– Она не про тебя, идиот, – голос Люциуса вворачивался в ухо, как шуруп.

– Что?

Я стояла чуть позади Давида и не видела выражения его лица, но даже по его спине стало понятно – происходит что-то неожиданное для Давида и уже потому неприятное.

– Я рядом с тобой, – сказал Люциус, я вздрогнула и завертела головой. Давид тоже задергался, Бернар резко обернулся и ткнул в пустое пространство автоматным стволом. И тут я поняла, что Люциус разговаривает не с нами, при этом почему-то все мы его слышим.

А разговаривал он с Елизаветой. Именно рядом с ней он и оказался.

– Теперь видишь?

Лично я видела. И увиденное было еще одним доказательством неординарности происходящего. Обычно, становясь видимым, Люциус принимал специфический облик, чтобы его не только увидели, но были при этом потрясены, напуганы и так далее. Он любил взять за исходник какого-нибудь известного актера или политика, а потом раздуть его до трехметровой высоты. На людей это производило впечатление. Знаю по себе. К сожалению, Люциус так и не сподобился явить мне Брэда Питта размером с двухэтажный дом, чего я ему никогда не прощу, но дело не в этом.

Явившись рядом с Елизаветой, Люциус был сам на себя не похож. То есть он был вообще ни на кого не похож. Эта была какая-то абстрактная человеческая фигура, ростом в полтора метра, серая, с вибрирующим и постоянно меняющимся контуром. То ли ему сейчас было плевать, как он выглядит, то ли выжигание границы вокруг Елизаветы отняло у него слишком много сил.

– Теперь вижу, – прошептала Елизавета. – Кто ты?

Я бы никогда не поверила в это, если бы не услышала собственными ушами.

Сначала в голосе Люциуса что-то дрогнуло. Я не уверена, могут ли ангелы плакать, но следующую фразу Люциус произнес как будто сквозь слезы.

– Я твой брат, – сказал Люциус. – Твой младший неразумный брат, который должен был сохранить тебя. И помочь тебе вернуться.

– Вернуться куда?

– Домой, Валентин. Домой.

Давид Гарджели повернулся ко мне и спросил:

– Ты слышишь то же самое, что и я?

– Люциус назвал ее Валентином, – сказала я и пожала плечами. А что еще я могла сказать? У Давида Гарджели нашлись слова, но, похоже, он и сам не очень-то в них верил.

– Это какая-то уловка, – пробормотал он. – Какой-то трюк… Подвох…

Давид завороженно повторял это и не услышал то, что услышала я: какой-то шум слева и сверху. Я посмотрела туда и увидела, что на скале, метрах в пятнадцати над землей, стоит небольшой толстенький человечек. Из-под ног у него сыпались камни, а человечек не обращал на это внимания, потому что совершал поспешные манипуляции с какой-то штукой, похожей на тубус для чертежей. На лице его плясала злорадная усмешка, да и сам он весь дергался, ходил ходуном, словно отплясывал ритуальный танец. Я ткнула Давида в плечо и показала ему наверх, и в это мгновение человечек на скале положил свой тубус на плечо, отчего тот разом стал похож не на тубус, а на гранатомет…

– Привет, Люциус! – заорал что есть силы человечек, а потом раздался громкий хлопок, я испуганно присела, но хлопком все дело и ограничилось. И еще повеяло холодом, но не обычным, зимним, снежным, а абсолютным и смертельным. Холодом пустоты.

Человечек на скале снова приплясывал – так мне показалось, на самом же деле он пытался сохранить равновесие и удержать свой тубус-гранатомет в руках. Давид, не больше моего понимающий, что происходит, махнул рукой Бернару, и тот взял человечка с тубусом на мушку. А я выпрямилась и увидела, что рядом с Елизаветой никого нет. То есть Люциуса там не было. И его голоса в ушах не было слышно. Я плохо соображала в тот день, но все же до меня дошло, что это должно быть как-то связано – исчезновение Люциуса и клоун на скале.

