– Умер Чжао Го-цзи, брат наложницы Чжао, – мы уже докладывали об этом старой госпоже и госпоже, а они велели обратиться к вам, барышни!

Произнеся это, она умолкла и, опустив руки, остановилась в сторонке, ожидая, что ей ответят.

Следует заметить, что в это время к Ли Вань и Тань-чунь пришло много и других служанок с докладами, и все они превратились в слух, с интересом ожидая, как молодые госпожи разрешат возникший вопрос. Если бы было принято правильное решение, вся прислуга стала бы трепетать перед ними, но стоило им допустить хоть малейшую ошибку, как все почтение к ним со стороны слуг и служанок мгновенно пропало бы, и, выйдя за ворота, они принялись бы шутить и насмехаться над неопытностью девушек.

Жена У Синь-дэна была себе на уме. Если бы перед нею была Фын-цзе, она бы, стараясь выслужиться, дала ей множество советов, привела бы примеры, как подобные дела делались в прошлом, и предоставила бы Фын-цзе возможность выбрать уже готовое решение по своему усмотрению; но сейчас, зная, что Ли Вань слишком робка, а Тань-чунь молода, она не стала им ничего объяснять, а просто ждала ответа, желая испытать молодых хозяек.

Тань-чунь первая обратилась к Ли Вань и спросила ее мнение.

Ли Вань немного подумала и нерешительно промолвила:

– Когда умерла мать Си-жэнь, я слышала, ей подарили сорок лян серебра на похороны. Давай подарим ей сорок лян, и делу конец…

– Вы правы, госпожа! – поддакнула жена У Синь-дэна, приняла от Ли Вань доверительную бирку на право получения денег и направилась к выходу.

– Ну-ка, постой! – окликнула ее Тань-чунь.

Жена У Синь-дэна вынуждена была вернуться.

– Не торопись получать деньги, – продолжала Тань-чунь. – Сначала я хочу тебя спросить кое о чем. Ведь тебе известно, что в доме у госпожи есть несколько наложниц; одни из них родились в нашем доме, других купили на стороне, причем они занимают разное положение. Вот и скажи мне, сколько дарят на похороны родственников тем, кто родился в нашем доме, и сколько тем, кто попал в наш дом со стороны?

В первое мгновение жена У Синь-дэна растерялась, но потом овладела собой и ответила:

– Ну что за беда! Подарите вы немного больше или меньше – кто осмелится выражать недовольство?

– Не мели вздор! – оборвала ее Тань-чунь. – Я, например, подарила бы даже сто лян! Но если это явится нарушением правил, не только вы сами станете над нами смеяться, но и нам стыдно будет смотреть в глаза второй госпоже Фын-цзе!

– В таком случае разрешите мне сначала проверить старые счета, – сказала жена У Синь-дэна, – я так не помню.

– Неужели? – усмехнулась Тань-чунь. – Ведь ты всю жизнь только этим занимаешься! Или, может быть, ты пришла насмехаться над нами? Неужели всякий раз, когда ты ходишь на доклад ко второй госпоже Фын-цзе, ты тоже проверяешь старые счета? Если это так, надо сказать, что Фын-цзе относилась к тебе чересчур великодушно. Иди принеси счета немедленно. Если дело затянется на день, вас никто не осудит за невнимательность, а наоборот, обвинят нас в неопытности и нерасторопности!

Жена У Синь-дэна густо покраснела, поспешно повернулась и вышла. Все женщины-служанки от изумления высунули язык.

Между тем дела шли своим чередом – к Ли Вань и Тань-чунь по очереди подходили служанки с докладами.

Вскоре вернулась жена У Синь-дэна и принесла старый счет. Оказалось, что наложницам, взятым со стороны, выдавали по сорок лян, а тем, кто родился здесь же, в семье, выдавали по двадцать четыре ляна на похороны близких родственников. В том же счете были отмечены еще два случая, когда двум наложницам, взятым со стороны, было выдано одной сто лян, другой шестьдесят. Однако тут же следовала оговорка, что первой деньги были выданы на перевозку гроба с телом родителей в другую провинцию, а второй – на покупку места для могилы подарены двадцать лян дополнительно.

Тань-чунь показала счет Ли Вань.

– Тебе выдадут двадцать лян серебра, а счета оставь нам, – сказала Тань-чунь, обращаясь к жене У Синь-дэна, – мы еще на досуге посмотрим.

