– Ай! – раздался возглас Бао-юя.

Все, находившиеся в комнате, испуганно вскочили, схватили стоявший на полу фонарь и при свете его увидели, что лицо Бао-юя залито маслом.

Взволнованная госпожа Ван тотчас же приказала служанкам умыть Бао-юя, а сама с бранью обрушилась на Цзя Хуаня.

К пострадавшему Бао-юю, который лежал на кане, подбежала Фын-цзе. Она принялась хлопотать возле него, одновременно приговаривая:

– Как неуклюж этот Цзя Хуань! Сколько раз я ему говорила – не вертись! А тетушке Чжао следовало бы получше воспитывать и поучать его!

Последняя фраза словно подтолкнула госпожу Ван, она велела позвать наложницу Чжао и стала упрекать ее:

– Вырастила паршивое отродье, а воспитать его не умеешь! Чем чаще я вас прощаю, тем больше вы распускаетесь!

Наложница молча снесла обиду и тоже принялась хлопотать возле Бао-юя. Она увидела, что на левой щеке у Бао-юя вскочил волдырь, но, к счастью, глаза остались невредимыми.

Госпоже Ван было очень жалко сына, и, кроме того, она не знала, как объяснить матушке Цзя, что случилось с Бао-юем, если та на следующий день спросит. Все это еще более усиливало ее гнев, который она срывала на наложнице Чжао.

Когда обожженное место на щеке Бао-юя присыпали целебным порошком, он сказал:

– Немного болит, но ничего. Если бабушка спросит, скажу ей, что сам обжегся.

– Тогда она станет бранить служанок, – возразила ему Фын-цзе. – Так или иначе, сердиться она все равно будет.

Затем госпожа Ван велела проводить Бао-юя во «двор Наслаждения розами». Здесь его встретили Си-жэнь и остальные служанки. Узнав о случившемся, все переполошились.

Надо сказать, что, когда Бао-юй уехал, Дай-юй очень расстроилась и вечером трижды присылала служанок справляться, не вернулся ли он. Когда же она узнала, что Бао-юй обжег лицо, она прибежала сама и увидела, что Бао-юй смотрится в зеркало, а вся левая щека его присыпана белым порошком. Дай-юй показалось, что ожог очень сильный, и она подбежала к Бао-юю с намерением посмотреть на щеку. Однако Бао-юй, заметив ее, сразу замахал руками, чтобы она уходила. Сделал он это потому, что Дай-юй любила все красивое, и он не хотел, чтобы она увидела его обезображенное лицо.

Однако Дай-юй не обратила на это внимания и спросила:

– Больно?

– Не очень, – ответил Бао-юй. – Дня через два все заживет.

Дай-юй посидела немного и ушла.

Хотя на следующий день Бао-юй уверил матушку Цзя, что обжегся сам, она не удержалась от того, чтобы не сделать выговор служанкам, присматривавшим за ним.

Прошел еще день, и случилось так, что даосская монахиня, ворожея Ма – названая мать Бао-юя – явилась во дворец Жунго. Увидев Бао-юя, она вздрогнула от испуга и спросила, что с ним произошло. Бао-юй сказал ей, что обжегся. Она только покачала головой и тяжело вздохнула. Нарисовав пальцем на лице Бао-юя какие-то таинственные знаки и пробормотав заклинание, она сказала:

– Могу поручиться, что все пройдет. Это несчастье ненадолго.

Обращаясь затем к матушке Цзя, она продолжала:

– Ведь вы, госпожа, не знаете, что все это произошло в точности так, как сказано в священных буддийских книгах! Стоит в богатой, знатной семье родиться наследнику, как к нему сразу привязываются злые демоны, которые при первом же удобном случае стараются либо ущипнуть, либо царапнуть его, либо выбить из его рук чашку с едой, а то и подставить ножку, чтобы он споткнулся и упал! Вот почему такие дети не живут долго!

Выслушав ее рассуждения, матушка Цзя встревоженно спросила:

– А есть какое-нибудь средство, чтобы избавиться от этого зла?

– Конечно есть, – заверила ее монахиня Ма, – для этого нужно совершать побольше тайных добрых дел, чтобы искупить грехи прежней жизни. А кроме того, в тех книгах, о которых я упомянула, говорится: в западных краях есть блистающий и все озаряющий Бодисатва, которому подвластны зло и коварство, чинимые злыми духами, и если искренне верующие делают ему подношения от чистого сердца, он оберегает их потомков, спасает их от всяких наваждений и колдовства.

