Она похлопала себя по щекам, вытаращила глаза и замолчала. Сначала никто не мог понять, в чем дело, но потом все догадались и разразились безудержным хохотом.

Сян-юнь от смеха поперхнулась чаем, у Дай-юй перехватило дух, она повалилась на стол и только восклицала: «Ай-я!» Бао-юй, хохотавший до икоты, прильнул к матушке Цзя, а та сама, едва сдерживаясь от смеха, гладила его и была в состоянии только выговорить: «Ах, мой мальчик!» Госпожа Ван указывала пальцем на Фын-цзе, но от смеха не могла произнести ни слова. Тетушка Сюэ тоже не удержалась и прыснула чаем, облив при этом юбку Тань-чунь, а Тань-чунь, вздрогнув, вылила полную чашку чая на Ин-чунь. Си-чунь вскочила с места, крича своей тете, заливавшейся смехом, чтобы она не толкала ее в бок. Некоторые служанки, будучи не в силах сдерживаться, выбежали вон, другие побежали за новым платьем для Ин-чунь. Только Фын-цзе и Юань-ян сохраняли невозмутимое спокойствие и продолжали угощать гостью.

Бабушка Лю снова взяла палочки. Они ее не слушались.

– И куры у вас здесь умные! – как ни в чем не бывало говорила она. – Какие мелкие и красивые яйца они несут! И подумать только, что я попробую такую редкость!

В ответ на ее слова раздался новый взрыв смеха. У матушки Цзя от смеха даже слезы навернулись на глаза, и Ху-по, стоявшая позади нее, стала хлопать ее по спине.

– Это все прохвостка Фын-цзе устроила! – произнесла наконец матушка Цзя. – Вы ей не верьте!

В то время как бабушка Лю хвалила яйца, Фын-цзе засмеялась и стала поторапливать ее:

– Скорее кушай! Каждое такое яйцо стоит целый лян серебра! Если яйца остынут, будет невкусно.

Бабушка Лю подняла палочки и хотела ухватить яйцо. Но как? Она переворочала всю чашку, и когда наконец ей удалось взять одно и поднести ко рту, оно выскользнуло и шлепнулось на пол. Она отложила палочки и хотела поднять яйцо руками.

– Эх! – вздохнула она. – Потеряла целый лян серебра и даже не успела послушать, как оно звенит!

Никто из присутствующих уже не хотел есть, все только слушали бабушку Лю и хохотали.

– Кто мог придумать подать к столу эти палочки? – спросила наконец матушка Цзя. – Ведь мы никаких гостей не приглашали, пир не устраивали! Это все проделки Фын-цзе! Замени их сейчас же!

Действительно, палочки из слоновой кости никто из служанок и не собирался приносить – их подсунули старушке Фын-цзе и Юань-ян. Услыхав приказ матушки Цзя, служанки убрали палочки и положили перед бабушкой Лю другие – из черного дерева, оправленные серебром – такие же, как у остальных.

– Убрали золотые, дали серебряные! – заметила бабушка Лю. – Но все равно они мне не с руки.

– В закусках может оказаться яд, – сказала Фын-цзе, – а с помощью серебра это сразу можно узнать.

– Уж если в таких кушаньях есть яд, то те, которые мы едим, наверняка сплошной мышьяк! – воскликнула бабушка Лю. – Но пусть я отравлюсь, все равно съем все!

Глядя, как забавна бабушка Лю и с каким аппетитом она ест, матушка Цзя приказала отдать ей даже блюда со своего стола и, кроме того, распорядилась положить в чашку Бань-эра все, что повкуснее.

Вскоре завтрак окончился, и матушка Цзя удалилась в спальню Тань-чунь. За ней последовали остальные. Остатки угощения были убраны и снова поставлен стол.

Взглянув на Фын-цзе и Ли Вань, сидящих за столом друг против друга, бабушка Лю сказала:

– Мне нравится такой порядок, как в вашем доме! Верно говорят: «Церемонии исходят из больших домов»!

– Вы об этом слишком не задумывайтесь, – улыбаясь, ответила ей Фын-цзе, – мы сейчас только пошутили.

– Не сердитесь на нас, бабушка, – добавила Юань-ян, – во всем виновата я, простите меня!

