И хотя остаток дня она провела в монастыре, но, вернувшись домой, заявила, что больше сюда не поедет.

– «Взялся за гуж, не говори, что не дюж», – сказала ей Фын-цзе. – Если мы побеспокоили людей, по крайней мере повеселимся как следует!

Надо сказать, что Бао-юй был очень недоволен тем, что даос Чжан завел с матушкой Цзя разговор о его женитьбе, и поэтому, возвратившись домой, во всеуслышание заявил:

– Не хочу я больше видеть этого даоса!

Никто не понимал, в чем кроется причина его недовольства. Вдобавок Дай-юй, возвратившись из монастыря, почувствовала себя плохо, и матушка Цзя на следующий день решительно заявила, что больше не поедет в монастырь развлекаться. Тогда Фын-цзе собралась и уехала одна. Но об этом мы умолчим.

Между тем, когда Дай-юй заболела, Бао-юй лишился покоя, потерял аппетит, то и дело прибегал к ней справляться о самочувствии и все время трепетал от страха, как бы с ней не случилось несчастье.

Как-то Дай-юй сказала ему:

– Лучше б ты поехал смотреть спектакль! Что тебе делать дома?

Однако Бао-юй, все еще возмущенный тем, что даос Чжан посмел заговорить о его женитьбе, ни за что не хотел ехать в монастырь, и, услышав слова Дай-юй, с горечью подумал:

«Можно простить тех, кто не понимает, что творится у меня на душе, но зачем она насмехается надо мной?»

Он еще больше расстроился. Если бы перед ним была не Дай-юй, он, конечно, дал бы волю своему раздражению, но тут он потупил голову и лишь проговорил:

– Как я жалею, что когда-то узнал тебя! Но ладно, теперь все равно ничего не поделаешь!

– Значит, ты жалеешь, что узнал меня? – с холодной усмешкой произнесла Дай-юй. – Конечно, я понимаю, что мне не хватает многого, чтобы быть достойной тебя!

Услышав это, Бао-юй наклонился к ней и, глядя ей прямо в лицо, спросил:

– Не означают ли твои слова, что ты со спокойной душой призываешь проклятье на мою голову?

Дай-юй сначала не поняла, что он этим хочет сказать.

– Разве я тебе вчера не дал клятву именно в связи с этим? – продолжал Бао-юй. – Зачем ты сейчас снова завела об этом речь? Даже если меня постигнет несчастье, какая тебе от этого польза?

Только теперь Дай-юй вспомнила о разговоре, который произошел между ними вчера, и стала раскаиваться в том, что допустила оплошность. Она рассердилась на самое себя, и вместе с тем ей стало стыдно, – она заплакала.

– Пусть уничтожит меня Небо и покарает Земля, если я желаю тебе какого-нибудь несчастья! – сквозь слезы произнесла она. – Зачем мне это? Я понимаю, ты пришел сорвать свой гнев на мне потому, что вчера даос Чжан заговорил о сватовстве, которое может помешать твоей женитьбе, предопределенной самим Небом!

Надо сказать, что Бао-юй от природы был наделен низменными чувствами. Так как он рос вместе с Дай-юй, они научились угадывать чувства и мысли друг друга; а сейчас, когда он подрос и начитался простонародных книг и жизнеописаний и стал кое-что понимать в отношениях между мужчиной и женщиной, да все время жил в обществе девушек, ему казалось, что ни одна из обитательниц женских покоев, которых ему приходилось видеть дома или у родственников, не может сравниться с Дай-юй, поэтому он полюбил ее. Но так как ему было неудобно прямо открыть чувства, обуревавшие его, он всегда прибегал к окольным путям – либо бурно радовался, либо гневался, – чтобы испытать отношение к нему со стороны Дай-юй.

Дай-юй в свою очередь обладала некоторыми странностями: и никогда не упускала случая, чтобы с помощью насмешек или притворства испытать чувства Бао-юя.

Таким образом, оба они пытались обманывать друг друга, скрывая свои истинные мысли и чувства, лгали друг другу, но ложь, сталкиваясь с ложью, порождала истину. Между Бао-юем и Дай-юй вследствие этого возникали споры даже по самым мелочам.

И вот сейчас Бао-юй подумал:

«Другие не понимают моего душевного состояния, но неужели ты не можешь понять, что все мои мысли устремлены к тебе? Ты не только не хочешь утешить меня, но еще и огорчаешь своими насмешками. Выходит, моя любовь к тебе безответна и ты вообще не желаешь думать обо мне!»

Именно такие чувства обуревали Бао-юя, но он не мог о них сказать открыто.

