Вернувшись в комнату, Бао-юй подробно передал Цин-вэнь содержание только что слышанного разговора и добавил:

– Судя по разговору, Пин-эр считает тебя самолюбивой; поскольку ты больна, она не хотела говорить тебе об этом, так как боялась, что, если ты узнаешь, твое состояние ухудшится. Поэтому она хочет рассказать тебе обо всем, когда ты поправишься.

Однако Цин-вэнь, выслушав рассказ Бао-юя, вытаращила глаза, грозно нахмурила брови и стала звать Чжуй-эр. Встревоженный Бао-юй уговаривал ее:

– Если ты будешь так кричать и шуметь, то только разгласишь все дело и тем самым покажешь, что не ценишь доброго отношения к себе и ко мне со стороны Пин-эр. Напротив, надо выразить признательность по отношению к ней, а что касается воровки, то мы потом ее выгоним.

– Пожалуй, вы правы, но как мне сдержать свой гнев? – не унималась Цин-вэнь.

– Какой тут может быть гнев? – возразил Бао-юй. – Лучше лечись, и делу конец!

Цин-вэнь приняла лекарство, вечером приняла еще раз, и хотя ночью пропотела, никакого улучшения не замечалось – у нее по-прежнему был жар, болела голова, нос еще больше заложило, в ушах звенело.

На следующий день снова пришел доктор Ван и прописал другое лекарство, после которого жар спал, но головные боли не прекращались. Тогда Бао-юй приказал Шэ-юэ дать больной понюхать табаку, надеясь, что если она прочихается, ей станет легче.

Шэ-юэ принесла плоскую стеклянную коробочку, украшенную двумя золотыми звездочками, и отдала ее Бао-юю. Бао-юй открыл ее и вытащил заморскую эмалированную табакерку в форме обнаженной девушки с рыжими волосами и двумя крылышками за спиной. Табакерка была наполнена дорогим нюхательным табаком. Однако Цин-вэнь не интересовал табак, она лишь с любопытством рассматривала фигурку девушки.

– Нюхай, а то выдохнется, – заторопил ее Бао-юй.

Цин-вэнь набрала щепотку табаку и сунула в нос, затем еще и еще. Вдруг в носу у нее защекотало, ей показалось, будто ее укололи в макушку, и она несколько раз так сильно чихнула, что из носа у нее потекло, а из глаз полились слезы.

– Ого, какой острый! – сказала она, отдавая табакерку. – Скорее дайте бумаги!

Девочка-служанка торопливо подала ей пачку тонкой бумаги, и Цин-вэнь, взяв несколько листков, хорошенько высморкалась.

– Ну как? – осведомился Бао-юй.

– Кажется, легче, – ответила Цин-вэнь. – Только по-прежнему в висках болит.

– Я же всегда говорил, что для лечения надо пользоваться заморскими лекарствами! – воскликнул Бао-юй и, обращаясь к Шэ-юэ, приказал: – Сходи ко второй госпоже Фын-цзе. Я как-то видел у нее заморский пластырь, который прикладывается к вискам во время головной боли. Называется он как-то вроде «ифуна»; пусть она даст мне его немного.

Шэ-юэ ушла и через некоторое время вернулась, неся в руке полпластыря. Затем она нашла лоскут красного шелка, вырезала из него два кружочка величиной с ноготь, кончиком шпильки захватила подогретого предварительно пластыря и намазала им кружочки. Цин-вэнь попросила зеркало и сама наклеила их на виски.

– С тех пор как ты заболела, ты лежишь лохматая, как злой дух, а сейчас, когда наклеила эти кружочки, приобрела какой-то шаловливый вид, – засмеялась Шэ-юэ. – Вторая госпожа Фын-цзе часто наклеивает себе этот пластырь, но у нее не так заметно.

И затем, обращаясь к Бао-юю, она продолжала:

– Вторая госпожа велела передать вам, что завтра день рождения вашего дяди и матушка приказывает вам поехать к нему. Что вы завтра наденете? Надо с вечера все приготовить, чтобы утром не пришлось суетиться.

– Мне все равно, что попадется под руку, то и надену, – ответил Бао-юй. – Целый год только и празднуем дни рождения, и все никак не перепразднуем!

Он встал и вышел из дома, намереваясь отправиться к Си-чунь посмотреть, как у нее идут дела с картиной. Но, добравшись до ее дома, он заметил выходившую из ворот девочку-служанку Бао-цинь по имени Сяо-ло.

– Ты куда? – догоняя ее, окликнул Бао-юй.

– Наши две барышни сейчас у барышни Линь Дай-юй, я туда и направляюсь, – ответила Сяо-ло.

