Бугаи шушукаются. О чем они шушукаются, мне не слышно, однако оба они в какой-то момент зыркают на сумку, которая висит у меня через плечо. Я решаю, что нет смысла отнекиваться.

— Верняк, — говорю, — я только что приехал сюда. Я полный профан.

— Да ведь так даже лучше, — громыхает гора мускулов басом. — Ты как чистый лист бумаги.

— Ох уж этот неумолимый дух авантюризма! — смеется бугай со шрамами. — Навевает воспоминания, сам когда-то был таким же… — Он глядит на товарища: — Берем?

— Берем! — уверенно отвечает ему тот. — Сам, тем более, напросился, никто ничего и не скажет…

— Кстати, а что там за стенами-то? — спрашиваю я. — Почему все про них талдычат?

— За стенами непаханое поле возможностей для обогащения, — отвечает бугай со шрамом. — При должной сноровке… и удаче. Но тебе не о чем беспокоиться, мы тебя всему научим.

— Отлично! Когда отправляемся?

— Завтра. Приходи к главным воротам.

Нормально, думаю. До завтра доживу как-нибудь. А там дальше, надеюсь, проблема с деньгами и жильем сама собой рассосется.

— Заметано!

Едва это слово слетает с моих губ, мир перед глазами вздрагивает. Жгучая боль охватывает затылок, и я вдруг понимаю: кто-то отвесил мне знатную оплеуху. Рассерженный, я тут же оборачиваюсь и вижу рядом непонятного хмыря в длинном черном плаще; я, значит, смотрю на него, и он смотрит на меня, как ворон — на людей: свысока и с каким-то даже отвращением в глазах.

— Ты че, совсем с ума сошел, дядь? — говорю.

— Ты с ума сошел, — отвечает хмырь. — С ходу подписываешься на авантюру, из которой еще не факт, что живым вернешься.

У меня внутри будто айсберг образовывается.

— Как это… — спрашиваю я, и голос, предатель, дрожит, — как это… живым не вернусь?

— Ты стены не видел? — хмырь указывает пальцем куда-то влево и вверх, но стен в том направлении не видать. — Думаешь, они просто так тут построены, для красоты? Чтобы туристы на их фоне фотографировались?

А ведь верно. Была у меня такая мысль где-то в подсознании или скорее даже подсознательное понимание, так и не оформившееся в полноценную мысль. Раз есть стены, значит, от чего-то или кого-то за ними прячутся.

— Пропадешь ты там, и никто о тебе не вспомнит, — продолжает вещать хмырь. — Не ты первый, не ты последний. А эти двое тебя с высокой вероятностью хотели использовать как расходный материал. Выживешь — замечательно, можно будет использовать еще раз, нет — ну и не страшно.

То есть не только денег я бы не увидел, я еще и с жизнью бы расстался. Черт побери… Я как-то и не подумал, что народ тут такой… гнилой.

— Вы что, — говорю я бугаям, потирая жгущийся затылок, — реально хотели со мной так поступить?

Ничего не говорят, скоты. Только стоят и лыбу давят, даже не думают оправдываться. Но я почему-то, на фиг, даже не чувствую злобы к ним. То есть они-то скоты, спору нет, но виноват-то я сам. Только благодаря хмырю в плаще я не попался на их наживку.

— Мужик, вовремя же в тебе проснулась совесть, — вздыхает бугай со шрамами.

Он и его товарищ разворачиваются и исчезают в толпе.

— Они, похоже, не очень-то и расстроились, что ты вмешался, дядь.

— Чего им расстраиваться. Другого придурка найдут. Мало вас тут, что ли, — фыркает хмырь. Прямо не в бровь, а в глаз. Все-таки неправильно, наверно, называть его хмырем — он меня, считай, от гибели спас, хоть и гипотетической. Пусть будет «незнакомцем».

К слову, у него черные патлы, осунувшееся бледное лицо, заметные мешки под глазами, длинный нос с бородавкой, руки какие-то костлявые — то есть такому, по идее, доверия возникает даже меньше, чем к тем бугаям. Но не зря говорится: не суди книгу по обложке.

— Спасибо, конечно, что остановил меня, дядь, — говорю, — да только я теперь опять не знаю, что делать. У меня ж ни денег, ни жилья, вот я и хотел напроситься в экспедицию. Но это, гляжу, совсем для отчаянных. Или глу… то есть тех, кого не успели вовремя остановить. Может, подскажете чего, а?

