– Пусть ваша тетушка сядет, а то неудобно, – сказала матушка Цзя, обращаясь к Ли Вань и Фын-цзе и приказывая им поскорее взять у госпожи Ван чайник с вином.

Госпожа Ван отдала чайник Фын-цзе, а сама уселась на прежнее место.

– Пусть все выпьют еще по два кубка, – распорядилась матушка Цзя. – Сегодня мы веселимся по-настоящему!

С этими словами она поднесла свой кубок тетушке Сюэ, а затем, обращаясь к Сян-юнь и Бао-чай, сказала:

– Вы тоже выпейте по кубку! Ваша сестрица Линь Дай-юй обычно не пьет вина, но на сей раз не нужно ее щадить.

Матушка Цзя осушила свой кубок, а вслед за нею выпили Сян-юнь, Бао-чай и Дай-юй.

Бабушка Лю, услышав музыку и находясь под влиянием выпитого вина, стала размахивать руками и притоптывать ногами. Бао-юй встал с циновки и, приблизившись к Дай-юй, шепнул ей:

– Погляди-ка на бабушку Лю!..

– Когда-то от священной музыки[134] все звери пускались в пляс, а сейчас пляшет одна корова! – усмехнулась в ответ Дай-юй.

Девушки, слышавшие ее слова, рассмеялись.

Вскоре музыка смолкла, и тетушка Сюэ с улыбкой сказала:

– Вина выпито достаточно. Сейчас можно погулять, а потом снова соберемся.

Матушка Цзя согласилась, ибо ей тоже хотелось пройтись. Все встали из-за стола и следом за матушкой Цзя отправились гулять.

Желая развлечься, матушка Цзя взяла под руку бабушку Лю и долго бродила с нею у подножия горок, объясняя, как называются встречающиеся по пути деревья, цветы, камни. Бабушка Лю старалась все запомнить.

– Я и не представляла себе, что в городе живут не только почтенные и благородные люди, но и птицы, – говорила она. – Мне в голову не приходило, что птица в клетке, которую я заметила, когда входила к вам, даже говорить умеет!

– Какие птицы умеют говорить?! – спросили ее, не понимая, что она имеет в виду.

– Да попугай с зелеными перьями и красным клювом, что сидит в золотой клетке, – объяснила бабушка Лю. – Это на террасе – я хорошо помню. Или тот старый черный дрозд – он ведь тоже разговаривает!

И опять раздался взрыв хохота.

Вскоре подошли служанки и пригласили всех к столу кушать сладкое.

– Я выпила, закусила – и не голодна, – ответила им матушка Цзя. – А впрочем, несите все сюда – кто захочет кушать, пусть ест.

Тогда служанки принесли два столика и два короба с яствами. В каждом коробе стояло по два блюда. В одном коробе были кушанья, приготовленные на пару: сахарное пирожное с молотыми зернами лотоса и цветами корицы и хворост из мякоти тыквы на гусином сале. В другом коробе тоже было два вида кушаний, но жаренных и сваренных в масле. Одним из них были пельмени величиною с вершок.

– С какой начинкой? – осведомилась матушка Цзя.

– Из крабов, – ответили ей.

– Кто же в такое время станет есть жирное? – нахмурила брови матушка Цзя.

На другом блюде лежали завернутые в тесто и поджаренные на сливочном масле фрукты. Это кушанье ей тоже не понравилось, и она предложила его попробовать тетушке Сюэ. Тетушка Сюэ взяла кусочек. Матушка Цзя выбрала себе кусочек хвороста, откусила и отдала обратно служанкам. А бабушка Лю, приметив, что в тесте запечены самые отборные фрукты, а само тесто вылеплено в самых причудливых формах, выбрала себе кусочек, похожий на цветок пиона, и с улыбкой произнесла:

– У нас в деревне самые искусные девушки такого и из бумаги не вырежут! Даже кушать жалко! Если можно, я возьму этот кренделек в деревню, чтобы нашим показать!

Все рассмеялись.

– Когда пойдешь домой, я дам тебе целый короб, – успокоила ее матушка Цзя, – а сейчас ешь, пока горячие!

Затем каждый выбрал себе то, что ему больше всего нравилось. Таких кушаний бабушке Лю никогда не приходилось пробовать, да и приготовлены они были очень вкусно и на блюде разложены весьма изящно, так что она с удовольствием стала пробовать, и пока распробовала, половина блюда опустела. Оставшуюся еду Фын-цзе приказала сложить на одно блюдо и отнести Вэнь-гуань и другим девочкам-актрисам.