Человечек между тем игнорировал вздернутый ствол Бернарова автомата и предупредительные окрики, он все возился со своим тубусом, чуть ли не жонглируя им. Остановившись на мгновение, он выкрикнул, обращаясь опять-таки не к нам, а к своему необычному устройству:

– Ну и кто теперь старший ангел, а? Кто?

И потом:

– Ну как, хорошо тебе там? Тепло? Светло?

Память внезапно подбросила мне имя, и я выкрикнула его, свирепея со сверхзвуковой скоростью:

– Локстер!!!

Он не услышал меня, он все еще праздновал свою победу, и эта победа не могла быть полной без вопля:

– Прощай, Люциус!

Локстер подбросил тубус вверх и подхватил его так, что устройство было зажато в его широко расставленных руках. С явным усилием Локстер стал давить на тубус с обеих концов, и через несколько секунд он неожиданно сложился между ладоней Локстера в плоский кругляш.

– Я тебя схлопнул! – торжествующе объявил тот, и внезапно лицо его изменилось, как будто что-то пошло не так не по плану. Кругляш плясал в руках Локстера, словно горячая картофелина, которую невозможно удержать, а потом…

Вспышка белого холодного света съела Локстера и незамедлительно ударила в меня и во все, что было вокруг меня.

– Не сон… Было на самом деле…

Насте понадобилось время, чтобы смириться с этой мыслью. Потом она посмотрела на Армандо, чья забинтованная голова словно символизировала общий неблагополучный ход событий:

– Когда? Когда это случилось?

– Позавчера.

– Черт…

Нужно было срочно подсчитать, сколько же дней осталось до истечения Леонардового ультиматума, но цифры совсем отбились от рук, не хотели ни складываться, ни делиться, и в конце концов Настя поняла лишь одно – времени у нее осталось очень мало, какие-то жалкие крохи, за которые она уже ничего не успеет сделать…

– Я все испортила, – пробормотала она приговор самой себе. – Я все загубила…

– Принцесса, вы были без сознания почти сутки…

– Это не оправдание… – она вдруг физически ощутила нехватку света и свежего воздуха, темнота и холодные стены как будто душили ее, мешали увидеть нечто важное, мешали увидеть выход, а он обязательно должен был существовать… Настя завернулась в плед, спрыгнула с кровати и вскрикнула – холодный каменный пол обжег ей ноги. Армандо встал на колени и поспешно всунул Настины ступни в ботинки.

– Мне надо выйти, – пробормотала она. – Выйти, вылезти, дальше, дальше…

Ботинки оказались чужие, на пару размеров больше, чем нужно, и лишь благодаря поддержке Армандо Настя смогла выбраться из комнаты. Через коридор он вывел ее на террасу, и Настя сначала зажмурилась, а потом открыла глаза и увидела, что выход действительно есть, по крайней мере, выход из темных стен. Она увидела, что за пределами холодных комнат и ночных кошмаров все так же существует другой мир, по-хорошему неизменный. Солнечный свет плясал на метровых залежах снега, горы упирались вершинами в небо, воздух слегка обжигал гортань, но это была приятная боль, как будто лекарственные горные ароматы убивали все вредное и нехорошее, что притащила с собой Настя из нижнего мира, мира городов, асфальта, автомобилей…

А также мира заговоров, ультиматумов и никому не нужных поединков с эгоистичными вампирами. Глядя отсюда, с террасы затерянного в горах старого дома, обнаружить в последних лионейских событиях здравый смысл было еще сложнее.

– Что это за место? – спросила Настя, когда шестеро выживших собрались в большой комнате на первом этаже.

– Это ее дом, – ответил Давид. Он пострадал меньше всех, а точнее, не пострадал вовсе. Сам он считал иначе, втихую скорбя о потере любимых солнцезащитных очков, но не решаясь даже в шутку заявить об этом вслух, ибо Бернар потерял еще двоих бойцов, а сам отделался переломом руки. У Армандо была разбита голова, а из всего отряда Гарджели-младшего остались лишь двое, один человек и один вампир.

В итоге, второй поход за Елизаветой стоил жизни семерым. Бернар поминал этих семерых уже вторые сутки, так что за столом сидел скорее не Лионейский офицер, а его пьяная телесная оболочка.