Я тоже думаю-думаю и говорю:

— Может, если бы кристаллы не выключались, то и «дьявольщины» не водилось бы в лесу.

— Может быть, — скучающе отвечает Грегор. — Когда ты ничего не знаешь, пространства для фантазии много, и любая теория сойдет за правдоподобную, если хоть немного логична. Ну-ка, давай сюда.

Мы резко сворачиваем и премся прямо через высокие кусты с пушистыми цветками. Грегор идет первым и вроде как знает, куда идет, так что мне не нужно волноваться, однако я все равно волнуюсь. Ну не могу я не волноваться после всего, что узнал.

К тому времени, когда мы, наконец, выбрались из кустов — а произошло это, наверно, минут через десять, — я конкретно запыхался. Грегор привел меня к полю с огненными цветами. Посреди поля торчит небольшой холмик, а на нем виднеется скрюченное в три погибели иссохшее дерево — трудно сказать, живое оно или нет, но выглядит оно в точности как неживое.

Грегор вытаскивает из внутреннего кармана плаща полиэтиленовый пакет и протягивает его мне.

— Собирай лепестки, — говорит. — Чтобы пакет едва закрывался.

— Ладно, — отвечаю я с заминкой, неуверенно смотря на цветы. — А, типа, ничего, если прикоснусь к ним голыми пальцами?

— Чесаться будут немного. Ничего смертельного.

Убедил. Я беру протянутый пакет и сажусь на корточки. Грегор идет собирать в другом месте; я тяну пальцы к первому цветку. Тут я замечаю, что из его центра, ну, там где начинаются лепестки, стекает какая-то густая жижа, как мед. Рука замирает в воздухе. Типа, все равно боязно, хоть Грегор и заверил, что все должно быть пучком… Я выдыхаю, затем резко втягиваю воздух ноздрями, дергаю руку — и вот два лепестка уже сорваны. И… Вроде ничего страшного не случилось, пальцы на месте. Дальше я действую смелее, и дело идет быстрее.

Не знаю, сколько по времени мы прокорячились, но заколебался я порядочно. Я все ближе и ближе подползаю к холму, ладони все в жиже, хорошо хоть она не липкая… Вдруг чувствую: что-то голову давит, причем больно так, будто кто пытается лопнуть ее здоровенным, на фиг, орехоколом. И сердце бух-бух-бух тяжело… Мне становится дурно…

Меня охватывает паника. Это от жижи? Она ядовитая? Ну или лепестки эти… неважно. Наврал мне Грегор! Или… Стоп, я уже испытывал похожее ощущение не так давно, хоть оно и не было таким явным…

— Эй! — слышу голос Грегора издалека. — Пойдем!

Мне не нужно повторять дважды. Я подскакиваю (сердце бухает еще сильнее) и быстрым шагом направляюсь к Грегору. Когда я догоняю его, он мне сразу говорит:

— Задерживаться здесь дальше вредно для здоровья, — морда у него почему-то необычайно розовая, словно в снег капнули малинового сиропа.

— У тебя тоже башка разболелась? — говорю.

— Угу. Раньше на этом поле такого не было. Что-то поменялось…

— Ты о чем?

— А, ты и этого ведь не знаешь… Отойдем подальше и объясню. Давай пакет мне… Что-то ты мало собрал. — Покривив губы, он прячет пакет в плащ.

И опять мы давай продираться через кусты. Головная боль постепенно проходит. Когда мы выбираемся на знакомую тропинку, я наконец-то позволяю себе расслабиться и спрашиваю Грегора:

— Мы отошли достаточно далеко? Теперь ты скажешь, что это было?

Он едва слышно вздыхает. Кажется, рассказывать ему не очень хочется. Или просто я уже достал его постоянными вопросами. Но, блин, моя это вина, что ли? Ну, отчасти, может. И он знал, на что идет, когда брал меня к себе в помощники как-никак.

— У рейнджеров это принято называть лихорадкой, хотя никакая это на самом деле не лихорадка, — рассказывает Грегор. — Это все переменчивая гравитация. Иногда она становится нормальной, то есть как на поверхности, а не инвертированной, как в Изнанке, и оттого кровь у нас по телу начинает бежать неестественным образом. Ты можешь наткнуться на лихорадку где угодно, никогда не предугадаешь, она переменчивая сама по себе: в одном месте может появиться, а в другом наоборот пропасть. Если чувствуешь, как кровь приливает к голове — лучше разворачивайся и топай обратно, а если не можешь — следи за временем. После двенадцати часов даже у крепкого человека начнутся серьезные проблемы со здоровьем. После целого дня лихорадки — шансы на выживание сокращаются практически до нуля. В конце концов, наступает мучительная смерть.

