– Прекрасно! – Все захлопали в ладоши.
Сюэ Пань был вынужден сесть.
Когда все умолкли, Бао-юй стал читать стихи:
Женщине горе,
Если одна в своей спальне она
будет в весеннюю пору.
Женщине мука,
Если, супруга послав за чинами,
долго живет с ним в разлуке.
Женщине мило,
Если прелестное личико утром
зеркало ей отразило.
Женщина рада,
Если она на качелях летит
в тонком весеннем наряде.
– Изумительно! – тотчас раздались возгласы.
Только один Сюэ Пань покачал головой и произнес:
– Плохо. За такие стихи полагается штраф!
– Почему? – удивились все.
– Я ничего не понял из того, что он говорил, – ответил Сюэ Пань, – разве за это не штрафуют?
– Лучше думай о том, что будешь говорить сам, – ущипнув его, потихоньку шепнула Юнь-эр. – Если не сумеешь ничего сказать, мы тебя действительно оштрафуем!
Вслед за тем она взяла в руки лютню, и под ее аккомпанемент Бао-юй запел:
Кровавые слезы разлуки текут – не иссякнут,
как красный горох упадая;
Цветы и весенние ивы не все распустились,
но башню резную скрывают.
Никак не уснуть, если капли дождя за окном
в ночной тишине застучали;
Никак не забыть
ни старой печали, ни новой печали.
Нельзя проглотить из-за спазмы, сжимающей горло,
ни риса, ни капли вина.
И в зеркале в виде цветка водяного каштана
моя худоба лишь видна.
Сведенные брови
морщин не разгладят своих,
Никак не приходит
рассвет у часов водяных.
Увы!
Как синие-синие горы, закрывшие дали,
моя необъятна печаль;
Она бесконечна, как эти лазурные воды,
все время бегущие вдаль.
Едва умолк голос Бао-юя, как все сразу закричали, выражая свое восхищение, и только один Сюэ Пань ворчал:
– Плохо, нет никакого ритма!
Бао-юй, не обращая на него ни малейшего внимания, взял со стола грушу, вновь осушил чашку и произнес:
Дождь ударяет по груши цветам
возле закрытых дверей.
Таким образом, он выполнил весь застольный приказ. За ним последовала очередь Фын Цзы-ина, и тот произнес:
Женщине мило,
Если она в свои первые роды
двух сыновей подарила.
Женщина рада,
Если, подкравшись, в саду меж цветов
ловко поймает цикаду.
Женщине горе,
Если супруга ее одолели
жизни грозящие хвори.
Женщине мука,
Если ее туалет прерывает
буря то воем, то стуком.
Затем Фын Цзы-ин поднял кубок вина и запел:
Ты очень собой хороша,
Ты чувствами одарена,
Ты ловко всегда извернуться сумеешь,
бесовкою ты рождена;
Ты если бы душу имела,
богине была бы равна.
Тому, что тебе говорю я,
Ты верить никак не желаешь.
Попробуй тайком обо мне расспросить,
о чувствах моих разузнать.
Тогда ты поймешь, как люблю я тебя,
страдаю – а ты не страдаешь!
Окончив петь, Фын Цзы-ин осушил кубок и произнес:
Поют петухи,
над сельской лавчонкой – луна.
Таким образом, застольный приказ тоже оказался выполненным. Настала очередь Юнь-эр, и она прочитала:
Женщине горе,
Если увидит, что старость ее
в жизни лишает опоры.
– Дитя мое! – вскричал Сюэ Пань. – Тебе этого нечего бояться, пока жив я, Сюэ Пань!
– Не мешай, помолчи! – зашикали на него, и Юнь-эр продолжала:
Женщине мука,
Если бранит или бьет ее «мамка»,
в этом не зная досуга.
– Позавчера я встретил твою мать и приказал ей, чтобы она больше не смела тебя бить, – прервал Сюэ Пань.
– Еще слово, и мы тебя оштрафуем! – закричали все.
– Не буду, не буду! – воскликнул Сюэ Пань, с силой хлопнув себя по щеке. – Если я произнесу слово, штрафуйте!
Как только он умолк, Юнь-эр продолжала:
Женщине мило,
Если дорогу к ней не забывает
тот, кого нежно любила.
Женщина рада,
Если она заиграла на струнах —
флейты же больше не надо.
Затем она запела:
Цветы раскрывает свои доукоу
на третий день третьей луны.
Забраться в цветок
решился один червячок,
Немалое время убил,
но все же забраться не смог,
И только качался
под ним как качели цветок.
Возлюбленный мой!
Умерь свою пылкую страсть!
Ведь я не раскрылась еще,
как можешь в меня ты попасть?
Окончив петь, Юнь-эр осушила кубок и прочитала стихи:
Персика деревцо, стройное, стройное.
Снова застольный приказ оказался выполненным. Наступил черед Сюэ Паня.
– Что ж, начинаю! – сказал он, – Итак…
Он тянул первую строку так долго, что Фын Цзы-ин не выдержал и перебил его:
– Почему она скорбит? Ну, говори скорее!..
От волнения глаза Сюэ Паня стали круглыми, как колокольчики, и он снова сказал:
Кашлянув два раза, он наконец выдавил из себя:
Женщине горе,
Если она вышла замуж, а муж
ублюдком окажется вскоре.
Все расхохотались.
– Чему вы смеетесь? – удивился Сюэ Пань. – Разве я не прав? Неужели женщина не испытывает горя, если думает, что выходит замуж за молодца, а на его месте оказывается урод?!
– Конечно, ты прав! – говорили все, корчась от смеха. – Но только продолжай дальше!