– А как нужно делать подношения этому Бодисатве? – спросила матушка Цзя.

– В этом ничего сложного нет, – ответила монахиня. – Кроме ароматных свечей, которые вы воскуриваете в храме, следует добавить несколько цзиней благовонного масла, чтобы можно было зажечь большой светильник. Этот светильник, не угасающий ни днем, ни ночью, и есть воплощение Бодисатвы.

– Сколько же потребуется масла на один день для этого светильника? – поинтересовалась матушка Цзя. – Доброе дело я всегда готова сделать!

– Точно определить невозможно, – проговорила Ма, – это зависит от обета и добродетелей тех, кто делает подношение Бодисатве. Вот, например, в нашем храме уже давно делают подношения несколько княгинь и жен знатных сановников. Жена Наньаньского цзюньвана дала большой обет, на который требуется в день сорок восемь цзиней масла и один цзинь фитиля, причем светильник ее немного поменьше глиняного чана. В светильнике у жены Цзиньсянского хоу, который званием на одну ступень ниже, за день сгорает не больше двадцати цзиней масла. Что касается других семей, то тут цифра колеблется: у одних восемь-десять, у других пять-три и даже того меньше.

Матушка Цзя кивнула и погрузилась в размышления.

– Кроме того, – продолжала даосская монахиня, – от родителей или старших в роде подношений требуется больше. Но поскольку вы, матушка, делаете подношение ради Бао-юя, мне кажется, слишком большее количество масла будет для него незаслуженным. Вам нужно от пяти до семи цзиней масла на день, не больше.

– Ладно, пусть будет по пять цзиней, – согласилась матушка Цзя. – Рассчитываться будем сразу за месяц.

– Слава великому и милосердному Бодисатве! – воскликнула монахиня Ма.

Тогда матушка Цзя позвала служанку и сказала ей:

– Отныне, когда Бао-юй будет выезжать из дому, давайте его слугам по нескольку связок монет, чтобы они раздавали их даосским и буддийским монахам, бедным и страждущим.

Поговорив немного с матушкой Цзя, монахиня Ма отправилась по комнатам поболтать с другими женщинами и узнать, как их здоровье. Так она попала в комнату наложницы Чжао. Они поздоровались, и наложница Чжао велела подать монахине чаю.

В это время Чжао склеивала из лоскутов подошвы для туфель. Увидев на кане лоскуты атласа и шелка, монахиня сказала:

– У меня как раз нечем покрыть верх для туфель. Может быть, дадите мне несколько лоскутков?

– Посмотри сама! – вздохнула Чжао. – Думаешь, для тебя найдется подходящий кусок? Мне ведь никогда не попадет что-нибудь хорошее! Но если ты не брезгуешь, выбери себе несколько кусков!

Даосская монахиня выбрала лоскуты и спрятала их в рукав. Тогда наложница спросила ее:

– Недавно я послала тебе пятьсот монет, ты сделала на них подношение Яо-вану?[105]

– Конечно сделала!

– Вот и хорошо! – кивнула головой наложница Чжао, тяжело вздохнув. – Я бы всегда делала подношения, если б жила лучше, а сейчас не могу. Желаний у меня много, да средств мало.

– Об этом незачем беспокоиться, – успокоила ее Ма. – Ваш сын Цзя Хуань скоро подрастет, станет чиновником, тогда сможете делать все, что заблагорассудится. Тогда вам не придется опасаться, что вы не сможете давать обеты и делать подношения.

– Ну ладно, ладно! – прервала ее Чжао. – Не будем говорить об этом! С кем мы в этом доме можем сравниться? Бао-юй еще мальчишка, внешность у него привлекательная, и если старшие любят и балуют его, в этом нет ничего особенного, но вот эту хозяйку я терпеть не могу!..

И, как бы желая пояснить, кого она имеет в виду, наложница подняла кверху два пальца. Даосская монахиня сразу догадалась, о ком идет речь, и спросила:

– Вы имеете в виду вторую госпожу – супругу господина Цзя Ляня?

Перепуганная наложница замахала на нее руками, бросилась к двери и, отодвинув занавеску, выглянула наружу. Убедившись, что там никого нет, она снова вернулась и потихоньку сказала: