– Говорят, что «мирские законы равны для всех», – с улыбкой сказал ей Бао-юй. – Почему тогда они пьют из старинных чашек, а вы мне даете простую грубую посудину?

– Ты называешь это грубой посудиной? – удивилась Мяо-юй. – Я нисколько не преувеличу, если скажу, что в вашем доме едва ли найдется такая «грубая посудина»!

– Пословица гласит: «Вступая в чужую страну – соблюдай ее обычаи», – снова улыбнулся Бао-юй. – Раз уж я попал сюда, придется считать золото, жемчуга, яшму и драгоценности за простую посуду!

– Вот и хорошо! – обрадовалась Мяо-юй.

Она сняла с полки чашу с изображением дракона, свернувшегося девятью кольцами, десятью изгибами и ста двадцатью коленцами, и с улыбкой проговорила:

– У меня остается только одна эта чашка. Ты сможешь выпить, если я налью?

– Конечно! – радостно вскричал Бао-юй.

– Хотя ты и сможешь выпить, я не дам тебе портить такой прекрасный чай! – возразила Мяо-юй. – Разве ты не слышал пословицу: «Прилично выпить лишь небольшую чашку, от второй чашки выглядишь дураком, утоляющим жажду, от третьей – уподобляешься ослу, которого поят без меры»? В кого же ты превратишься, если сразу выпьешь такое море?

При этих словах Бао-чай и Дай-юй рассмеялись. Мяо-юй налила Бао-юю в чашку примерно столько, сколько вмещала обычная чайная чашка. Бао-юй отпил глоток и, почувствовав тонкость и не сравнимую ни с чем чистоту чая, стал вслух выражать свое восхищение.

– Ты обязан только им двоим, что пьешь этот чай, – предупредила его Мяо-юй. – Если бы ты пришел один, я бы тебя таким чаем не угощала.

– Знаю, – улыбнулся Бао-юй. – Значит, и благодарить вас за любезность мне тоже незачем – лучше поблагодарить их.

– Само собой разумеется, – кивнула головой Мяо-юй.

– Этот чай тоже заварен на прошлогодней дождевой воде? – спросила Дай-юй.

– Неужели ты, знатная и воспитанная девушка, настолько невежественна, что не можешь разобрать, на какой воде заварен чай?! – с укоризной покачала головой Мяо-юй. – Ведь это вода из снега, который я собрала с цветов сливы пять лет назад в кумирне Паньсянь, когда жила в Сюаньму. Я набрала тогда один кувшин, но до сих пор никак не могла решиться расходовать эту воду. Все время я держала кувшин закопанным в землю и открыла его лишь этим летом. Тогда я первый раз заварила чай на этой воде, а сейчас – второй. И как ты не сумела определить, что это за вода? Разве дождевая вода, простояв год, может сохраниться такой чистой и свежей? Неужели ее можно было бы сейчас пить?

Бао-чай знала, что у Мяо-юй странный характер, она нелюдима и не особенно любит, когда у нее засиживаются гости. Поэтому девушка, покончив с чаем, сделала знак Дай-юй, что пора уходить. Обе встали и вышли.

Бао-юй между тем обратился к Мяо-юй со словами:

– Я понимаю, что вы считаете ту фарфоровую чашку оскверненной, но неужели вам не жалко, если такая драгоценная вещь будет стоять без пользы? По-моему, лучше отдать ее той бедной женщине, которая только что пила из нее чай. Пусть она продаст ее – глядишь, и хватит прожить несколько дней. Вы не против?

– Что ж, ладно, – немного подумав, кивнула головой Мяо-юй. – К счастью, из этой чашки я сама никогда не пила, а если бы пила, то предпочла бы ее разбить, чем отдавать кому-то. Я не возражаю, можешь подарить чашку старухе. Только скорее забери ее!

– Конечно, разумеется! – обрадовался Бао-юй. – Я сам отдам чашку старухе! Разве вы не осквернитесь, если будете разговаривать с ней?

Мяо-юй приказала монашкам отдать чашку Бао-юю. Принимая ее, Бао-юй с улыбкой произнес:

– Подождите немного, когда мы уйдем, я прикажу слугам, чтобы они принесли из реки несколько ведер воды и вымыли здесь пол.

– Неплохо, – усмехнулась Мяо-юй. – Только предупреди их, когда они принесут воду, пусть поставят ее за воротами, а не входят в кумирню.

– Ну, это само собой разумеется, – пообещал Бао-юй, выходя из кумирни и пряча чашку в рукаве.

