— Я останусь. Наверное, ее придется проводить до комнаты.

Ее? У Оли есть имя! Почему не сказать Олю? Или Ольгу Сергеевну, если ему так больше нравится.

— Не волнуйтесь, — сказала медсестра, поворачиваясь к Оле, но обращаясь к Мише. — С ней все в порядке. Просто ушиб.

Если бы Оля услышала эти слова еще минуту назад, то вступила бы в жаркий спор. Ушиб ощущался как тяжелые побои. Но сейчас боль стала стихать и, если не прикасаться к виску, вовсе исчезала.

Медсестра смочила ватный диск содержимым какой-то белой бутылочки, а затем стала аккуратно протирать им висок. По кабинету пополз едкий запах спирта. Она то и дело отстранялась и щурилась, а потом сказала:

— Даже зашивать не нужно.

До того, как медсестра об это сказала, Оле даже не приходила мысль, что рана может быть настолько серьезной, что ее придется зашивать. Так что теперь она переживала вдвойне сильнее.

Медсестра еще немного работала ватным диском и присматривалась к шраму Оли. Затем она встала и подошла к небольшому холодильнику, который стоял у противоположной от входа стены.

Не сговариваясь, Оля и Миша посмотрели друг на друга.

— Прости, — одними губами прошептал Миша.

Оля снова лишь поджала губы. Обида не прошла, хотя конкретно на Мишу Оля обижалась меньше всего. Вот если бы шрам действительно пришлось зашивать, и Оля не успела бы до конца вечера проникнуть в кабинет Директора… О, тогда бы Мише пришлось не сладко.

Медсестра протянула Оле небольшой резиновый мешочек зеленого цвета. Он был ледяной. Оля приложила его к виску, это было не приятно, почти больно. Но если бы на ее голове осталась шишка, Оля не вернулась бы на бал и вообще в КОН после каникул. Она бы стала отшельницей, чтобы было как меньше свидетелей ее позора. Она всегда была очень аккуратной и даже в детстве у нее не бывало шишек. А тут так попасть!

Молча Оля и Миша покинули медпункт. Оля прижимала мешочек к виску, стараясь не обращать внимания на то, что сейчас ее пальцы одеревенеют, так как кроме мешка их замораживал еще и уличный холод.

— Вернемся? — робко спросил Миша.

— Если обещаешь больше не бить меня, — сказала Оля, удивляясь тому, как легко дались ей эти слова.

Шутка была не смешной, но Миша улыбнулся, а затем и Оля тоже улыбнулась. Они добрели до помещения, где находился актовый зал в молчании. Оля чувствовала, как мороз щипает ее за щеки. Наверное, она вся раскраснелась. Оля знала, что ее веки опухли, макияж потек, и вообще лицом она напоминает Деда Мороза, который страдает алкоголизмом.

Но Миша все равно взял ее за руку. Он бы взял и за вторую, но ею Оля держала замороженный мешочек.

Недолго они смотрели друг другу в глаза, а затем, снова не сговариваясь, рассмеялись.

— Извини, что так получилось! — сказал Миша и Оля не понимала, как можно вот так выглядеть одновременно радостным и раскаивающимся.

— Прощаю, — сказала она. — Но при одном условии.

— Каком?

Оля не ответила, а лишь подошла ближе. Словно по заказу, музыка из актового зала зазвучала громче. На улице ее было почти не слышно, но все же она была громче порывистого дыхания Оли, а этого было как раз достаточно.

Миша забрал у Оли лед и положи его на парапет. Музыка была медленной, но разобрать для какого она танца было невозможно. Поэтому без определенного плана на движения Оля положила руки Мише на плечи, а он ей на талию.

Вероятно, когда произносят фразу «танцевать на балу» имеют в виду вовсе не ту картину, в которой сейчас участвовала Оля. У нее не должен был быть рассечен висок, не должны стучать зубы от холода. Движения должны быть амплитудными и на паркете, а не на сером булыжнике и такими тесными, как сейчас.

Света еле хватало, чтобы Оля могла понимать, что выражает лицо Миши. Но, наверное, даже с закрытыми глазами она могла сказать, что он улыбается. И смотрит на нее.

— Знаешь, тебе больше идут кудри.

Миша провел рукой по волосам Оли.

— Правда?