Бао-юй изменил свое намерение и вместе с Сяо-ло отправился в «павильон реки Сяосян». Придя туда, он увидел не только Бао-чай со своей младшей сестрой, но и Син Сю-янь. Девушки сидели вокруг жаровни и болтали. Цзы-цзюань, примостившись на кане возле окна, занималась вышиванием.

– Еще один! – со смехом вскричали девушки, заметив Бао-юя. – К нам не подходи, для тебя все равно нет места!

– Точь-в-точь картина «Красавицы в зимних женских покоях»! – улыбаясь, воскликнул Бао-юй. – Как жаль, что я пришел слишком поздно! Ладно, к вам не подойду, мне и на стуле будет неплохо. Во всяком случае, в этой комнате теплее, чем в любой другой.

С этими словами он опустился на покрытый чехлом из беличьего меха стул, на котором имела обыкновение сидеть Дай-юй. Окинув взором комнату, Бао-юй увидел на столе большое яшмовое блюдо, на котором стоял горшок с распустившимися нарциссами.

– Какие замечательные цветы! – воскликнул восхищенный Бао-юй. – Чем теплее в комнатах, тем сильнее благоухают эти цветы! Но почему я не видел их вчера?

– Это подарила жена главного управляющего Лай Да барышне Сюэ Бао-цинь, – сказала Дай-юй. – Вернее, она подарила ей два горшка нарциссов и два горшка чашкоцветников. Барышня Бао-цинь дала мне один нарцисс, а один чашкоцветник отослала Сян-юнь. Правда, мне сначала не хотелось принимать такой подарок, но все же я его приняла из опасения, как бы она не обиделась. Если хочешь, я отдам его тебе.

– У меня в комнате стоят две вазы с цветами, но разве их можно сравнить с этими, – сказал в ответ Бао-юй. – Я был бы рад такому подарку, но мне кажется, нехорошо отдавать другому то, что подарили тебе!

– Я весь день не отхожу от огня, мне все время приходится подогревать лекарства, у меня даже одежда пропиталась запахом лекарств! Где уж наслаждаться ароматом этого цветка! Да и от запаха лекарств может пропасть запах самого цветка. Лучше уж забери его к себе, – настаивала Дай-юй, – по крайней мере я буду уверена, что никакие другие запахи не испортят его аромата.

– А ведь у меня в комнатах тоже есть больная, которой приходится все время подогревать лекарства, – улыбнулся Бао-юй. – Неужели ты об этом не знаешь?

– Странно ты рассуждаешь, – заметила Дай-юй. – Я предложила тебе от чистого сердца, откуда мне знать, что у тебя там творится? Ты же мне не сообщил, а сейчас удивляешься, что я не знаю.

– Давайте лучше завтра соберем наше поэтическое общество, – предложил Бао-юй. – Тема для стихов у меня уже есть – будем воспевать нарцисс и чашкоцветник.

– Ладно! – перебила его Дай-юй. – Не говорил бы о стихах! Неужели тебе не совестно, что ты пишешь стихи хуже всех и тебя за это штрафуют? – Она показала пальцем на свою щеку.

– И зачем ты надо мной смеешься? – укоризненно покачал головой Бао-юй. – Мне и так стыдно, а ты еще показываешь на щеку!

– Я тоже могу предложить для следующего собрания «Бегонии» четыре темы, – вмешалась в разговор Бао-чай. – Пусть каждый напишет по четыре уставных стихотворения и по четыре станса. Первая тема: «Воспеваю вселенную». Стихотворение должно быть пятисловным, и в нем нужно употребить все слова, рифмующиеся со словом «прежний»…

– Это значит, что моя сестра хочет созвать общество не ради того, чтобы развлечься, а чтобы доставить затруднение, – заметила Бао-цинь. – Конечно, задание, которое она предлагает, выполнимо, но для этого стихотворение пришлось бы загромоздить выражениями из «Книги перемен». А что в этом интересного? Я помню, когда мне было восемь лет, мы с отцом ездили на побережье западного моря покупать заморские товары. Неожиданно мы там повстречали девушку из страны Чжэньчжэнь. Ей было всего пятнадцать лет, но это была настоящая красавица, каких обычно рисуют на заморских картинах. Ее рыжие волосы были заплетены в косы и украшены агатами, кораллами, «кошачьим глазом» и изумрудами, а одета она была в золотую кольчугу и куртку из заморской парчи, а на поясе у нее висел короткий меч, тоже украшенный золотом и драгоценными каменьями. Да что там говорить! И на картинах таких красавиц редко увидишь! Та девушка изучила нашу поэзию, свободно рассуждала о «Пятикнижии», умела сочинять уставные стихи и стансы. Мой отец попросил ее написать ему на память хоть одно стихотворение, которое она сочинила.