— Токмо не перебивать, чур, я и так не все помню — два года назад дело было, даже два с половиной, — начал свой рассказ Озар.

Прозор нехотя кивнул.

— Ночевал я тогда в сене на постоялом дворе. Зима стояла, куды ж мальчонке беспризорному податься, а в сене хоть потеплее. Да, чай не в лесу под кустом — волки не сгрызут.

Нежданка перевела дух и продолжила:

— А сено они складают, где лошадей привязывают, сани там тоже рядом стоят. И вот прямо в самой середке ночи проснулся я, мышка разбудила — крошки моего пирога с капустой утащить вздумала.

Прозор не перебивал. Неждана дальше сказывала:

— Проснулся и слышу, как две бабы в ближних санях разговор ведут. Одна другую просит о чем-то, а вторая отказывается, — мол, не будут деток травить леденчиками, на плаху не пойду. И слово то — «леденчики» как-то в память мою запало. И та старуха, что давеча у мыльни к деткам подсела, она так же сказала: «Скушайте леденчиков, ужо я вас угощу.»

— А ты прям сразу и вспомнил? Заподозрил, значит? — Прозор подвинул резной табурет и сел напротив Озарки, прямо в душу ему глядит, взглядом буравит.

— Не сразу, — помотала головой Нежданка. — Там мне просто это не понравилось почему-то, а ужО потом оно само как-то вспомнилось.

— Что еще с того разговора двух баб запомнил? Голоса какие были? — Прозор не отступался. — Мож, по именам друг друга называли?

— Голоса? — шмыгнул носом скоморошек. — Ну, один такой и был голос — старушачий, скрипучий, шепеляво говорила — как раз тот голос, что про «леденчики» сказывал.

— А второй? Вторая кто? — Прозор весь аж вытянулся в струнку, что пес на болоте, завидев уток. — Кто старуху уговаривал?

— Вторая помоложе баба, — вспоминал мальчишка, изо всех сил старался вспоминал. — Не девка зеленая, а баба в самом соку, мож, даже постарше… Грудной голос, зычный, токмо она его приглушала нарочно.

— Что еще помнишь? — Прозор старался уже спрашивать добрее, чтоб мальчишку не пугать.

— У второй, поди, шуба длинная была и сапоги с каблуками, — ответил скоморошек. — Помню, как снег скрипел под каблучками, когда она уходила, а бабка за ней в валенках побежала — то по звуку не перепутаешь.

— А про шубу с чего решил? — Прозор ничего не упускал.

— Да, я наутро посмотрел нарочно следы, что от тех саней шли, — нехотя вспомнил хлопчик. — Так широко по снегу только шубы богатые метут.

— Молодец! — Прозор его похвалил.

Видел он, что мальчонка старается, свой страх пересиливает перед княжьим человеком, а все ж таки вспоминает ту ночь и все честно говорит.

— Хошь квасу? — неожиданно предложил Прозор.

Видел он, что у скоморошка аж пот на лбу выступил, да и сам Прозор от жары да таких новостей взмок под рубахою.

Не дожидаясь ответа, налил он им с мальцом клюквенному квасу по кружкам. Пили его жадно, громко глотая, — как наперегонки.

Озар первый поставил кружку на стол и продолжил говорить:

— Старался я вспомнить тот разговор, второй день стараюсь, да плохо выходит. Столько ужо постоялых двор с тех пор промелькнуло, столько чужих бесед слышал, вольно или невольно… Как упомнить-то

— Сено, говоришь… — наконец, и Прозор допил свой квас, — Пирог с капустой…

Нежданка кивнула.

— Пойдем-ка, — Прозор взял мальчишку за руку.

Хотела Нежданка выдернуть ладонь от страха, так тот крепко держит, не выкрутишься.

Ну, все, точно терзать ее повел, чтобы остальное выпытать. А она и рада бы рассказать, да не помнит ничего.

Привел Прозор скоморошка, на его удивление, в княжескую конюшню. По пути чернавке что-то велел, Нежданка не расслышала.

Провел мимо всех лошадей в самый дальний конец, а там сена выше ее, Нежданкиного, росту навалено.

— Полезай! — строго велел Прозор.

Тут чернавка с кухни прибежала, с поклоном блюдо передала, на нем пирог капустный порезан ровными кусками.

— Вот тебе сено, вот капустный пирог — жуй, ворота велю затворить, чтоб темно сталось, — пояснил Прозор. — Все, как в ту ночь устроим, — вспоминай только.