Ну вот еще… Будто мало ночной «дьявольщины», теперь еще и это. А я, черт возьми, по-прежнему никак не пойму, что я забыл в этой Изнанке. Хотя, чесслово, чувство сейчас внутри такое, будто я и должен находиться в этом лесу, будто нахожусь на верном пути.

Кое-что в объяснении Грегора кажется мне странным.

— Я не совсем догоняю, — говорю. — Мы же, типа, ходим по потолку? — (Грегор едва заметно кивает.) — Раз гравитация становится нормальной, то почему мы не падаем на кристаллы?

— Очевидно, в подобных местах существует еще какая-то сила, которая не дает нам упасть.

— Ни разу не очевидно.

— Даже не только в определенных местах, а вообще, — добавляет Грегор, будто не услышав моих слов.

— От лихорадки есть какие-нибудь таблетки? — спрашиваю я. — За столько-то лет должны были придумать, как бороться с ней.

— Я ж тебе говорю… — устало отвечает Грегор и цокает языком. — Вот сам подумай мозгами: таблетки от гравитации? Как ты себе это представляешь? От этого нет лекарства, нет таблеток, которые сняли бы симптомы, с этим остается только смириться. Да и какой смысл снимать симптомы, если только по ним ты можешь понять, что тебе грозит опасность?

— Понятно, дядь.

— Прекращай дядькать, — угрюмо говорит он.

Обратный путь мы проводим в молчании.

Когда мы приходим домой, Грегор сразу, не снимая плаща, принимается возиться с собранными лепестками, а мне велит не мешаться под ногами, с чем я только рад ему помочь.

Вымыв руки и переодевшись в нормальную одежду, я решаю прогуляться по городу. Гуляю я недалеко от дома, чтобы не дай боже не потеряться, и думаю. Все мои думы, понятное дело, о новой жизни.

Я уже смирился с тем, что свалить у меня отсюда в ближайшее время не получится — денег все равно нет — да и нет желания, даже несмотря на страшилки Грегора. Он явно не из тех, кто станет соваться далеко в лес, так что все будет нормально. Другое дело, что денег я так точно не заработаю, висеть на чужой шее пока что вроде нормально, но со временем станет неудобняк, совсем неудобняк… Надо бы получше узнать Фларб, а там наверняка какие-нибудь возможности откроются.

С этой оптимистичной мыслью я возвращаюсь домой. С ней же и отправляюсь вскоре спать — как раз выключаются кристаллы. Сплю я, однако, плохо, и постоянно просыпаюсь; снится мне всякая фигня — какие-то старые, заброшенные и грязные коридоры.

Следующие дни Грегор меня особо не тыркает. Мне удается раздобыть туристический буклет с картой, и я, отметив на ней кружочком наш дом, понемногу исследую город. Фларб, конечно, город необычный — и не только из-за своего расположения и неслыханно высоких стен. Первым мне бросилось в глаза то, что на улицах не ездят машины, вот вообще, зато цокают тут и там, как в старину, лошади. Видимо, лошадей под землю доставить проще, да и топливо им жрать не надо, к тому же сам по себе город не такой уж большой. Другая его особенность — тутошняя кухня. Люди за два десятилетия успели распробовать в лесу все, что хотя бы немного походило на съедобное, блюда готовятся в высшей степени экзотические. Как, например, шевелящиеся червеподобные ростки, которые трескали вместо макарон? Я пока не готов к подобным экспериментам, однако Грегор говорит, что это вкусно. Хотя я ему не особо верю, ведь он день может не есть, пока усиленно химичит, а с голодухи и обычная трава покажется вкусной.

Начинается третья неделя моего пребывания в Изнанке. Сегодня Грегор будит меня еще до рассвета.

— Подымайся, — говорит. — Идем за стены.

Я ругаюсь про себя, не понимая, куда он намылился ночью. То есть понятно, куда, но непонятно, с чего вдруг — не он ли мне говорил, что по ночам в лесу находиться опасно? Ответ приходит сам, пока я продираю слипающиеся глаза, — за окном зажигаются кристаллы. Грегор решил идти ни свет ни заря.