Всего несколько секунд ее прядь просачивалась между пальцев Миши. Она даже не могла этого ощущать, но все-равно чувствовала, как покраснели щеки. Хорошо, что они и до того больше не отличались бледностью.

Ночь была лунной и звездной. И очень холодной. Пальцы Оли, которые держали лед у виска, уже совсем не ощущались, но Оля не хотела прерываться на то, чтобы зайти внутрь здания. Рядом с Мишей было тепло.

Оля чувствовала, как пахнет его кожа — будто запеченное в духовке яблоко, слегка присыпанное пылью. Да, пылью. Почему-то этот запах Оле нравился. Он ассоциировался у нее со старыми игрушками, потерявшимися в недрах шкафа, и с обложками книг, которые долго лежали никем не читанные.

Они уже давно остановились. Глядя Мише в глаза, Оля пыталась вспомнить, что еще может приятно пахнуть пылью. Но затем ее размышления прервались. Миша поцеловал ее.

Оля думала, что на морозе ее губы задеревенели, но они были мягкими. Не мягче, конечно, чем у Миши, но тоже ничего.

Когда он отстранился, Оля еле сдержалась, чтобы не потянуться следом. Миша снова посмотрел ей в глаза и вдруг с улыбкой произнес:

— У тебя губы синие.

Оля и сама ощущала, что уже катастрофически замерзла. Как бы ее ни грело тепло душевное, о физическом теле нельзя было так забывать.

Они зашли внутрь, держась за руки. Но, когда в коридоре они перестали быть наедине лишь друг с другом, Миша почему-то разжал пальцы. Оля был так довольна, что не заметила этого.

Они остановились у ближайшего окна и сели на подоконник. Он был каменным и холодным, но в сравнении с уличным холодом ощущался как теплая перина.

— Знаешь, — сказала Оля. — Если бы ты меня не избил, это был бы лучший вечер за последнее время.

Она действительно в это верила, позабыв, что еще пол часа ненавидела сегодняшний день по бесконечному количеству причин.

— Ну, — начал Миша. — Чисто теоретически, я тебя не бил…

Он хотел сказать что-то еще, но Оля его перебила:

— Да, но чисто практически у меня сейчас кровавое месиво на пол лица!

Оля старалась говорить со злостью в голосе, но улыбка выдала, что сейчас она едва ли может злиться.

В следующий момент Миша лизнул палец и легким движением стал вытирать что-то со лба Оли. От смущения она даже не сразу ощутила боль от этого прикосновения.

— Ай, — сказала она, но не потому, что стало больно, а потому, что надо было что-то сказать, пока она совсем не сгорела от смущения. Щеки Оли только-только стали возвращаться в свой привычный цвет, но сейчас снова покраснели.

Миша отнял руку. Интересно, у нее на лбу действительно было что-то, что так срочно нужно было вытереть или это был просто предлог, чтобы лишний раз к ней прикоснуться?

— Кровь, — сказал Миша, увидев, что Оля в немом оцепенении.

Она кивнула.

— И чем же так хорош сегодняшний вечер?

Оля уже и забыла, что сказала и теперь жалела, что вообще открывала рот. И как она должна ему ответить? У меня всегда улучшается настроение, когда меня бьют, а потом целуют?

— Не знаю… — промямлила Оля. — Просто…

Нет, про побои и поцелуи она рассказывать не будет. Оля посмотрела себе под ноги. Носком правой туфли она уже продолжительное время нервно стучала по полу. Вдруг ей пришла замечательная мысль — можно рассказать про ее план, который касался списка Исключительных. Она даже не соврет, потому что Олю действительно радовало, что сегодня она выполнит этот самый важный пункт по разоблачению того, кто воровал их силы.

— Просто… — начала Оля неуверенно, а потом заговорила бодро: — Помнишь, я рассказывала, что кто-то из Исключительных ворует по ночам наши силы?

Она не помнила, действительно ли рассказывала об этом Мише. Но он ее понял и кивнул, хоть и не очень уверенно.

— Ну так вот сегодня я узнаю, кто именно за этим скрывается!

Оля широко улыбалась, только сейчас осознав, что ее длительным поискам наконец-то придет конец. Но когда она снова посмотрела на Мишу, ее радость сникла. Он почему-то нахмурился. «Вероятно, не понимает, о чем я» — подумала Оля.