Виктор тронул машину, медленно прополз к самому указателю, нагло скосив на противоположную сторону дороги.

– Что-то там… лагерь… «Буренушка», – с трудом разобрал он.

– Пионерский, – разглядела Катя.

– Мм? Да, пионерский… – согласился Виктор. Хмыкнул: – «Буренушка»… Присовхозный, должно быть. Потому его даже на картах нет, как часть совхоза числился… Только того совхоза давно нет, и того пионерлагеря тоже, одни пустые развалюхи там и остались, если вообще хоть что-то осталось… А жаль. Дорожку туда успели сделать хорошую, не то что…

Он стал разворачиваться, и машину затрясло.

Хорошая дорога – на вид больше пары лет и не дашь, хотя совхозов и пионерлагерей нет уж сколько, – шла по самому краю города до этого поворота и уходила к совхозу. А возвращаться обратно к центру – опять по старой раздолбанной, по которой мы сюда и приехали. Она была на пару ладоней ниже уровня новой дороги. Такая растрескавшаяся, что и не понять, чего больше – старых кусков асфальта или щебенки, выбравшейся снизу подышать свежим воздухом…

– Стой! – рявкнули мы с Катей в один голос.

От неожиданности Виктор вжал тормоз так, что машина стала намертво. Нас мотнуло в сиденьях вперед и обратно.

– Что?

– Дорога… – сказал я.

– Крыша, – сказала Катя.

Она смотрела не на дорогу, а вверх, прильнув к стеклу дверцы. Я пригнулся, чтобы из-за Виктора и подголовника его сиденья тоже разглядеть, что там.

Меж высоких сосен проглядывал краешек крыши.

Совсем чуть-чуть, но и этого было достаточно.

– Что там? – Виктор тоже пригнулся.

– Крыша, – повторила Катя.

– И что?

Он не был у той больницы. Не был за моргом. Не видел пристройки. Не видел ту сочно-красную черепицу, что почти светилась изнутри, мокрая после дождя.

Точно такая же.

Виктор, хмурясь, поглядел на Катю, на меня. Медленно вполз обратно на хорошую дорогу и доехал до поворота к совхозу. Повернул – и снова затормозил.

Впереди был еще один знак. Новый, большой и яркий: «Проезда нет. Детский пансионат „Веселые ягнята“».

Отсюда, между стволами сосен, голых снизу, уже проглядывали и бледно-голубые стены ухоженных домиков. За невысоким забором из прутьев. И литая решетка высоких фигурных ворот. В центре створки выгибались вверх, будто набегали волнами.

Это все в лесу слева.

Справа лес сходил на нет, где-то ниже была река. Напротив ворот уже начинался обрыв. А между забором и обрывом дорога шла дальше. Мимо ворот, вдоль конца забора и дальше, поворачивая вместе с обрывом влево, за выступ леса.

Виктор стал сдавать назад.

Издали казалось, что лес окружает пансионат, подходит впритык, вползает между домиками…

Увы, все было и так, и не так.

Ближе к границе пансионата смешанный лес кончился – дальше была пустота, с редкими стволами старых сосен, высоченных как мачты. Все ветви далеко вверху, пониже старые сучки, а внизу только пустота и редкие стволы. Ни молодняка, ни кустов, ни даже остатков травы над землей – только ровный рыжий ковер старой хвои.

Если присмотреться, под слоем сухих игл угадывались подрубленные прутья кустов и молодняка. Поймают каблук или носок ботинка лучше любого капкана. И покалечить могут не хуже. Зажмет ступню, и, если на бегу, запросто можно порвать сухожилие. В темноте тут лучше не бегать…

Днем тоже не побегаешь.

Пансионат отделился от леса забором – простенький забор из прутьев, с фигурными пиками поверху. Невысокий, и перелезать удобно. Только уж лучше был бы высокий из бетонных плит, где не за что схватиться. За него хотя бы можно спрятаться.

Дальше за забором была та же простреливаемая взглядом пустота – редкие стволы сосен, только вместо рыжего слоя хвои ухоженный, ровненький газон. Трава непривычного оттенка, будто подернутая изморосью. Похоже, и зимой останется такой же серо-зеленой, даже под снегом. Вечно серо-зеленая…

На газоне, черноземными пятнами, шестигранные клумбы – низкие-низкие, даже кошке за такой не спрятаться. А дальше уже окна и стены.

