Ошеломленная Настя беспомощно барахтается на полу, пытаясь понять, что же произошло. Она сбрасывает с себя опрокинувшийся табурет, смотрит вверх и…

От увиденного Настя с ног до головы становится мертвой тряпичной куклой, будучи не в состоянии ни пошевелиться, ни пискнуть.

Барменша, слегка покачиваясь взад-вперед, восседает на корточках на барной стойке, словно хищная птица на ветке, готовясь спикировать на добычу.

Добыча, то есть Настя, замечает некоторую перемену в облике женщины. На ней больше нет берета. А потому хорошо видно то, что ранее было под беретом. Волосы.

Это, должно быть, особенные волосы. Они как будто заплетены во множество косичек, но не это делает их особенными. Они шевелятся. Они приподнимаются и вытягиваются в направлении Насти. И они шипят. Как змеи. Шипят все громче и громче.

Змеи на голове барменши шипят невыносимо громко, когда она спрыгивает со стойки прямо на Настю.

То, что начиналось как сдержанно-сочувственная форма допроса, сутки спустя больше походило на затянувшийся сеанс психоанализа, где рассказ пациента настолько захватил врача, что тот уже не задает вопросов и не комментирует, а просто сидит в кресле и слушает. Впрочем, не забывая посматривать на диктофон – достаточно ли места осталось на его жестком диске.

Конечно же, Настя изливала душу не двадцать четыре часа подряд, хотя поначалу ей казалось, что она способна и на такое. Она говорила и говорила, иногда сама удивляясь произнесенному, удивляясь тому, что внезапно прорывалось из глубин ее памяти. Настя говорила, потому что, проговаривая все это вслух, она словно соединяла двух Ян – ту, что была до шестого сентября, и ту, что была после. Эти две ее сущности осторожно и недоверчиво касались друг друга, словно не верили, что имеют какое-то отношение друг к другу, но потом ощутили свое родство, и их уже было не разделить.

И еще она говорила, потому что надеялась, что ее разложенная по полочкам жизнь – это цена, которую надо заплатить за ответы на ее, Насти, собственные вопросы, которыми она раньше так упорно донимала Филиппа Петровича, не понимая того простого обстоятельства, что Филипп Петрович мог многого и не знать. А вот Смайли просто обязан был знать все.

– Все? – сдержанно улыбнулся он. – Все – это слишком много для меня. Когда знаешь все, плохо спишь и недолго живешь. Я знаю достаточно, Настя.

– Тогда расскажите мне что-нибудь. То, что мне надо знать. Я уже пять часов рассказываю, так что…

– Намек понятен. Тебе надо поспать, а завтра с утра мы продолжим.

– Я намекала не на это. Знаете, как девчонки в школе шепчутся, – я расскажу тебе свой секрет, а ты расскажи мне свой.

– Никогда не был девчонкой, – сказал Смайли с непробиваемой серьезностью. – Хотя это, наверное, интересно. – Он взял со стола диктофон и нажал кнопку «стоп». – Что именно ты хочешь знать? Что ты уже знаешь? Знаешь, что ваш приятель Денис Андерсон – единственный сын лионейского короля? Что его исчезновение может привести к большим проблемам?

– Да, я в курсе, – махнула рукой Настя, и Смайли, как ей показалось, слегка нахмурился, выражая неодобрение подобного легкомыслия. – Я хочу знать, что мне Денис наврал, а что не наврал.

– Денис Андерсон – наврал? – Смайли с деланым возмущением покачал головой. – Хорошо, что нас не слышат официальные биографы короля Утера. Они бы объяснили тебе, Настя, что Андерсоны не врут, не ошибаются и еще много чего «не». Они считают Андерсонов практически святыми, и это неудивительно, учитывая, какие деньги им платит королевская семья. Но мне-то платят деньги совсем за другое, так что я целиком и полностью разделяю твой взгляд на вещи – Денис Андерсон соврал. И не один раз. И не только тебе.

– Меня это должно утешить?

– Не знаю.

– И в чем же он соврал?

– Никакого конфликта с отцом не было. То есть… – Смайли вздохнул и задумался. – Вот и я тоже попался, – сказал он Насте минуту спустя. – Думал, что смогу все объяснить в трех словах. Нет, не получится.

