Когда они пришли домой, Маленьер, разувшись (вернее, разбросав туфли по прихожей), сразу же упала в объятия мягкого кроватного рая. Экзамен выжал из нее все соки, причем еще до того, как, собственно, начался. Бессонные ночи зубрежки, чтобы набрать высокий балл, давали о себе знать.

— Если не хочешь, можем никуда сегодня не идти, — сказал Гилмекард, глядя на обессилевшую сестру.

— Нет, мы пойдем! — отозвалась она, гундося лицом в подушку. — Обязательно пойдем! Только полежу немного…

Гилмекард, переодевшись и помыв руки, отправился на кухню, где принялся разогревать им обед. Отца на обед можно было не ждать, сто процентов. Тот всю неделю пропадал на работе по какому-то, наверняка, важному делу и, можно сказать, уже фактически жил там. Последние шесть дней отец ночевал не дома, и что-то — вот он даже не знал что! — подсказывало Гилмекарду, что сегодня будет точно так же.

Еда разогрелась. Маленьер не пришлось звать, она пришла на запах сама, протирая сонные глаза. Они ели некоторое время в тишине, пока в один момент сестра не спросила:

— Как думаешь, папа успеет сегодня к вечеру? Сегодня все-таки преддверие выходных.

— Даже не хочу загадывать.

Она поелозила вилкой в тарелке, а затем сказала:

— Он в последнее время вообще пропал. — Она посмотрела брату в глаза. — Я за него волнуюсь. Я понимаю, что он ученый, без которого остальным и шагу не сделать, и у него очень много важных дел, но ведь он не робот тоже.

— Все с ним нормально.

— Надеюсь, что так…

— Он же предупреждал нас, помнишь? У него начинается важное и непрерывное исследование.

— Как по мне, больше звучит как отмазка, — проворчала Маленьер. — Я тоже могу так сказать. У меня вон всю ночь было важное и непрерывное исследование, синяки теперь под глазами. Мог бы и поконкретнее сказать. Уж мы-то его бы поняли. По телекому даже не звонит. Неужели настолько занят? Я скучаю по временам, когда мы еще были маленькими. И мама тогда тоже была с нами…

— Давай-ка кушай, а не всякие неприятные мысли думай.

— Угу…

Она ела, лениво ворочая вилкой, но потом она все-таки спросила:

— Тебя это не злит?

— Что?

— Вот теперь ты понял, почему меня смутил твой вопрос на экзамене… Неважно, суть не в том. Тебя не злит, что папа куда больше времени уделяет работе, чем нам?

— Мы уже не дети все-таки. Во всяком случае, не маленькие дети.

— Самостоятельные, — подсказала Маленьер и легонько улыбнулась. — Самостоятельные маленькие дети.

— Примерно это я и хотел сказать, — Гилмекард доел свое и отодвинул тарелку.

— Я ни в коем случае не строю из себя обиженную. Я все понимаю. У папы работа, и работа важная. Но я уже натурально начинаю скучать по нему, хотя знаю, что он буквально где-то в сотне — может быть, двух — франов отсюда. Буквально в этом же районе Всегорода.

— Нас двое таких, скучающих. Будем скучать вместе.

— Пожалуй…

Они закончили с обедом. Маленьер вымыла немногочисленную посуду, после чего отправилась в свою комнату досыпать упущенные ранее часы. Гилмекарду спать вообще не хотелось, и он решил скоротать время за чтением. Это было для него одновременно и отдыхом, и возможностью узнать что-то новое. Права себя называть ребенком он уже не имел, да и стыдно как-то было — сколько ему лет уже? — потому он неустанно следовал всеобщему завету: «умней с каждой минутой» или что-то в таком духе. В противном случае он ничего не достигнет и опозорит отца. Да, того самого отца, который ученый хоть куда, но как, собственно, отец — едва ли выполняет свою функцию.

Гилмекард мотнул головой, прогнав мысли, и уселся в кресло. Книга, которую он взял из отцовского шкафа, была наполнена безумными, но интересными гипотезами о том, что их мир на самом деле не бесконечен и имеет форму квадрата. Он так углубился в чтение, что не заметил, как подкрался вечер. Прервал его взволнованный и немного рассерженный возглас сестры:

— Ты почему меня не разбудил?

Гилмекард захлопнул книгу, скомандовал дому показать время и увидел, что им нужно поторапливаться.

