– Я понимаю.

– И еще кое-что. Он считает виноватой во всем тебя.

– Понятно, – сказала Настя. – Я потом с этим разберусь. А пока мне нужно организовать повторный поединок, и еще я должна поговорить с послом Дитрихом и главами кланов, чтобы привести их в чувство и объяснить, что эти дурацкие выходки совершенно неуместны сейчас. Мы привезли Елизавету, мы видели, как был уничтожен Люциус, и этого должно быть доста… Это еще что такое?

Из здания аэропорта вышли десятка два молодых мужчин с чемоданами и сумками. Они были одеты в штатское, но все же что-то заставляло их двигаться колонной по двое. Некоторые лица были Насте знакомы, и она недоуменно повернулась к Смайли:

– Мне казалось, что у нас нечто вроде чрезвычайного положения. Не лучшее время отправлять гвардейцев в отпуск, разве нет?

– Это не отпуск.

– Тогда объясни мне, что это.

– У нас возникли еще кое-какие проблемы.

– Какого рода?

– Наши банковские счета…

– При чем здесь банковские счета?

– Они заморожены по всему миру. Непонятно, кто это сделал и как, но… Где-то они просто были стерты из баз данных, где-то они попали в списки счетов, с которыми запрещено производить операции…

– Я все равно не понимаю…

– Нам нечем платить им зарплату. Они уволились.

Настя растерянно смотрела в спину гвардейцам, потом обернулась к Смайли, потом перевела взгляд на башни королевского дворца. Теперь он казался ей немыслимо одиноким и беззащитным.

– Хорошо, – сказала она скорее себе самой, нежели Смайли. – И с этим я разберусь. В порядке очереди. Сначала поединок, потом деньги, потом Леонард. А потом… А потом мы все отдохнем. Правда, Роберт?

Вот так все и началось. Некоторые Апокалипсисы начинаются со зловещих предзнаменований типа падающих с неба лягушек или четырех дьявольских всадников, а наш, лионейский Апокалипсис начался гораздо прозаичнее и потому страшнее – с замороженных счетов. В падающих лягушках можно увидеть даже нечто забавное, всадники Апокалипсиса – в каком-то смысле уже штамп, а вот замороженные счета – это штука серьезная. С мечом, даже самым что ни на есть магическим, ее никак не прошибешь. Меч в такой ситуации можно забросить подальше, после чего остается сесть у телефона и слушать, как вежливая девушка в трубке советует вам набраться терпения и подождать, пока вашим вопросом занимаются. «Ваш звонок очень важен для нас. Пожалуйста, не вешайте трубку». И потом начинает играть такая кукольная музыка, от которой вам становится плохо. Вы не можете объяснить девушке, что каждая нота в этой мелодии – это колокольный звон, а оплакивает он всех нас, меня и девушку из банка, короля Утера и его мать, Роберта Смайли и Давида Гарджели, посла Дитриха и Амбер Андерсон, Елизавету и Леонарда, Дениса Андерсона и маленького Томаса, Альфреда Пражского и Эндрю Фишера, Монахову и Тушкана… Всех, кто жил на этой земле исобирался жить дальше, только вот – не судьба. И не спрашивайте, кто в этом виноват, потому что виноваты все, а значит – никто.

– А потом мы все отдохнем. Правда, Роберт? – спросила я тогда, и лишь некоторое время спустя поняла двусмысленность своей фразы. Ведь смерть – это тоже отдых.

И очень часто – заслуженный.

– Хотел бы я знать, когда это случилось, – сказал Фишер, глядя Насте не в глаза, а чуть повыше, в точку над переносицей, как будто там была размещена какая-то очень важная информация. – Хотел бы я знать, когда все повернулось вот так.

– Так – это как? – спросила Настя, тщетно пытаясь поймать взгляд холодных фишеровских зрачков. Тягаться с профессионалом было бесполезно.

– Мне представили тебя год назад как маленькое и немного странное увлечение наследника престола. Поскольку самого наследника у нас под рукой не было, пришлось показывать королевским гостям и моим деловым партнерам тебя, своего рода куклу или, если хочешь, постер, висящий на стене музея, пока сама картина находится на реставрации.

