А дальше Ключник посмотрел на Дениса, зевнул и сказал:

– А, это ты.

И потом разжал пальцы. Денис повалился на землю и зашелся болезненным кашлем, который без всяких слов сообщил Насте, насколько сейчас было страшно самому Денису.

Ключник тем временем прищурился и огляделся вокруг с таким выражением на бугристом малосимпатичном лице, как будто белый свет был ему не то что не мил, а глубоко противен, и дай ему волю – просидел бы под землей весь остаток своих дней. Потом Ключник перевел взгляд на кашляющего Дениса и демонстративно сплюнул в пыль. Он глядел на гостя, как тигр смотрит на тявкающую болонку, – с глубоким презрением и сомнениями, достоин ли вообще этот биологический вид права на существование.

– Это ты кого привел? – спросил Ключник, качнув тяжелым подбородком в сторону Насти.

– Это по… подруга, – донеслось сквозь кашель. Насте очень не понравилось это слово. Конечно же, она не надеялась в данных обстоятельствах услышать что-то типа «это любовь всей моей жизни», но «подругой» Денис явно убирал ее в какой-то пыльный угол наряду с прочими, не слишком важными персонажами своей жизни. Пожалуй, на это стоило обидеться. Но не сейчас, попозже.

– А в следующий раз ты бабушку свою притащишь? – отреагировал тем временем Ключник. – Или вообще всю родню на грузовике привезешь? Ты русский язык понимаешь?

– Но…

– Говно, – немедленно срифмовал Ключник, и его словно собранное из разных кусков лицо преисполнилось столь мрачной значимости, что было понятно – этим пятибуквенным словом он оценивает не только поведение Дениса в этот день и час, это – базовый термин его философской концепции насчет современного мира.

И Денису на это нечего было возразить. Он еще раз негромко кашлянул, поднялся на ноги и сказал, стараясь звучать твердо и стараясь своими словами перечеркнуть позор последних нескольких минут:

– Я кое-что привез.

– Я заметил, – сказал Ключник. – Твое «кое-что» валяется у меня под ногами. Что же, футбол – дело хорошее… – Он занес ногу, как будто собрался пнуть мертвую голову, но потом остановился, будто решив, что аудитория недостойна этой великолепной шутки. Он махнул рукой и пошел назад к металлической двери в подземелье, словно вмиг утратил интерес к гостям.

Денис растерянно посмотрел на Настю и пожал плечами, что, наверное, означало: «Вот такие они, антиквары-отшельники. Забавные, правда?» Настя развела руками, что с ее стороны совершенно точно значило: «Сам меня сюда притащил, сам и разбирайся». Неизвестно, как бы разобрался с делами Денис, если бы ему дали такую возможность, но тут Ключник бросил через плечо, небрежно и неоспоримо:

– Тогда она тоже спустится.

Денис, кажется, испугался этой фразы больше, чем Настя. Его губы зашевелились, и Насте показалось, что сейчас будет изречено очередное беспомощное «Но… ». Прежде чем это произошло, она шагнула в сторону Ключника и даже не сказала, а выкрикнула:

– Я спущусь!

Это была очень простая логика: Настя не хотела дальнейшего падения Дениса в ее глазах. Никто не идеален, и Денис тоже, но это ее парень, и разбираться с ним она будет сама, без помощи всяких там уродов в грязных спортивных штанах и лицом, которое словно обрабатывали столярными инструментами. Она сделает это сама, позже и по-своему.

– Ладно, – ответил совершенно невпечатленный Ключник. Денис был изумлен, но постарался скрыть это изумление, бросившись поднимать с земли голову. Настя не стала ему помогать, потому что не любила мертвые головы в принципе, а особенно мертвые головы с седыми волосами и пронзительно-голубыми глазами, которые смотрят на тебя так, словно они и не мертвые. Эта голова была именно такой. Поэтому когда Денис наконец запихнул ее к себе в сумку и застегнул «молнию», Насте стало поспокойнее на душе. На несколько мгновений. Потом Ключник убил это спокойствие одним коротким словом.

– Пошли, – сказал Ключник и приоткрыл дверь.

– Не люблю я это дело, – сказал Филипп Петрович и вытащил из глубин пальто большой черный пистолет. – Что я им, мальчик, что ли?