Он отдал чашку одной из девочек-служанок матушки Цзя и при этом наказал:

– Завтра, когда бабушка Лю будет уходить, отдашь ей эту чашку.

Пока он разговаривал со служанкой, подошла матушка Цзя, которая уже устала и собиралась возвращаться домой. Мяо-юй не удерживала ее, проводила до ворот и вернулась обратно.

Матушка Цзя, почувствовав усталость, приказала госпоже Ван, Ин-чунь и ее сестрам, а также тетушке Сюэ снова пить вино, а сама решила отправиться отдыхать в «деревушку Благоухающего риса». Фын-цзе тотчас приказала подать небольшое бамбуковое кресло, в которое уселась матушка Цзя. Две женщины-служанки подняли его и направились в «деревушку Благоухающего риса», где жила Ли Вань. Фын-цзе, Ли Вань и целая толпа служанок двинулись следом. Но о том, как отдыхала матушка Цзя, мы рассказывать не будем.

В это время тетушка Сюэ распрощалась и ушла домой. Госпожа Ван отпустила Вэнь-гуань и других девочек-актрис, отослала служанкам остатки яств, а сама прилегла на тахту, на которой только что сидела матушка Цзя, велела девочке-служанке опустить занавески на окнах и растереть ей ноги.

– Если старая госпожа что-нибудь прикажет, немедленно сообщи мне, – предупредила она, опустилась на подушку и вскоре уснула.

Бао-юй и Сян-юнь следили, как служанки расставили подносы с кушаньями и уселись возле них: кто на камне, кто на траве, кто опершись спиной о дерево, кто возле ручья. Все они оживленно беседовали между собой. Вскоре пришла Юань-ян и объявила, что пойдет гулять с бабушкой Лю. Все отправились за ними, намереваясь развлечься и посмеяться.

Пройдя немного, очутились у входа «Павильона свидания с родными».

– Ай-я-я! – воскликнула старушка. – Какой здесь большой храм!

Она упала на колени и начала отбивать поклоны. Все покатились со смеху.

– Чему вы смеетесь? – с недоумением спросила Лю. – Ведь я знаю все иероглифы, которые написаны на доске перед входом! У нас в деревне храмов много, и на каждом есть такие же доски с надписями. Эти иероглифы означают название храма.

– Вы знаете, что это за храм? – снова рассмеявшись, спросили ее.

– Разве это не «Драгоценные палаты Яшмового владыки»? – проговорила бабушка Лю, указывая пальцем на надпись.

Все захлопали в ладоши от восторга и стали посмеиваться над старухой. Но когда хотели идти дальше, бабушка Лю вдруг почувствовала, что у нее забурчало в животе. Она торопливо дернула за руку служанку, попросила кусок бумаги и стала поспешно поднимать юбку.

– Здесь нельзя! – со смехом закричали ей и тут же приказали одной из служанок отвести старушку в северо-восточный угол сада. Женщина отвела ее, а сама улизнула спать.

Надо сказать, что бабушка Лю была непривычна к вину, а сегодня выпила лишнего да поела чересчур много жирного, и у нее пробудилась жажда. Тогда она выпила несколько чашек чаю, и, разумеется, это вызвало понос. Ей пришлось долго сидеть на корточках в отхожем месте, где ее продувало ветром, и когда она наконец поднялась, перед глазами ее поплыли круги, голова закружилась, и она никак не могла найти дорогу. Она огляделась по сторонам – всюду высились деревья, скалы, искусственные горки, башни, террасы, домики, во всех направлениях разбегались дорожки и тропинки, и старушка не имела ни малейшего представления, которая из них куда ведет. Выбрав наугад небольшую вымощенную камнем дорожку, она несмело двинулась по ней. Дорожка привела ее к дому, но здесь бабушка Лю снова встала в тупик – она не могла найти дверь. Лишь после долгих поисков она случайно увидела длинную бамбуковую ограду.

«Здесь тоже, как у нас, есть решетки, по которым вьется горох…» – подумала она про себя.

С этой мыслью она побрела вдоль плетеной изгороди и внезапно очутилась перед арочными воротами. Миновав их, старушка вышла к пруду, берега которого были одеты каменными плитами шириною в семь-восемь чи. Над чистой голубовато-зеленой водой пруда взметнулся небольшой белокаменный мостик. Бабушка Лю перешла его и продолжала путь по вымощенной камнем аллее. Сделав два поворота, она увидела перед собой ворота, вошла в них, и ей показалось, что навстречу ей направляется улыбающаяся девочка.