Неожиданно появилась кормилица с Да-цзе на руках. Все стали забавляться с девочкой. В руках Да-цзе был большой помелон, с которым она играла, но потом она увидела у Бань-эра цитрус «рука Будды» и потянулась к нему. Служанки пытались отвлечь ее, но Да-цзе не обращала на них внимания и заплакала. Тогда у нее отняли помелон и отдали его Бань-эру, а у него попросили взамен цитрус. Бань-эр, давно игравший с цитрусом, увидев помелон, такой спелый и ароматный, рассудил, что он лучше цитруса, – им можно играть и даже подбивать его ногой вместо мяча. Поэтому он без колебаний отдал цитрус.

Между тем матушка Цзя успела выпить чаю и вместе с бабушкой Лю направилась к «кумирне Бирюзовой решетки». У ворот их встретила сама Мяо-юй. Все вошли во двор, заросший пышными цветами и деревьями.

– Да, – кивнула головой матушка Цзя, – этим проповедникам вообще делать нечего, поэтому они и поддерживают у себя порядок! Недаром здесь красивее, чем в других местах!

С этими словами она направилась к восточному жертвенному залу. Мяо-юй пригласила ее войти, но матушка Цзя отказалась.

– Мы только что ели скоромное, – проговорила она, – поэтому грешно было бы входить в храм, где обитает Будда. Лучше посидим немного здесь и выпьем чаю.

Бао-юй все время наблюдал за Мяо-юй. Он увидел, что монахиня собственноручно поднесла матушке Цзя черный лакированный поднос в форме цветка бегонии, на котором золотом был нарисован дракон, дарующий долголетие, в окружении облаков, а на подносе стояла закрытая белой крышечкой чайная чашечка из фарфора Чэнхуа, разрисованная цветами.

– Я не пью чай из Люаня[135], – предупредила матушка Цзя.

– Я знаю, – ответила Мяо-юй. – Этот чай называется «Брови почтенного старца».

– А где брали для него воду? – поинтересовалась матушка Цзя.

– Вода дождевая. Я храню ее с прошлого года, – ответила Мяо-юй.

Матушка Цзя отпила немного, затем передала чашечку бабушке Лю со словами:

– Ну-ка, пробуй этот чай!

Бабушка Лю единым духом выпила оставшийся чай и с улыбкой сказала:

– Чай хороший, только немного слабоват – надо бы заварить покрепче!

Матушка Цзя и все остальные засмеялись. После этого все стали пить чай из точно таких же чашечек с белыми крышечками.

Между тем Мяо-юй незаметно дернула за рукав Бао-чай и Дай-юй, и те вышли следом за нею. Бао-юй украдкой последовал за ними. Бао-чай и Дай-юй прошли в комнату Мяо-юй во флигеле. Бао-чай присела на тахту, а Дай-юй разместилась на круглой тростниковой подушечке, на которой обыкновенно сидела сама Мяо-юй. Мяо-юй подогрела чай и поднесла им по чашке.

– Так вы решили выпить своего чаю! – воскликнул Бао-юй, появляясь на пороге.

– А ты уже почуял, что здесь можно выпить? – засмеялись девушки. – Пожалуй, для тебя ничего не найдется.

Мяо-юй хотела взять еще одну чашку, но в этот момент вошла монахиня – в руках ее были чашки, из которых пили оставшиеся во дворе. Мяо-юй остановила ее и сделала знак не вносить эти чашки в комнату. Бао-юй понял, что из этой чашки пила бабушка Лю и Мяо-юй считает ее оскверненной. Затем Мяо-юй принесла две другие чашки. На одной из них, с ушком сбоку, можно было прочесть иероглифы, написанные уставным почерком, которые гласили: «Бокал тыква-горлянка», а за ними следовала строка «Драгоценность Ван Кая» и дальше надпись мелкими иероглифами: «В четвертом месяце пятого года Юань-фын[136] сию чашку обнаружил в императорской библиотеке Су Ши из Мэйшаня».

Налив в чашку чай, Мяо-юй подала ее Бао-чай.

На другой чашке, по форме напоминавшей буддийскую патру, но только немного поменьше, тоже было написано несколько иероглифов стилем «чжуань»[137], которые значили «Чаша взаимопонимания». Мяо-юй налила чаю в эту чашку и подала ее Дай-юй. Затем она взяла ковшик из зеленой яшмы, из которого обычно пила сама, наполнила его и поднесла Бао-юю.