От желудка к горлу прокатывается новая, еще более сильная волна тошноты. Я чувствую, что на этот раз подавить ее не удастся, перегибаюсь через борт и выблевываю остатки завтрака в плещущееся внизу море. Ух… Ноздри раздражает мерзковатая соленая вонь. Она не очень-то помогает мне в противостоянии с морской болезнью. Хотя «противостояние» — это еще громко сказано; так, унылое, но гордое сопротивление. Весь завтрак уже плавает в море, но желудок все никак не уймется — похоже, самолично просится на выход.

У-уф… Вот опять!..

— Каждое утро тебя тут вижу, — вдруг говорит кто-то справа от меня. — Петухи кукарекают по утрам, а ты, видать, фонтанируешь.

Утерев губы ладонью, я поворачиваю голову и вижу матроса в шапке. Стоит он, значит, себе со скучающим видом и дымит сигаретой. Когда он успел рядом пристроиться? Черт его знает. Дымит он, к слову, знатно, не хуже той трубы, что торчит из нашего корабля, но воздух так сильно провонялся морской солью, что я даже не чувствую запаха табака.

Тошнота еще бурлит где-то на дне желудка, но уже гораздо слабее, не так навязчиво. Кажись, всё, успокоился… Наверно, можно и в каюту теперь вернуться. Подумал я, значит, об этом, радостный, уже выпрямился и убрал руки с холодных перил, как матрос задает мне внезапный вопрос:

— Что пацан, вроде тебя, забыл в Изнанке?

Лады,я мальца соврал. На самом деле вопрос не такой уж и внезапный. Вполне себе ожидаемый вопрос, наоборот удивительно, что я слышу его только сейчас. Матрос не смотрит на меня — он смотрит на зеленую гусеницу острова, виднеющуюся на горизонте. Пока я пытаюсь понять, хочется мне блевануть еще раз или нет, — для верности, так сказать, чтобы больше к этому не возвращаться, — звучит другой вопрос:

— Турист, да? — Я ничего даже ответить не успел, а матрос уже говорит: — Вот тебе дома не сиделось…

Догадываюсь, что этот крендель думает. Неоперившийся птенец, думает, дурак желторотый, мне бы по-хорошему студентиком за партой сидеть да веселиться с себе подобными, а я тут через полмира проплыл, чтобы попасть туда, где мне быть не следует. Вот так и он думает, зуб даю!

— Какая тебе разница? — спрашиваю я, и раздражением в голосе так и фонит, хотя, чесслово, не хотел этого показывать. — Ты видишь меня в первый и последний раз в жизни.

— Никакой разницы, пацан, — выдохнув дым, лениво отвечает матрос. — Простое любопытство. — Он молчит секунду или две, а затем добавляет негромко: — Не зоопарк там все-таки. И не оранжерея.

— Знаю, — говорю.

— Знать-то, может, и знаешь, да только плохо представляешь, что тебя там ждет.

Пфф. Принято к сведению. Я молча возвращаюсь в каюту. Там проверяю вещи, складываю все, что успел достать за время плавания, в один момент замираю, почувствовав, что желудок опять начинает возмущаться, но тревога, к счастью, оказывается ложной.

Время потихоньку подходит. В каюте невыносимо душно, и я решаю, что уж лучше вонючий, но хотя бы прохладный воздух снаружи, чем тупить в духоте, как в микроволновке, до самого прибытия.

Видимо, не я один пришел к этой мысли. Хотя меня не было не так уж долго, на палубу успело набежать куча народу. Все с чемоданами и толстенными сумками — я по сравнению с ними со своей единственной сумкой плыву будто бы без ничего. Уж не знаю, чего они с собой понабрали. В новую жизнь надо входить налегке, а не со старым багажом.

Хотя тут вот еще что следует упомянуть: я как-то особо не планировал, что буду делать, когда доберусь до конечной станции своего путешествия. Первоочередной целью было попасть в Изнанку, и я почти ее достиг, а остальное вроде бы мелочи. Вернее, мелочи казались таковыми раньше, но теперь, когда до острова было рукой подать, мелочи раздались в размерах и стали подозрительно похожи на проблемы… Ай, к черту. Потом буду ломать голову.

Минут через двадцать мы, наконец, приплываем. Народ тут же, только опускается трап, валит на причал, а с причала — на вокзал неподалеку. Я — за ними. Мы топаем к подножью длинного, как стена, холма. Других построек на острове, кроме, собственно, самого причала и здания вокзала впереди, не видно. Выглядит остров от этого необжитым и даже каким-то диким.