— Прости, упустил момент.

— Собираемся!

К счастью, они поспели как раз к началу фестиваля. Они посмотрели размашистое представление, которое в этом году как будто вышло короче и было не таким интересным. После пошли опустошать лавочки со всевозможными вкусностями и безделушками на сбережения Маленьер. Вернее, она до последнего думала, что праздник будет за ее счет, но Гилмекард над ней сжалился, и это едва не переросло в новый спор, ибо в сестре взыграла гордость. Вскоре стемнело. Они любовались пышными фейрверками, расцветавшими в бесчисленных стеклах города. Сам по себе фестиваль со всеми его незаменимыми атрибутами не был для них чем-то особенным. Вне сомнений, прийти на фестиваль в семье было негласной традицией, но особенным его делало нечто другое.

— Все-таки не пришел, — констатировала Маленьер, глядя на то место в небе, где увял последний фейерверк. — Не сказать, чтобы у меня надежда была, но… все равно. Грустно.

Гилмекард промолчал. Он не придумал хорошего ответа, а говорить просто «да», или «согласен», или «ничего не поделаешь» ему казалось неправильным. Не в такой момент.

— Он пропускает второй год, — продолжала она, — и вряд ли…

Гилмекард заметил краем зрения, как обиженно изогнулся хвост Маленьер. И тогда в его уме возникла идея. Идея глупая, озорная, детская, в конце концов, но, как ему показалось, действенная. Он незаметно протянул руку и…

— А-а! Ты что делаешь! — Сестра моментально забыла, о чем говорила, и изумленно захлопала глазами, уставившись на Гилмекарда. — Зачем за хвост дергаешь?

— Чтобы не расслаблялась, — ответил он, пытаясь сдержать улыбку.

— Дурачина! — Щеки Маленьер покраснели не то от смущения, не от негодования. — Я сейчас тоже как дерну, мало тебе не покажется! С корнем выдерну, как сорняк.

— Ты слишком много думаешь, — уже серьезно сказал Гилмекард. — Скажу прямо: отцу уже не до нас. У него сменились приоритеты. Хотел бы увидеться с нами — как-то выкроил бы время, несмотря ни на что.

Сестра сначала приоткрыла рот, будто собиралась возразить, но в итоге ничего не сказала и просто устремила взгляд вдаль, на сверкающие вдалеке небоскребы.

— Я беспокоюсь, — наконец произнесла она.

— Говорили мы с отцом, а что это изменило? Ты ничего не можешь поделать с нынешней ситуацией. И думать о ней постоянно, тоже смысла нет. От мыслей тоже ничего не поменяется.

— Что же тогда? Просто не думать?

— Ага. Поступай как я. — Тут Гилмеркард немного лукавил. Он тоже иногда думал. Никто не застрахован от внезапных мыслей. Однако он никогда не зацикливался на этом.

— У меня так не получается.

— Тяжело тебе живется, сестрица, — без сарказма сказал Гилмекард. Ему правда было жаль, что сестра не обладает такой же способностью. Это многое бы упростило. — Слушай, я тебе уже говорил, я никуда деваться не собираюсь, так что все нормально будет!

— «Деваться», — повторила Маленьер, усмехнувшись задумчиво. Почему-то ей это слово показалось смешным, хотя ничего смешного в нем, очевидно, не было. — Ну, зато мы не с пустыми руками сегодня, — слегка ободрившись, сказала она.

— Кстати о них, бот-курьер, наверно, уже донес пакеты домой. Пойдем потрошить их? Или пока задержимся?

— Не вижу больше смысла задерживаться.

— Ваш кофе, начальник.

Зитрумсават Диенгенвакс вырвался из объятий сна и хмурым взглядом уставился на серое пятно, зависшее перед ним. Он поправил съехавшие с переносицы очки, и пятно превратилось в куб с двумя вспомогателями, одним из которых тот протягивал горячую кружку.

— А, это ты, бот. — Зитрумсават взял ее. — Спасибо.

На столе, за которым он как-то незаметно уснул, творилось то, что называется полным беспорядком: бумаги тут, бумаги там, комки листов, планшеты с открытыми вкладками, разные отчеты и многое-многое другое. Времени на уборку у него не было, а доверять ее кому-то другому он не хотел. Не сыщет ведь потом какой-нибудь важный документ! Поэтому пусть все лучше лежит в одной куче.