В это же время Дай-юй думала:

«Я знаю, что ты мечтаешь обо мне, и хотя вокруг болтают, что золото и яшма предназначены друг для друга судьбой, ты не придаешь значения этим пустым разговорам. Даже если я сама заговорю о золоте и яшме, ты делаешь вид, будто ничего не слышишь, и из этого я заключаю, что я тебе дорога и все твои чувства устремлены только ко мне. Но почему ты сердишься, как только я о них упомяну? Не иначе как потому, что ты все время сам думаешь об этом, и стоит мне об этом упомянуть, как ты, зная, что я очень подозрительна, начинаешь гневаться, чтобы как-нибудь обмануть и успокоить меня!»

Бао-юю, глядя на нее, хотелось сказать:

«Что будет со мной, мне безразлично, я в любую минуту с радостью готов принять даже смерть, лишь бы ты удовлетворила мое желание. Понимаешь ли ты это, мне все равно, но ты должна подчиниться моему желанию, а это будет значить, что ты желаешь сблизиться со мной, а не отдалиться от меня».

И как бы в ответ на это Дай-юй думала:

«Заботься только о себе, мне будет хорошо уже от одного сознания, что хорошо тебе, а если ты будешь забывать о себе и все время вертеться возле меня, ты этим не заставишь меня быть ближе к тебе, а наоборот, посеешь между нами рознь».

Дорогой читатель, может быть, ты скажешь, что у обоих молодых людей были одни и те же чувства? Хотя это и так, взгляды их расходились, и поэтому их стремление сблизиться порождало мысль о том, что они отчуждаются друг от друга.

Однако сокровенные чувства, постоянно волновавшие Бао-юя и Дай-юй, описать очень трудно, поэтому лучше расскажем лишь о их внешнем проявлении.

Когда Бао-юй услышал слова Дай-юй о его «женитьбе, предопределенной самим Небом», он перестал владеть собой; не говоря ни слова, сорвал висевшую у него на шее яшму и, с ожесточением швырнув ее на землю, закричал:

– Дрянь! Разобью тебя вдребезги, и делу конец!

Но яшма обладала необычайной прочностью и даже после такого сильного броска осталась совершенно невредимой. Бао-юй заметался по комнате в поисках какого-нибудь тяжелого предмета, чтобы разбить яшму.

– Зачем ты хочешь разбить эту безгласную вещь? – сквозь слезы спросила его Дай-юй. – Лучше убей меня!

Они так расшумелись, что прибежали Цзы-цзюань и Сюэ-янь и стали уговаривать их успокоиться. Видя, с каким остервенением Бао-юй колотит свою яшму, девушки бросились отнимать ее. Но с Бао-юем ничего невозможно было поделать, и, когда скандал принял угрожающие размеры, служанки вынуждены были бежать за Си-жэнь. Та тотчас явилась, и всеобщими усилиями яшма была отнята у Бао-юя.

– Я хочу разбить свою вещь, какое вам дело! – кричал Бао-юй. Лицо его пожелтело от злобы, глаза выкатились, брови поднялись. Никогда еще Си-жэнь не видела его в состоянии такого гнева. Она спокойно взяла его за руку и с улыбкой сказала:

– Если ты поссорился с сестрицей, яшма здесь ни при чем. Зачем же бить ее? Ты подумал о том, каково будет твоей сестрице, если ты разобьешь яшму?

Дай-юй, которая все время плакала, вдруг почувствовала, что слова Си-жэнь проникают в самые сокровенные тайники ее сердца, и ей показалось, что эта девушка куда сердечнее Бао-юя… От этой мысли она так разволновалась, что ей сделалось дурно; недавно она приняла прохладительный отвар из грибов «сянжу», и теперь ее стошнило. Цзы-цзюань поспешно подставила платок, и он в одно мгновение сделался мокрым. Сюэ-янь бросилась хлопать Дай-юй по спине.

– Хотя вы сердитесь, барышня, но нужно заботиться и о своем здоровье, – упрекнула ее Цзы-цзюань. – Ведь вы приняли лекарство и, выходит, напрасно. Каково будет второму господину Бао-юю, если вы снова заболеете?

Слова Цзы-цзюань глубоко запали в душу Бао-юя, и он подумал, что Дай-юй не стоит Цзы-цзюань. Но в этот момент он взглянул на Дай-юй: лицо ее покраснело, на лбу выступил пот, по щекам ручьями текли слезы, и вся она судорожно вздрагивала от рыданий. Тогда Бао-юй стал раскаиваться, что зашел слишком далеко в этой ссоре.