На вокзале я терплю длиннющую очередь, прохожу досмотр, который в отличие от остальных путешественников занимает у меня не больше минуты, и наконец залезаю в дожидающийся поезд. Поглядывая на билет, отыскиваю свое место, сажусь и запихиваю сумку под кресло. Облегченно выдыхаю. Почти! Еще часок — и буду там.

Вагон заполоняют звуки располагающихся пассажиров, какие-то скрипы, кряхтение, щелчки; то и дело слышно самые разные слова на самых разных языках — что, типа, неудивительно, люди-то здесь собрались со всего света, только кажется от этого, как будто я нахожусь на базаре. Вскоре являются и мои попутчики и, расположив свои чемоданы, рассаживаются.

И вот мы ждем. Ждем чего-то, непонятно чего, и ждем. За окном на перроне уже никого не видать, а мы все ждем. Когда я был предельно близок к тому, чтобы выразить вслух свое недовольство, поезд таки трогается. Перрон уплывает назад, поезд въезжает в тоннель.

Добрую минуту нас окутывает почти полная темнота, ни фига не видать, а затем в вагон как хлынет свет, все аж глаза защурили — я так и вовсе зажмуриваюсь. В общем, промаргиваюсь хорошенько, привыкаю немного к новой яркости, гляжу в окно и вижу: снаружи огромная дыра. В смысле, буквально — прямо в острове. Причем глубокая, судя по всему; как жерло в вулкане с той лишь разницей, что это ни разу не вулкан. Железнодорожные пути (если их правильно так называть) идут прямо к дыре и спиралью спускаются по ее внутренней поверхности, как пружина.

— Пристегнись, — вдруг слышу чей-то голос рядом.

Я поворачиваю голову и понимаю, что это мужик, сидящий напротив меня. Серьезный он какой-то, хмурый. Похож на профессора или там ученого — умника, в общем, — весь худосочный такой, скукоженный и с круглыми очками на носу.

— Пристегнись, — повторяет он, — если не хочешь заработать шишку на голове.

— Не хочу я, — говорю, но, блин, не понимаю, про что он мне втирает. — С фига ли у меня шишка должна взяться?

— А ты не знаешь? — говорит он, и морда хитрая такая, аж дать по ней хочется.

— Я бы на твоем месте послушалась его совета, юноша, — влезает в наш разговор какая-то телка, что сидит слева от меня. Это именно что телка, женщиной у меня ее назвать язык не поворачивается. Не в обиду сказано, я женский пол уважаю и все такое, просто такое вот впечатление возникло об этой «особе».

Короче, я так и не догнал, про какую фигню мне говорят. Моментом позже я замечаю, что все пристегнуты, а на специальном табло снизу оконной рамки горит соответствующий значок, и тоже пристегиваюсь.

Мне надоедает пялиться в окно, и я принимаюсь рассматривать внутренности вагона. Вагон как вагон, чесслово, сказать так-то особо нечего. Попутчики тоже скучные, я имею в виду, внешность у них скучная (в принципе, то же самое можно сказать и про меня), каждый занимается своим делом: кто книжку читает, кто дремлет, телка все что-то свои крашеные ногти ковыряет; долго я попутчиков не рассматривал, потому что это, типа, невежливо и все такое прочее.

Потом мне на глаза попадается кармашек на стенке, ну, как в самолетах, в такие еще журналы всякие кладут, а в этом находится буклет. Ну я от скуки вытаскиваю его и начинаю читать. Буклет этот для туристов, то есть не для меня, однако в нем содержится кое-какая любопытная информация. К примеру, туристов водят в походы в так называемый Лес (да-да, именно с большой буквы), а еще у них в городе есть некий диковинный базар, который «непременно должен посетить каждый гость Фларба». Я на такие вещи не падок, но, тем не менее, делаю в голове мысленную пометку. Просто так, на всякий случай.

Вдруг чувствую: голова тяжелеет, пухнет, будто кровью наливается, и пульс стучит в висках. Ремни впиваются в плечи. Мне кажется, что я падаю, — но я умом понимаю, что не могу никуда падать, я сижу ровно и не шевелюсь. Это странное ощущение исчезает так же резко, как появилось, оставляя меня в легкой растерянности.