Что-то одноэтажное и длинное, окон в десять. Явно старой постройки, из кирпича, но стены аккуратно оштукатурены, ровно выкрашены в бледно-голубой цвет. Сверху черепица, металлическая, красная – такая знакомая.

Я замер за стволом, шагах в тридцати от забора, глядя на крайнее окно – распахнутое, несмотря на почти зимний холод. И что-то двигалось там, в сплетении теней внутри. Кто-то.

Осторожно перебегая от ствола к стволу, я приблизился еще к забору, шагов на десять, – когда ветер сменил направление, дунул в лицо, добросив от дома жестяной стук.

И тут же пахнуло варевом – да каким варевом! Мм…

В животе немедленно заурчало.

Кто бы мог подумать, что их здесь кормят так вкусно? Значит, это длинное – кухня и столовая.

Я подходил к пансионату со стороны города. Справа от меня, за пустым пространством под старыми, огромными соснами, зеленела полоса молодых елочек, у самой дороги, за дорогой обрыв к реке. Но что там да как, со стороны входа, – это Виктор высмотрит. Мне влево. К тылу пансионата.

Заборы у нас обычно ставят только с передка и по бокам – насколько видно. А вот сзади… Вот и проверим.

Но сначала я отошел назад, прочь от забора и открытого окна.

Тень в окне иногда подходила к распахнутому окну и застывала – красное, распаренное лицо, нос пуговкой, двойной подбородок, огромная грудь почти на животе, под одной лишь свободной майкой… Дородная тетка, распаренная кухонным жаром, ловила осеннюю прохладу и шла обратно к плите, а через пару минут опять высовывалась в окно к прохладе.

Боясь попасть под ее блуждающий взгляд, я замирал, прижимаясь к стволу, перебегал к другому и опять замирал.

Садист ветерок дул мне в лицо, прямо в ноздри, дразня ароматом борща. Да какого борща! В животе урчало протяжно, не переставая. Все громче.

Да, теперь я мог испытывать голод. И даже руку, кажется, отпустило.

Нашли. Нашли!

Теперь ты не уйдешь от меня, сука… Теперь ничто тебя не спасет, тварь.

Сегодня ночью. Сегодня!

Только бы не спугнуть удачу. Только бы ничего не испортить в спешке, по глупости…

Я отошел уже шагов на сорок, но сквозь редкие стволы все равно видел, как повариха то и дело выглядывала из окна, утирая лоб, и ее исполинский бюст раскачивался под потной майкой.

От ствола к стволу. Быстрыми рывками. Влево. Влево. Влево.

Пока солнце не опустилось слишком низко. Пока до ночи еще есть время, осмотреть, пролезть внутрь и подготовиться – там, где она не ждет.

За столовой был еще один длинный корпус – опять окон в девять. Все окна закрыты, но…

Во всех окнах жалюзи. Проклятые белые полоски, за которыми может скрываться все, что угодно. Мне казалось, черные силуэты иногда скользили за ними, но это могла быть просто игра света на скоплении параллельных планок.

Могла… А могла и не быть.

Подойти ближе я не решался, а вдруг не интерференция? Вдруг в самом деле кто-то был там, изредка проходил мимо окон? А может быть, и выглядывал наружу…

Смешной, чисто символический забор дразнил меня, но посреди голой пустоты это было непреодолимое препятствие. Один случайный взгляд, когда ты на миг поднялся над пиками забора, перебрасывая тело на другую сторону, и все.

Забор упрямо тянулся, не желая кончаться.

За вторым зданием оказалась беседка. За ней скопление декоративных елочек, пышных, дымчато-голубых. Вот тут бы и перемахнуть…

Я сделал два рывка поближе к забору, но здесь встал. В лесной тишине разносились какие-то звуки. Голоса? Где-то там, чуть дальше за елочками…

Да, женский голос. И что-то проглядывает из-за нежной зелени – ярко-желтое. И вон еще красноватое пятно.

Я вздохнул. На один ствол назад. И опять влево. Пока не продвинулся мимо пушистых елочек.

За ними была спортивная площадка, утыканная железными лесенками, турниками, брусьями. Зеленые прутья, синие, ярко-желтые, ядовито-оранжевые… Красное пятно оказалось высокой, поджарой теткой в шерстяном спортивном костюме, с хвостиком каштановых волос. И голос тоже был ее.