Повидавшись с госпожой Ван, Си-жэнь вернулась во «двор Наслаждения розами». Бао-юй уже проснулся. Он спросил у Си-жэнь, куда она ходила, и когда та рассказала, Бао-юй не мог скрыть своей радости.

– Теперь-то тебе не уехать домой! – засмеялся он. – Когда в прошлый раз ты вернулась из дому, ты говорила, будто старший брат собирается тебя выкупить и тебе здесь жить невозможно. Все это ты делала для того, чтобы напугать меня! Посмотрим, кто теперь осмелится забрать тебя?

– Не говори глупостей, – усмехнулась Си-жэнь. – Я принадлежу не тебе, а твоей матушке, и если захочу уйти, спрашиваться буду не у тебя, а у нее!

– Пусть так, – согласился Бао-юй, – но ведь если ты будешь проситься, чтоб тебя отпустили, подумают, что я нехорош. Как ты тогда будешь себя чувствовать?

– Как? – вскричала Си-жэнь. – Неужели ты думаешь, что я способна служить низкому и дурному человеку? Я предпочитаю умереть! Пусть человек живет сто лет, но все равно ему приходит время умирать, так что лучше я покончу со всем сразу, чтобы больше ничего не видеть и не слышать!

– Хватит, хватит! – вскричал Бао-юй, зажимая ей рот рукой. – Зачем ты это говоришь?!

Си-жэнь, давно знавшая характер Бао-юя, понимала, что он не любит лести, но вместе с тем искренние, произнесенные от души слова тоже расстраивают его, и поэтому пожалела о своей неосторожности. Чтобы как-нибудь исправить свою ошибку, она начала говорить о весеннем ветре, об осенней луне, о пудре и румянах, о красоте девушек – одним словом, о том, что Бао-юй любил больше всего. При этом она забылась и снова упомянула о смерти. Но тут же спохватилась и закрыла себе рот.

Она умолкла на самом интересном месте, и Бао-юй с улыбкой сказал:

– Умирают все! Но умирать нужно достойно. А эти седовласые дураки только и знают шуметь о том, что славу великого мужа можно приобрести, лишь придерживаясь правила: «Гражданский чиновник должен умирать, отстаивая свои взгляды перед государем», а «Военный должен умирать в бою». Но они и представления не имеют о том, что лишь при глупом государе казнят сановников, которые смело отстаивают свое мнение. В каком же положении окажется государь, если все сановники станут бросаться в объятия смерти лишь ради того, чтобы прославиться? В бою можно умереть только во время войны, однако что будет с государством, если, мечтая лишь о подвигах во имя славы, все сразу захотят умереть?

– В древние времена люди умирали только в тех случаях, когда оказывались в безвыходном положении! – перебила его Си-жэнь.

– А если полководец был недостаточно проницателен и мало искусен в своем деле и понапрасну погибал из-за собственной неспособности? – возразил Бао-юй. – Неужели ты и это называешь безвыходным положением? Гражданского же чиновника тем более нельзя сравнивать с военным. Он заучит наизусть одну-две книги и начинает потом обличать всех и вся даже в том случае, если при императорском дворе нет почти никаких пороков, лезет к государю с глупыми советами, стремясь стяжать себе славу преданного и доблестного сановника; если же с ним не согласны, он начинает возмущаться и в конце концов сам навлекает на себя гибель. Неужели это тоже безвыходное положение? Таким людям следовало бы запомнить, что государь принимает власть от Неба, а оно никогда не допустит, чтобы столь высокое положение занимал человек, который не является совершенным. Поэтому ясно, что все люди, умиравшие лишь для того, чтобы снискать себе славу, не знали великого долга каждого подданного по отношению к своему государю. Но вот, например, если бы я удостоился счастья умереть на ваших глазах и из ваших слез образовалась бы огромная река, которая подхватила бы мое тело, унесла его в неведомые края, куда даже птицы не залетают, там мой прах развеял бы ветер и моя душа никогда больше не возродилась бы в человеческом теле – это означало бы, что я умер вовремя!

Си-жэнь показалось, что Бао-юй сошел с ума и начинает бредить. Она ничего не ответила и, сославшись на усталость, поспешила уйти. Вскоре Бао-юй уснул. А на следующий день он уже не вспоминал о том, что говорил накануне вечером.