– Неудачный пример, – возразила Настя. – Постер – это копия картины, а я никогда не была копией Дениса Андерсона.

– Да уж, – согласился Фишер. – Разница видна невооруженным взглядом. У Дениса не хватило бы духу пойти и на половину того, на что решилась ты.

– Спасибо за комплимент.

– Это не комплимент, это… – Фишер щелкнул пальцами, затрудняясь в подборе правильного слова. – Так ты говоришь, что Люциуса больше нет?

Это был довольно неожиданный поворот в их разговоре, но Настя удержалась в колее.

– Его схлопнули, – подтвердила она. – Втянули в такой специальный ангелоуловитель, а потом схлопнули.

– Надо же, – холодно сказал Фишер. Настя думала, что сейчас будет произнесена краткая эпитафия, но Фишер заговорил о другом: – Я вспомнил о Люциусе, потому что однажды он сказал мне: «Глядя на вас, людей, я испытываю странное чувство. Это как завести аквариум, чтобы любоваться маленькими суетливыми рыбками, а однажды утром увидеть, что рыбки построили Тадж-Махал. Не знаю, в чем именно заключался божественный план, но я никак не ожидал от людей такого – города, самолеты, телевидение, космические корабли. Я был удивлен тем, как вы развивались, и в какой-то момент просто перестал понимать, что же я должен делать…» Но это уже его личные проблемы. Так вот, Анастасия, Тадж-Махала ты еще не построила, но меня беспокоит тенденция. Ты принимаешь решения и ты веришь, что они должны осуществляться. Меня это беспокоит.

– А меня беспокоит, что вы ничего не делаете насчет Леонарда. И этот банковский кризис… Это уже ни в какие ворота не лезет! Если вы ничего не делаете, тогда я буду делать…

– И это по определению очень плохая идея. Это не может кончиться ничем иным, кроме большой трагедии или большой глупости. Повторный поединок? Не слышал большей глупости со времен… – Фишер скривил лицо, что должно было означать отсутствие прецедентов Настиной глупости. – Чего ты этим добьешься? В худшем случае тебя убьют, и Лионея покроет себя еще большим позором, в лучшем – мы рассоримся с вампирами.

– Меня не убьют. А вампиры… Если они не прислушиваются к добрым советам, нужно эти советы вколотить им в головы.

– Так мы ничего не добьемся.

– Вы ничего не добьетесь, если будете просто сидеть и смотреть, как рушится мир. Ультиматум Леонарда истекает завтра, и…

Фишер раскрыл какую-то папку с бумагами, что, вероятно, должно было показать его крайне скептическое отношение к ультиматуму, о выдвижении которого слышала лишь одна Настя. Король Утер, правда, там тоже присутствовал, но в таком состоянии, что сейчас не мог ни подтвердить, ни опровергнуть Настины слова. Скользя холодными глазами по строчкам текста, Фишер между делом бросил в Настину сторону:

– Да-да, но ты ведь провела переговоры с людьми из президентской администрации? Пусть теперь они ловят мышей.

– Это были прекрасные переговоры, на которых я выглядела как полная дура, потому что документы…

– Я же сказал – техническая ошибка. Такое случается. Или ты думаешь, что это заговор? Против тебя? С какой целью? Провалить переговоры? Гораздо проще было бы вообще не говорить тебе о наших контактах в президентской администрации. Ты не узнала бы о самой возможности вести такие переговоры, так что бумаги… Это всего лишь бумаги. А принцесса Анастасия – всего лишь принцесса Анастасия, которой не помешало бы обдумать свое место в Лионейском государстве.

– Я уже думала над этим.

– Значит, стоит передумать. Не стоит взваливать себе на плечи все мировые проблемы, пока тебя об этом не попросят. И даже если попросят – не стоит.

– Меня уже попросили.

Фишер отвлекся от папки:

– И могу я узнать имя этого просителя?

– Я сама.

– Ради всего святого… – пробормотал Фишер и вернулся к своим бумагам.

– Я сама попросила себя этим заняться. Потому что больше никто не хотел брать на себя…