Дочитав до этого места Бао-юй, находившийся под влиянием вина, почувствовал безграничное блаженство. Он схватил кисть и торопливо набросал:

«…сожги Си-жэнь и прогони Шэ-юэ, и только тогда обитательницы женских покоев получат возможность увещевать других; изуродуй божественную красоту Бао-чай, обрати в ничто чудесную проницательность Дай-юй, уничтожь чувства и желания, и только тогда красота и уродство в женских покоях сравняются друг с другом.

Если все обитательницы женских покоев смогут заниматься увещеваниями, никогда не возникнет чувство отчуждения; если уничтожить божественную красоту, навсегда исчезнет чувство любви; если обратить в ничто чудесную проницательность, исчезнут разум и таланты.

Бао-чай, Дай-юй, Си-жэнь, Шэ-юэ – все они расставляют свои сети и прячутся в норы, вводят в заблуждение и влекут к гибели тех, кто населяет Поднебесную».

Бао-юй бросил кисть и опустился на кровать. Едва голова его коснулась подушки, как он уснул и проспал до самого утра.

Открыв глаза, Бао-юй увидел Си-жэнь, которая одетой спала поверх одеяла. Он не стал раздумывать над тем, что произошло накануне, разбудил ее и сказал:

– Разденься и укройся, а то можешь замерзнуть.

Си-жэнь давно заметила, что Бао-юй целыми днями балуется со своими сестрами, но она не решалась открыто убеждать его быть сдержаннее, так как это не дало бы никаких результатов. Она пыталась действовать ласками, осторожно предостерегать его в надежде на то, что пройдет немного времени и он исправится. Однако Бао-юй не исправлялся, и она ничего не могла с ним поделать. Дошло до того, что она даже потеряла сон. И сейчас, обнаружив перемену в поведении Бао-юя, она подумала, что он раскаивается, но решила делать вид, будто не замечает этого.

Так как она не отвечала, Бао-юй хотел сам раздеть ее. Но едва он расстегнул ей халат, как Си-жэнь оттолкнула его и застегнулась вновь. Бао-юй убрал руки и с улыбкой спросил:

– Скажи наконец, что с тобой произошло?

Си-жэнь молчала. Бао-юй еще несколько раз повторил вопрос.

– Ничего, – глядя на него в упор, промолвила Си-жэнь. – Раз уж встал, иди туда к ним умываться и причесываться. Да поскорее, а то можешь опоздать!

– Куда? – с недоумением спросил Бао-юй.

– Чего у меня спрашиваешь? Тебе виднее! – усмехнулась Си-жэнь. – Иди туда, где тебе больше нравится. Чем меньше мы будем соприкасаться друг с другом, тем меньше у нас будет споров, над которыми люди смеются. А если тебе и там надоест, здесь найдется какая-нибудь Сы-эр или У-эр, которая будет с удовольствием тебе прислуживать. Мы ведь всего-навсего «презренные твари», которые позорят благозвучные имена!

– Ты об этом не можешь никак забыть? – улыбнулся Бао-юй.

– Сто лет буду помнить! – заявила Си-жэнь. – Я не такая, как ты, ничего не пропускаю мимо ушей и не забываю утром того, что мне сказали накануне вечером!

Она была так прелестна в своем гневе, что Бао-юй не смог сдержать прилива чувств, схватил яшмовую шпильку для волос, лежавшую у изголовья, и разломил ее надвое.

– Если я еще хоть раз ослушаюсь тебя, пусть со мной будет то же самое, что с этой шпилькой, – торжественно обещал он.

Си-жэнь отобрала у него обломки шпильки и сказала:

– Зачем ты так рано встал? Будешь ты меня слушаться или нет – зависит только от тебя, но зачем так бурно выражать свои чувства!

– Да ты разве представляешь себе, как я волнуюсь? – воскликнул Бао-юй.

– Неужели ты понимаешь, что такое волнение? – с улыбкой спросила Си-жэнь. – А ты представляешь, что у меня на душе? Ну ладно, иди скорее умываться!

Они оба встали и принялись за утренний туалет.

