Старушка, рассказавшая Вере о горбатеньком внуке, сновала и сновала позади толпы и даже как-то подпрыгивала. Зрелище ее беспомощности и отчаяния было нестерпимо. Вера подошла к ней, взяла за руку и, раздвинув толпу, с такой решительностью протолкнула перед собой старушку, что обе они внезапно очутились впереди и замерли на месте.

Во всю ширину улицы, между двух глухо молчащих людских толп, вяло и нестройно колыхаясь, текла колонна пленных. Люди стояли плотной стеной, смотрели на немцев и молчали. Так был найден единственно нужный, достойный народа ответ: это был приговор, какого жаждала бабушка-горбатенького мальчика.

Вера сразу сердцем поняла и приняла нужность и цепенящую силу этого молчания.

У народа нет слов для вас, презренные, мы казним вас молчанием.

Сперва Вера не различала лиц пленных, а видела только общее колыханье этого потока, мутного, пыльного, ползущего под высоким и ясным небом. Сделав над, собой усилие, она взглянула в лица немецких солдат и без труда встретилась с ними взглядом. Невероятно близкое расстояние отделяло ее от них! На нее, на ее соседей, на дома, облепленные народом, на московское небо смотрели глаза, безразлично белесые и пустые или затаенные.

О, какая безбрежная река злобы текла сейчас мимо Веры! Который из этих солдат стрелял в Леню и убил его?..

Она вся дрожала, так, что у нее стучали зубы, и в ней уж закипали слезы. Но ведь нельзя же было заплакать на виду у немецких солдат! Она выпрямилась, но стала смотреть под ноги пленным.

И вдруг вся эта темная толпа как бы косо приподнялась в воздухе и, заслоняя собой свет, начала валиться на Веру. Она невольно попятилась, вскрикнула, пошатнулась. Все вокруг нее потемнело, она протянула перед собой руки, с ужасом ища опоры. Кто-то поддержал ее за плечи, она сделала несколько неуверенных шагов и почувствовала, что ее сажают на что-то твердое и холодное. Это были, кажется, ступени крыльца, того самого, со львами.

— Вам дурно, гражданка? — донесся до Веры женский голос.

— Да, немного, — сказала Вера, все еще слепая от головокружения. — Это пройдет.

Свет и звуки постепенно возвращались к ней, и скоро она разглядела стоящую над ней немолодую женщину с кирпичным от жары, озабоченным лицом.

— Вы совершенно зря, гражданка, так утруждаетесь. — Женщина доверительно понизила голос: — Небось не напрасно тошнит-то? Поберегли бы себя…

Веру словно ветром подняло на ноги. Бледная, с трудом сдерживая внезапную дрожь, она глядела на женщину широко раскрытыми глазами. И тогда, в мастерской, такая же была с ней дурнота. И еще давным-давно, когда она носила Леню…

— Да, Да! — громко сказала она.

Женщина понимающе взглянула на нее и отошла.

Вера встала позади всех, крепко сцепив пальцы и странно улыбаясь. На нее никто не смотрел, и она одна пережила несколько сияющих, нестерпимо радостных мгновений.

С какою решительностью, с каким испугом отвергла она робкую надежду, которую заронили в нее памятные слова Галиной бабушки! Невероятным казалось ей тогда счастье нового материнства на пепле материнского же вечного горя…

И все-таки тайное желание жило в ней, росло, овладевало ею. И вот теперь она уже не сомневалась: всем своим зрелым и сильным телом женщины она чувствовала, что дитя зародилось в ней, желанное, предсказанное, н е о б х о д и м о е, как дыханье, как утренний свет.

Вера огляделась. Она стояла одна у крыльца с каменными львами, и мимо нее двигалась обычная праздничная, шумная людская толпа. Прохождение пленных закончилось.

С изумлением, почти счастливым, смотрела она на строй огромных грузовиков, — они ползли ей навстречу, извергая из зеленых туловищ плотные серебряные каскады воды, которая смоет следы после немецкой колонны.

На улице зажурчали пыльные ручьи, запахло сырой прохладой, слышались будничные гудки автомобилей, смех, оживленный говор.

Вера замешалась в толпе.

Она шла медленно, снова спрашивая себя: не ошиблась ли она все-таки? И Петр уехал, ничего не зная… Немного опьяневшая от движения, она свернула на свой бульвар.