Незнакомец внимательно смотрит на меня, будто изучая. Мне даже становится как-то не по себе, он будто прямо в душу мою заглядывает, минуя окружающие ее мясо и кости.

— Я иногда думал о помощнике, — наконец прерывает он молчание. — Есть вещи, которые бывает трудно сделать в одиночку. Если готов работать за еду и кров, то я возьму тебя к себе.

Нужно соглашаться! Лучшего предложения не будет.

— Мы ведь за стены не будем выходить? — спрашиваю я осторожно. Не хотелось бы наступать на одни и те же грабли дважды.

— Будем, — отвечает незнакомец, не дернув и бровью. — Но недалеко. И только днем. Трав разных да растений нарвать разве что.

— Ну… хорошо, — говорю. Сомневаюсь, что он врет, но я все равно теперь буду гораздо осторожнее. — Если ты не против, дядь, то и я тоже не против.

— Я не «дядя», меня зовут Грегор.

— Грегор, ты не пожалеешь, что взял меня в помощники.

— Будет видно. Тебя как зовут?

Ну вот, опять этот вопрос. Почему всем обязательно нужно знать твое дурацкое имя? Ни одно, на фиг, знакомство без этого вопроса не обходится.

— Как тебя зовут, спрашиваю? — Грегор, кажется, думает, что я его не услышал. — Или у тебя, чудака, имени нет?

— Есть, но я его тебе не назову.

— Точно чудак. И как мне к тебе обращаться тогда? — он слегка морщится. Возможно, это первый знак того, что он начинает жалеть, что взял меня в помощники.

— Как хочешь, так и обращайся, — говорю.

— Тогда привыкай отзываться на «Эй ты!».

Грегор оказался чуваком со своими странностями. Дома у него была целая алхимическая лаборатория, ни больше ни меньше, и он часами химичил со всякими ингредиентами, которые либо покупал на базаре, либо доставал самостоятельно где-то за стенами. В принципе, это было его единственное занятие, отрывался он только изредка на поесть да поспать пять-шесть часов, оттого и выглядел как оживший мертвец. Повернутый он был, в общем, конкретно. Странный чувак, но, типа, мне ли его судить.

Первое время я осваивался и привыкал к новой жизни. Иногда помогал Грегору, поднося ему всякие склянки, а когда не помогал, то старался не мозолить ему глаза, не задавать лишних вопросов, да и вообще вел себя настолько прилично, насколько это возможно. Грегор тоже не особо со мной разговаривал поначалу, но на третий день вдруг спросил, сколько мне лет, и мы как-то незаметно разговорились.

— Ты вообще как в Изнанке оказался? — спрашивает он, осторожно, почти по песчинке, высыпая в склянку с водой толченый корень.

— Приехал на поезде, — говорю я недолго думая.

— Это понятно, остряк. Я тебя про другое спрашиваю. Что привело тебя сюда? Какая цель? Вот я хочу создать идеальный запах, чтобы утереть нос парфюмерам с поверхности. А ты? Или ты так, на чудеса приехал поглядеть?

— Не знаю, — говорю, потому что реально не знаю.

— Не знаешь, значит… — Грегор, не отрывая взгляда от склянки, отсыпает оставшуюся горку толченого корня на бумажку на столе и берет в пальцы пипетку, в которую уже набрана неизвестная жидкость. — Так, а теперь… — бормочет он под свой длинный нос, — осторожно…

Кап. Вода в склянке резко приобретает голубой цвет, и Грегор быстренько перемешивает ее деревянной палочкой. Лабораторию охватывает вонь. Терпимая, но вонь. Ничем «идеальным», короче, не пахнет. На этот раз, видимо, носы парфюмеров останутся зажатыми, а не утертыми.

— Мне кажется, это лучше вылить в раковину, — говорю.

— Твоего мнения я не спрашивал, — огрызается Грегор. Он перестает мешать и переливает жидкость из склянки в емкость побольше, затем бросает в нее какие-то травинки, а следом — прозрачные гранулы. — А твои родители?

— Что мои родители?

— Как они тебя отпустили сюда?

— Я уже не ребенок, чтобы спрашивать их разрешения. Поднакопил денег и рванул сюда.

— Верно. Ты не ребенок, ты натуральный сопляк.

Я закатываю глаза, но Грегор этого не замечает, всецело увлеченный делом. Пусть называет меня как хочет. Не такая уж и большая плата взамен на возможность жить не на улице.