Вскоре после того, как Бао-юй и Си-жэнь покинули комнату и поднялись наверх, вошла Дай-юй. Так как Бао-юя в комнате не было, она подошла к столу и машинально стала перелистывать книги. Когда она открыла Чжуан-цзы, в глаза ей бросилось место, накануне вечером дополненное Бао-юем. Прочитав его, Дай-юй и рассердилась, и рассмеялась. Не вытерпев, она схватила кисть и приписала в конце стихотворение:

Окончив писать, она поднялась наверх навестить матушку Цзя, а оттуда отправилась к госпоже Ван.

В это время заболела дочь Фын-цзе. В доме все забеспокоились, пригласили врача. Врач осмотрел девочку и сказал:

– Могу вам объявить, госпожа, дочь ваша заболела оспой.

– Она выздоровеет? – спросили у него госпожа Ван и Фын-цзе.

– Болезнь серьезная, – ответил врач, – но протекает благополучно, и опасности нет. Прежде всего необходимы шелковичные черви и хвост свиньи.

Фын-цзе тотчас же принялась хлопотать: она подмела комнаты, совершила жертвоприношения богине оспы, строго запретила домашним жарить на масле и сделала другие необходимые распоряжения. Пин-эр получила приказание перенести постель и одежду Цзя Ляня в отдельный домик, где он должен был жить во время болезни дочери. Служанки получили отрез красной материи на платья.

Прихожая была чисто убрана, и в ней разместились два врача, которые ухаживали за девочкой. В течение двенадцати дней никому не разрешалось входить в дом.

Цзя Ляню волей-неволей пришлось жить в своем внешнем кабинете. Фын-цзе, Пин-эр и госпожа Ван ежедневно приносили жертвы богине.

Живя отдельно от Фын-цзе, Цзя Лянь заскучал. После того как он две ночи проспал один, ему стало невмоготу, и он принялся размышлять, как бы удовлетворить свое желание.

В это время во дворце Жунго жил бесшабашный пьяница-повар по имени До Гуань. Это был тщедушный, трусливый и никчемный человек, за что ему дали прозвище «дурачок До». Года два назад родители взяли ему жену, которой в настоящее время исполнилось двадцать лет. Она обладала некоторой привлекательностью и отличалась легким поведением, или, как говорят, «любила срывать цветы и шевелить траву». «Дурачок До» сквозь пальцы смотрел на ее безобразия – было бы только вино, закуски да деньги, а все остальное пустяки. Поэтому во дворцах Нинго и Жунго все, кому было не лень, обладали его женой, и так как эта женщина была необычайно обольстительной и легкомысленной, ее прозвали «До гунян» – «Барышней для многих». Вот о ней-то и вспомнил сейчас Цзя Лянь.

Надо сказать, что Цзя Ляня при виде этой женщины давно уже одолевало желание, но он не решался домогаться ее, так как побаивался своей женушки, да и было ему неудобно перед слугами. «Барышня для многих» в свою очередь тоже питала определенные намерения насчет Цзя Ляня и ждала только удобного случая для их осуществления. И сейчас, когда Цзя Лянь переселился в свой кабинет, она, как бы от нечего делать, раза три-четыре забегала к нему.

Возбужденный до предела, Цзя Лянь был похож на голодную крысу. Ему оставалось только договориться с одним из доверенных слуг, пообещать ему денег, чтобы тот устроил свидание. Слуга охотно согласился, едва лишь услышал о деньгах. К тому же между слугой и этой женщиной существовала давняя связь, поэтому стоило ему сказать слово, как все было улажено.

В тот вечер, когда минуло время второй стражи, пьяный «дурачок До» валялся на кане и все в доме улеглись спать, Цзя Лянь тайком проскользнул на свидание.

Увидев женщину, Цзя Лянь потерял над собой власть. Он даже не стал изливаться в своих чувствах, а порывистыми движениями сбросил с себя халат и начал действовать.

Женщина эта обладала от природы удивительной особенностью: стоило мужчине прикоснуться к ней, как тело ее сразу расслаблялось и становилось мягким, как вата; а медовыми речами и изощренностью движений она превосходила гетеру. В эту минуту Цзя Лянь сожалел только о том, что не может целиком раствориться в ней.