Вскоре после того как жена У Синь-дэна вышла, в комнату торопливо вошла наложница Чжао. Ли Вань и Тань-чунь пригласили ее сесть.

– Барышня, в этом доме все меня обижают, так хоть вы за меня заступитесь! – без всяких предисловий воскликнула Чжао и, закрыв лицо руками, разрыдалась.

– О ком вы говорите? – изумилась Тань-чунь. – Не понимаю! Кто вас обижает? Скажите, я готова за вас заступиться!

– А если вы сами меня обижаете, кому мне жаловаться? – вскричала наложница.

– Да разве я посмею вас обижать! – Тань-чунь была так поражена, что даже вскочила с места.

Ли Вань тоже встала и принялась ее успокаивать.

– Садитесь, садитесь, – замахала руками наложница Чжао, – я сейчас вам все расскажу. В этом доме я уже много лет варюсь словно в кипящем масле, я здесь родила сына, состарилась, а сейчас оказалась ниже Си-жэнь! Мне перед людьми стыдно. Такой позор не только на меня, но и на вас падает!

– Так вот, оказывается, вы о чем! – воскликнула Тань-чунь. – Я все понимаю, но нарушать порядок не могу!

С этими словами она села, развернула счет, оставленный ей женой У Синь-дэна, а затем добавила:

– Таковы правила, установленные нашими предками, и все им должны подчиняться. Разве я могу что-нибудь изменить? Эти правила распространяются не только на Си-жэнь, но и будут применяться к наложнице Цзя Хуаня, когда она у него появится, так что рассуждать здесь не о чем и ни о каком позоре говорить не приходится. Си-жэнь – рабыня госпожи, и госпожа может делать для нее что угодно, а я придерживаюсь установленных правил. Те, кто доволен этими правилами, говорят, что на них распространилась милость предков и госпожи, а те, кто считает их несправедливыми, просто не ценят своего счастья! Пусть себе болтают что хотят. Госпожа может подарить хоть целый дом, но разве это связано с моей репутацией? Не даст ни копейки – меня это тоже не позорит. Я бы вам посоветовала успокоиться, пока госпожи нет дома, зачем так волноваться? Госпожа меня любит, но уже несколько раз выражала недовольство тем, что вы все время затеваете какие-то истории. Если б я была мужчиной, то давно уехала бы отсюда и жила б самостоятельно, устанавливая свои правила… Но так как я всего лишь девушка, я ничего не могу решать сама. Госпожа прекрасно меня понимает, и поэтому поручила мне заниматься хозяйственными делами. Однако я еще ничего не успела сделать, а вы уже хотите заставить меня превысить свои права. Если госпожа об этом узнает, то подумает, что я не справляюсь с поручением, и отстранит меня от дел. Вот тогда мне действительно будет стыдно!.. Да и вам будет совестно!

Тань-чунь заплакала. Наложница Чжао растерялась.

– Если госпожа вас любит, вы тем более должны делать нам поблажки, – промолвила она. – Неужели ради того, чтобы снискать благосклонность госпожи, вы способны забыть о нас?

– Разве я о вас забыла? – удивилась Тань-чунь. – Каких вы хотите от меня поблажек? Об этом каждый должен просить своего хозяина. Какой хозяин не любит тех, кто приносит ему пользу? Разве хороший человек станет добиваться для себя поблажек с помощью других?

– Тетушка, не сердитесь, не нужно обижаться на барышню, – попыталась успокоить наложницу Ли Вань. – Она от всей души готова сделать вам всевозможные поблажки, но разве об этом можно говорить вслух?

– Глупости, – прервала ее Тань-чунь. – Кому я готова делать поблажки? В какой это семье барышни делают поблажки рабыням? Вы сами должны знать их хорошие и плохие стороны, какое это имеет отношение ко мне?

– Кто вас заставляет делать мне поблажки? – рассердилась наложница Чжао. – Я пришла к вам потому, что вы временно ведаете хозяйством. Сейчас все делается так, как вы скажете. Умер ваш дядя, и если вы распорядитесь подарить на его похороны несколько лишних лян серебра, неужели госпожа вас осудит? Госпожа ведь добрая, это вы все жестокие и скупые! Жаль, что госпожа все свои милости расточает на вас!.. Но успокойтесь, барышня! Никто в ваших деньгах не нуждается! Выйдете замуж, и я уверена, вы по-другому будете относиться к Чжао! У вас еще крылья не отросли, а вы уже позабыли, что у дерева есть корни, и хотите сразу взлететь на высокую ветку!