Однажды Бао-юю, которому давно уже наскучило бесцельно бродить по саду, припомнилась ария из пьесы «Пионовая беседка», он дважды прочитал ее, но так и остался неудовлетворенным. Однако ему не раз приходилось слышать, что среди двенадцати девочек-актрис, живущих в «саду Душистой груши», есть некая Лин-гуань, которая чудесно исполняет роли молодых героинь и поет лучше всех своих подруг. Бао-юй решил с нею повидаться и отправился в «сад Душистой груши». Когда он вошел во двор, первыми ему повстречались Бао-гуань и Юй-гуань. Завидев Бао-юя, они с улыбками бросились ему навстречу и услужливо предложили присесть.

– Где Лин-гуань? – спросил их Бао-юй.

– В своей комнате, – ответили ему.

Бао-юй прошел в комнату и увидел Лин-гуань, она лежала на подушках и при его появлении даже не пошевелилась.

Бао-юй, с детства привыкший играть с девочками, думал, что Лин-гуань такая же, как и все, поэтому он безо всякого стеснения присел возле нее и попросил, чтобы она спела для него арию «Ивовый пух в воздухе в ясный день». Но совершенно неожиданно девочка приподнялась и отодвинулась от него.

– Не могу, охрипла, – сердито заявила она. – Недавно сама госпожа за нами присылала, а я все же петь не стала!

Лин-гуань выпрямилась и села. Только теперь, внимательно присмотревшись к ней, Бао-юй узнал, что это та самая девочка, которая недавно в саду под кустом чертила на земле иероглиф «цян» – «роза».

Бао-юй не привык к такому пренебрежению. Он смутился, покраснел и, мысленно обругав себя за робость, покинул комнату. Бао-гуань, не поняв, что произошло, бросилась к нему с расспросами. Бао-юй рассказал ей все как было.

– Это пустяки, – рассмеялась Бао-гуань. – Подождите немного, сейчас придет господин Цзя Цян – уж он-то заставит ее спеть!

– А где он? – спросил Бао-юй, которому от слов девочки почему-то стало тоскливо на душе.

– Не знаю, – ответила Бао-гуань, – он только что вышел. Видимо, Лин-гуань опять чего-то захотелось, и он пошел доставать.

Бао-юю это показалось чрезвычайно странным. Он постоял немного, и действительно вскоре Цзя Цян явился. В руках его была клетка, в которой был устроен небольшой помост наподобие сцены, и на нем сидела птичка. Радостный и оживленный, Цзя Цян спешил к Лин-гуань, но, столкнувшись с Бао-юем, вынужден был остановиться.

– Что это за птичка? – спросил Бао-юй.

– «Яшмовый хохолок», – с улыбкой ответил Цзя Цян. – Она ученая, умеет держать в клюве флажок и выделывать разные фокусы.

– Сколько ты за нее заплатил? – поинтересовался Бао-юй.

– Один лян и восемь цяней серебра.

Цзя Цян попросил Бао-юя немного посидеть, а сам отправился в комнату Лин-гуань.

Бао-юй в одно мгновение забыл о цели своего прихода, ему во что бы то ни стало захотелось посмотреть, что будут делать Лин-гуань и Цзя Цян. Он осторожно приблизился к двери.

Цзя Цян вошел в комнату и, обращаясь к Лин-гуань, с улыбкой промолвил:

– Посмотри, какую я принес тебе игрушку!

Лин-гуань приподнялась на подушке и спросила, что там такое.

– Купил тебе птичку, – объяснил Цзя Цян, – теперь ты каждый день можешь с нею забавляться, все-таки веселее. Вот погляди, я покажу тебе, какие она умеет выделывать фокусы.

Он взял горсточку зерна и подразнил птичку. Та вскочила на помост, начала смешно кривляться и размахивать флажком. Сбежавшиеся в комнату девочки-актрисы покатывались со смеху, и только одна Лин-гуань по-прежнему оставалась хмурой и недовольной, два раза усмехнулась и вновь опустилась на подушки.

Цзя Цян растерянно улыбался и спросил, понравилась ли ей птичка.

– Мало того, что нас заперли в этой тюрьме и заставляют учиться гримасничать, ты еще притащил птицу, которая гримасничает! – вспылила Лин-гуань. – Ты принес ее, чтобы над нами поиздеваться и показать, кто мы такие. И еще спрашиваешь, понравилась ли она мне!