– Длинная история, – сочувственно сказала Настя. – Я знаю. У меня тоже такая.

Смайли улыбнулся.

– Это тебе только кажется, Настя. На самом деле твоя история – одна песчинка в песочных часах. А история Андерсонов – это, если хочешь, история человечества. И не только человечества.

– Меня не очень интересует история человечества, меня интересует Денис Андерсон.

– Интересная позиция, – пробормотал Смайли. – Итак, Денис Андерсон. Он сказал, что уехал из дома после ссоры с отцом. Никакой ссоры на самом деле не было, просто однажды ночью Денис пропал, и, как потом выяснилось, он пересек границу герцогства Лионейского. С неизвестными целями, в неизвестном направлении…

– Если у ссоры не было свидетелей, это не значит, что ее не было.

– Логично, – согласился Смайли. – Только, ради бога, не бери на себя роль адвоката Дениса Андерсона. Во-первых, адвокатов у него хватает, а во-вторых, он не обвиняемый, он просто…

– Что?

– Он совершил ошибку, которую сам он исправить не в состоянии. Ему нужна помощь – моя, твоя, всех.

– Звучит очень мило. Только вот эти «все», которые крутятся вокруг этой истории… Я видела кое-кого из них. Они мне очень не понравились, так что получить от них помощь – не самая радостная перспектива. Я уже получила «помощь» от Лизы и ее приятелей, – Настя похлопала себя по шее. – Вот где у меня эта помощь. Они украли у меня часть жизни, так что…

– Я говорил не про эту компанию. Я говорил про других «всех». Но вернемся к ссоре.

– Которой не было.

– Да, никакого конфликта между королем Утером и его сыном не было. Реального конфликта.

– Что это значит?

– Быть может, этот конфликт существовал в голове Дениса. И вместо того чтобы высказать свои мысли вслух и услышать ответы отца, он держал все внутри. В конце концов это стало совершенно невыносимым, и Денис сбежал. Для него это было естественно, для короля Утера и всех нас – абсолютной неожиданностью.

– Он боялся отца, так? Если бы не боялся, наверное, не держал бы все внутри?

– Король Утер не из тех людей, что наводят страх. Он скорее из тех отцов, что слишком заняты своими делами и поэтому узнают о проблемах детей в последнюю очередь. К тому же король Утер – человек довольно прямолинейный; когда у него возникают вопросы, он немедленно их задает. Ему и в голову не могло прийти, что Денис мучается какими-то невысказанными сомнениями, что он таскает внутри себя какой-то груз проблем.

– И что это были за сомнения?

– Я же говорю – невысказанные. В Лионее Денис ни с кем не обсуждал эти вопросы. Может быть, когда он оказался за границей… – Смайли вопросительно посмотрел на Настю.

– Что? Со мной? Нет, ничего конкретного он мне не говорил… Постойте, но ведь мне говорил Филипп Петрович! Что Денис не хотел быть королем, потому что это накладывает какие-то серьезные обязательства… Получается, что он говорил с Филиппом Петровичем?!

– Нет. Филипп Петрович рассказал вам то, что мы узнали позже. Когда мы переговорили с десятками людей, когда мы просмотрели всю его электронную почту… Тогда кое-что стало понятным. Денис боялся ответственности, которую берет на себя король Лионейский.

– Филипп Петрович сказал – миссия.

– Можно употребить много разных слов, но суть одна. Король Лионейский – защитник рода человеческого и хранитель спокойствия на земле, а это не самая приятная работа.

– Да уж…

– Когда тебе всего двадцать лет, сложно смириться с тем, что твоя судьба предопределена, что благодарю своему происхождению ты обречен выполнять важную и трудную работу, которая может стоить тебе жизни. И у тебя не будет сменщика, у тебя не будет выходных, это работа, которая занимает двадцать четыре часа каждых суток и двенадцать месяцев каждого года. Король Утер принял эту ношу в двадцать шесть, и к этому времени у него не было ни малейших сомнений насчет своего священного долга. С Денисом все получилось немного по-другому… То есть он не вдавался в подробности насчет своей ссоры с отцом?