Нежданка передохнула, значит, пока еще не казнят, поживет малость.

— Мож, тебя какая соломина в бок кольнет, да вспомнишь, — с надеждой сказал княжий человек. — Очень вспомнить надобно, тогда узнаем, кто Олега с Игорем со свету сжить хочет.

Долго лежала Нежданка в сене на княжеской конюшне, пирог жевала, да все вспоминала… Так и уснула. А проснулась внезапно — вокруг темно, сено колкое, кони где-то рядом дышат, ногами перебирают, да капустой пахнет, и все сразу вспомнилось — вся та ночь и тот разговор, до словечка почти.

Выбежала на двор, а Прозор там стоит, — не уходил, чай, с малиновыми о чем-то своем толкует. Подскочила к нему Нежданка, он тут же всех прочь отослал. Все пересказала точно, как вспомнилось, — пусть ужо там сам разбирается, что важное, а что ерунда всякая:

— Даже не уговаривай, не проси.

— Ожерелье с адамантами да новая изба в Коромыслях, подумай, Липа.

— Пошто мне та изба, коль на плаху потягнуть. Ровнехонько по ожерелью башку и срубють.

— Не каркай, ворона старая! Никто не узнает, коли сама не проболтаешься.

— Мужиков привораживать — я согласная, Немощи отварами лечить — мОжу, а детишек леденчками травить — не возьмуся.

— То твое последнее слово?

— Самое крайне.

— Пожалеешь еще.

Одно только не смогла точно вспомнить — имя бабы, что помоложе. Старуха ее один разок только и назвала, да так невнятно… Что уж там старая прошамкала — то ли не услышала Нежданка, то ли не вспоминается…

— Морозка, мож… — задумчиво закончила девчонка свой рассказ.

— Точно? — Прозор нахмурился.

В сапогах на каблуках, да в богатой шубе, да, чтобы цельную избу с ожерельем посулить — то из терема баба должна быть. Больше нигде таких наглых, злых и богатых баб не водится. Только в чем заковыка — в терему никакой Морозки не бывало — ни сейчас, ни три года назад.

— «Зь» — там в имени звенело, и зябкое какое-то имя, холодное… — ответила Нежданка, что помнила.

— Мож, ты там просто замерз на сеновале? — хмыкнул Прозор.

— Да, как не замерзнуть, — нехотя согласился скоморошек.

Ну, сейчас начнет, наконец, про нее саму, Нежданку, выспрашивать, — да, как на тот сеновал попала, да откудова сама, про семью про дом родимый…

— Старуху точно хоть Липой звала? — вместо того спросил Прозор. — Не Березой, не Елкой? Мож, Осина? Али Ольха?

— Не, точно, — Нежданка даже улыбнулась.

— Благодарствую, тебе Озарушка, — протянул Прозор мальчонке свою огромную ручищу.

А как княжьему человеку руки не подать? Да, и забылось почему-то, что это главный враг, что Ваньку сгубить хотел, вместе сейчас вроде одно делали — вспоминали, кто княжичей погубить хочет.

Вложил парнишка свою ладонь в ручищу Прозора, тот ее крепко сжал.

А потом отпустил, велел к своим вертаться.

В это время на двор конюшни на золотом буланом коньке подъехал стройный юноша степных кровей — взор орлиный, глаза — углями горят, волос черный, как смоль. А как в седле держался… Платье на молодце богатое, черное, узорное, да все чужие орнаменты по ткани вытканы. А на голове красна шапочка-невеличка — как красный гребешок у черного петушка задиристого.

Нежданка аж рот раскрыла от удивления — не знает, на кого глазеть — на коня али на всадника.

— Какая лошадка красивая, — наконец вымолвила она.

— Да, глаза б мои на Каллистрата не смотрели, — махнул в сторону коня Прозор. — Такого парня из-за него сгубили… Вона отдал уж князю, чтоб Коркутхан учил княжичей верховой езде.

— А энто кто? — спросил Озарка, постаравшись принять придурковатый вид.

Он даже по-детски тыкнул пальцем в восточного юношу.

— Коркут, сын Кайдухима, — нехотя ответил Прозор. — Князь Владивой пленил его на поле брани, да жизнь сохранил. Гостем в терему живет.

Другому бы мальчишке по шее съездил за излишнее любопытство, но коли уж скоморох так помог сегодня, то и его вопрос он уважил. Без подробностей.