Еще издали она увидела слегка поредевшую, по-летнему тусклую листву сада и колонны дома, — теперь она смотрела на них без всякой горечи.

Она вошла в ворота, улыбаясь и пристально глядя на весь давно знакомый обиход двора. И все предстало перед ней словно омытое росой — и сочная, зрелая зелень в огороде, и слегка поникшие от жары деревья старого, обжитого сада, и асфальтовая дорожка, по которой она пройдет с новорожденным сыном на руках…

Ей захотелось, по давней привычке, отдохнуть и помечтать в цветничке. Еще издали она увидела, что там сидит женщина. Кто бы это мог быть? Вера остановилась, вглядываясь, — женщина сидела не двигаясь, низко опустив темноволосую голову. Только подойдя вплотную, Вера узнала Катеньку.

Это была неожиданная и неприятная встреча. Катенька конечно же узнала, что Сережа ночевал в квартире у Веры. Но что, если б он прошел тогда прямо в свою квартиру и встретил там чужого человека?

Вера озабоченно присела на скамью и не сразу сказала: «Здравствуйте». Она решительно не знала, как ей следует держаться с Катенькой.

Та кивнула головой, даже не взглянув на Веру. Она была не причесана, в смятом, несвежем халатике. Багровое лицо ее навело Веру на мысль: не пьяна ли комендантша?

— Что это вы праздничная какая? Иль именинница? — спросила Катенька.

Хриплый голос ее прозвучал трезво и насмешливо. Вера поняла, что лицо у комендантши попросту сильно заплаканно.

— Нет, не именинница. Вы чем-то расстроены?

— Расстроена, — сказала Катенька, прямо глядя Вере в глаза.

Вера опустила голову. Нет, не надо бы ей вмешиваться тогда в Сережину судьбу. Пусть бы они с Катенькой сами все решили…

Она сделала движение, чтобы уйти, но Катенька, не дав ей подняться, крепко схватила ее за руку и вдруг зашептала, странно растягивая пухлые губы:

— Он ушел от меня. Понимаете? Ушел.

Катенька говорила конечно же о майоре. Вера даже вздрогнула — с такой ясностью представилось ей унижение Катеньки.

— Одна осталась, одна на целом свете, — пробормотала Катенька, свесив лохматую голову, и неожиданно сквозь зубы прибавила: — Сережа лучше был… мой Сережа…

— Катенька… — начала было Вера и замялась.

— Чего — Катенька? — грубо, в упор, спросила та. — Вы ему, наверное, размалевали про меня… до могилы вспоминать хватит!

— Я ему ничего, ничего не сказала! Что это вы! — с возмущением вскрикнула Вера.

Катенька удивленно взглянула на нее и отвернулась.

— Не сказали, так сам догадался. Это еще хуже. — Она досадливо передернула плечами. — Самой себе я отвратительна. Написать, что ли, ему?

Катенька взглянула на Веру с робкой надеждой, но Вера ничего не ответила.

Катенька вся сморщилась, потерла виски, повторила скороговоркой:

— Написать? Написать? — Тут же сникла: — Без толку!

Некрасивая, распухшая, с перекошенным лицом, она махнула рукой Вере: уходите, мол, и вы!..

Вера поднялась и молча, осторожно ступая, ушла из цветника.

Лето кончалось.

Шли теплые и тихие, «грибные» дожди. На влажный асфальт тротуаров упали с деревьев первые вялые листья. В сумерках по-осеннему угрюмо блестели мокрые крыши домов и затемненные, слепые окна.

Вера все чаще стала заходить к Галиной бабушке. Подолгу, отдыхая, они сидели в чистой кухоньке за самоваром.

Бабушка наконец предложила объединить их маленькое хозяйство, и Вера с радостью согласилась. Теперь ее всегда ждал горячий обед. Бабушка уверяла, что ей приятно готовить на троих, как будто снова она вернулась в рабочую свою семью.

Однажды за субботним неторопливым чаем бабушка, звякая спицами, заговорила о том, как хорошо сейчас, должно быть, в лесу: и грибов много — подберезовиков, белых, опят, что лепятся у пней, — и паутинка висит на ветвях.

— Простились бы с летом. Да и по грибы не грех съездить. — Она взглянула на Веру и Галю из-под очков своими ясными глазами.