– Им – это кому?

Филипп Петрович сделал неопределенный жест, согласно которому под категорию «их» попадал довольно широкий круг людей, не исключая Настю.

– Не люблю, – продолжил Филипп Петрович, сделав недовольное лицо. – Но ведь по-другому теперь и не получится… Если нас тут прижмут, замечательная получится история. Прямо король Борис и янычары… Что? Не учила в школе историю?

Настя жалобно смотрела на Филиппа Петровича, чувствуя, что ее снова закружило на карусели, пары оборотов которой достаточно, чтобы полностью потерять ориентацию во времени и пространстве. Она посмотрела на свои руки, увидела, что пальцы дрожат, и сделала логичный вывод: ей стало страшно. От пистолета, от бесконечного дождя, от своей потерянности в этом мире, который с некоторых пор перестал быть обжитым и понятным.

– Ах да, – спохватился Филипп Петрович. – Конечно же, ты не учила. Это у меня уже ум за разум зашел. Мораль истории про короля Бориса…

Теперь и Настя услышала, как перед закусочной остановилась машина – большая, тяжелая.

– К черту мораль, – сказал Филипп Петрович. – Держи вот это.

Настя взяла пластиковый прямоугольник, на котором был выдавлен длинный ряд цифр.

– Если сейчас тут вдруг начнется какое-нибудь представление типа того, что было в Старых Пряниках, беги куда глаза глядят, я прикрою. Но потом позвони по этому номеру. Тебя встретят и о тебе позаботятся. Обязательно позвони, слышишь? Это касается не только тебя, это касается таких вещей, что… Господи, Настя, ты так смотришь на меня, как будто не веришь ни одному моему слову.

– Я стараюсь, но… У меня плохо получается.

Дверь закусочной распахнулась, и вошли двое мужчин в мокрых куртках. Настя невольно напряглась, а Филипп Петрович порылся в сумке, достал оттуда газету с объявлением о поиске Насти и накрыл ею пистолет.

– А может быть, все и обойдется, – успокаивающе сказал он. – Бывает ведь такое.

Двое мужчин огляделись, равнодушно скользнули взглядами по Насте и Филиппу Петровичу и затем обосновались в противоположной части закусочной. Они сбросили куртки, пригладили мокрые волосы и направились к стойке. Настя приготовилась наблюдать, как те будут будить буфетчика, однако из подсобного помещения внезапно появилась заспанная молодая женщина.

– Может, они просто водители? – сказала Настя, глядя, как двое подошли к буфетной стойке и о чем-то разговаривают с женщиной. Прошло уже минут пять с момента появления мужчин в мокрых куртках, а ничего ужасного не случилось.

– Если они просто водители, то я танцую в кордебалете Большого театра, – скептически заметил Филипп Петрович.

– Да, я вас там видела. В «Лебедином озере».

Филипп Петрович криво усмехнулся.

– Терпеть не могу балет, – шепнул он, словно делился интимным секретом. – Но я все же попробовал бы влезть в пачку, если бы ты наконец сказала мне, где в последний раз видела Дениса Андерсона.

Настя вздохнула. Двое мужчин вернулись за свой столик, женщина заторможенно-лунатическими движениями загружала микроволновку, радио придерживалось прежней хрипло-ностальгической волны, и, честно говоря, никакой опасности для себя Настя в этом не видела.

Но тогда тем более не было опасности в том, чтобы выпустить наружу часть путаных воспоминаний, которые несколько часов назад вернулись к Насте и теперь бились у нее в памяти, словно стая летучих мышей, запертых на тесном чердаке и неистово ищущих выход.

– Три сестры, – сказала Настя и внимательно посмотрела на Филиппа Петровича, чтобы уловить его реакцию. Реакцией Филиппа Петровича было удивление.

– Как? – переспросил он. – Три сестры?

– Да. Мне кажется, что так.

– И что это значит?

Настя пожала плечами:

– Я просто помню, что Денис сказал: «Три сестры».

Нет, вдруг поняла Настя, он не сказал «Три сестры». Он крикнул: «Три сестры!» Зачем он это крикнул? И что это означало? Настя недоуменно посмотрела на Филиппа Петровича и как в зеркале увидела на его лице столь же глубокое недоумение.