимая руку.

«Спасибо! Спасибо!» — стучало, у нее в голове, но она не могла выдавить из себя ни звука и только глядела на маршала большими глазами, в которых была растерянность и мука. Буденный тронул пальцами пушистые седеющие усы, улыбнулся и сказал очень тихо, только для нее одной:

— Ну, будь здорова, трудись. Счастлива будь.

— Спасибо вам, — неожиданно отозвалась Катерина.

Маршал опять протянул ей руку, и в зале захлопали.

— Чего это вы там шептались? — спросила Зоя, когда Катерина вернулась на место.

— Секрет! — услышала она в ответ.

Катерина хотела пошутить, но к горлу подкатился горячий ком, и она едва удержала слезы. Трудно давалась ей даже такая светлая радость.

Ни о чем этом, конечно, не знала и не догадывалась репортерша из радиоцентра, которой поручено было собрать после церемонии в Георгиевском зале коротенькие интервью с награжденными.

Девушка неопределенного возраста, одетая по моде, то есть в мешкообразное платьице детской длины и туфли на преувеличенно высоких каблуках, от которых ступня вставала почти вертикально, репортерша с усилием таскала за собою длинные, всем мешавшие провода и то и дело подсовывала микрофон героиням нынешнего дня. И пока героиня, захваченная врасплох, старательно произносила в микрофон несколько фраз, репортерша уже рыскала густо подведенными глазами по сторонам и выискивала новую кандидатку.

Так она набрела на Катерину. Должно быть, ее привлекло красивое, большеглазое, в темном ореоле волос, необычайно взволнованное лицо награжденной.

Зоркий, опытный взгляд мгновенно вобрал в себя все, что требовалось для интервью. На груди у женщины поблескивал новенький орден «Знак Почета» («Ну что же, в газетах заметно подымают сейчас значение этого ордена…»), работала женщина на крупнейшем машиностроительном заводе клепальщицей («Вот это уже класс!»). И репортерша, решительно подтащив провода, подошла к Катерине с микрофоном и громко, с привычным оживлением, спросила:

— Что вы, Катерина Степановна, хотели бы сказать нашим радиослушателям? Ваши пожелания?

Лаврова озадаченно и даже, кажется, с испугом глянула на провода, на репортершу, на микрофон.

— Спасибо хочу сказать, — после большой паузы с усилием произнесла она. — Большое спасибо… и…

— Очень хорошо, — громко перебила ее репортерша, неясно почуявшая опасность.

И уже просто для себя, опустив микрофон, с любопытством спросила у растревоженной женщины:

— Ну как, Екатерина Степановна, приятно?

По румяному лицу Лавровой прошла смятенная, горькая тень.

— Очень тяжело! — неожиданно сказала она (хорошо, что не в микрофон!). — Очень тяжело… ото всей моей жизни.

1961—1963