– Да что вы такое говорите, барышня? – удивилась гостья. – Почему я должна сердиться? Я довольна, что мы немного позабавили старую госпожу. Когда вы бросили взгляд в мою сторону, я сразу поняла, в чем дело, и постаралась всех посмешить. Если б я рассердилась, я перестала бы разговаривать.

– Почему вы до сих пор не налили бабушке чаю? – вдруг обрушилась Юань-ян на служанок.

– Мне только что барышня наливала, я уже выпила, – поспешно сказала бабушка Лю. – Не беспокойтесь, лучше сами кушайте, барышня!

– Давай кушать, – сказала Фын-цзе, беря Юань-ян за руку, – а то опять будешь жаловаться, что голодна!

Юань-ян села за стол. Служанки поставили перед ней чашку и положили палочки.

Когда покончили с едой, бабушка Лю с улыбкой проговорила:

– Гляжу я на вас и дивлюсь: чуть-чуть попробовали, и все! Это, наверное, потому, что вам никогда не приходилось голодать. Недаром вы от одного дуновения ветра падаете!

– Кушаний осталось много, куда ушли служанки? – спросила Юань-ян.

– Все на месте, – ответили ей, – ждем распоряжения, чтобы раздать.

– Им не съесть столько. Положите две чашки закусок и отнесите домой ко второй госпоже для Пин-эр, – приказала Юань-ян.

– Не нужно, она утром хорошо поела, – сказала Фын-цзе.

– Если она не сможет съесть сама, пусть накормит свою кошку, – проговорила Юань-ян.

Одна из женщин тотчас поставила в короб две чашки и унесла.

– Куда ушла Су-юнь? – спросила Юань-ян.

– Она тут, кушает вместе с другими служанками, – ответила Ли Вань, – зачем она тебе?

– Ладно, не тревожьте ее, – сказала Юань-ян.

– Си-жэнь здесь нет, – заметила Фын-цзе, – нужно было бы и ей послать угощений.

Юань-ян тотчас же распорядилась, а затем снова обратилась к служанкам:

– Вы все приготовили для угощения? Все уложили в короба?

– Время еще есть, сделаем, – отвечали женщины.

– Поторопитесь, – приказала Юань-ян.

– Слушаемся!..

В это время Фын-цзе отправилась в комнату Тань чунь, где беседовали матушка Цзя и другие женщины.

Тань-чунь всегда любила чистоту и простор, поэтому в ее доме три комнаты были соединены в одну, перегородки между ними убраны. Посреди комнаты располагался большой мраморный стол, на нем лежали листы бумаги с образцами каллиграфии, стояло несколько десятков драгоценных тушечниц, стаканы для кистей и подставки, в которых кисти торчали лесом. Здесь же стояла жучжоуская фарфоровая ваза объемом в целый доу, а в ней роскошный букет хризантем, напоминавших по форме шар. Посреди западной стены висела картина Ми из Сянъяна «Дымка во время дождя», а по обе стороны от нее – парные надписи кисти Янь Лу-гуна[131], которые гласили:

Под картиной на столике стоял треножник, слева от него на подставке из кипарисового дерева – большое блюдо, на котором грудой лежали цитрусы «рука Будды», а справа, на лаковой подставке, – ударный музыкальный инструмент бимуцин, сделанный из белой яшмы, и рядом с ним маленький деревянный молоточек для игры.

Бань-эр, понемногу освоившийся с обстановкой, хотел снять молоточек и попробовать, как звучит бимуцин, но служанки удержали его. Тогда ему захотелось отведать цитрус. Тань-чунь выбрала один и отдала ему.

– Можешь поиграть, – сказала она, – но только не ешь: это несъедобно.

У восточной стены стояла широкая кровать с пологом из зеленого газа, на котором были изображены пестрые цветы, трава, бабочки и насекомые.

Обрадованный Бань-эр подбежал к пологу и, тыча в него пальчиком, восторженно закричал:

– Вот это кузнечики, а это саранча!

– Паршивый мальчишка, ишь как расшумелся! – прикрикнула на него бабушка Лю и дала ему затрещину. – Тебя пустили посмотреть, а ты озорничаешь!

Бань-эр расплакался. Все стали утешать его, и постепенно он успокоился.

Матушка Цзя через тонкий шелк, которым было затянуто окно, поглядела во двор и сказала:

– Утуны, что растут возле террасы, очень красивы, но немного мелковаты.

Едва она произнесла эти слова, как откуда-то издали ветер донес звуки музыки и удары барабана.