После падения Нанкина 13 декабря 1937 года Чан Кайши перенес свою столицу в глубь страны, в Ухань на реке Янцзы. 18 декабря туда отправился Ван Мин как представитель КПК с Чжоу и Во Гу в роли заместителей. Они установили с Чан Кайши деловые отношения. Командующие Красной армией тоже отправились в Ухань на переговоры с националистами. Мао остался в Яньане. Он с негодованием называл этот период «домоседством», хотя на самом деле все обстояло совершенно иначе: Мао воспользовался этим промежутком времени и тем, что остальные были вовлечены в войну с Японией, чтобы укрепиться в Яньане.

Из Яньаня Мао вел непримиримую борьбу, чтобы помешать Красной армии исполнять приказания штаба Гоминьдана во главе с Чан Кайши. Когда 19 февраля 1938 года Чжу Дэ прислал телеграмму, в которой говорилось, что штаб 8ПА движется на восток в соответствии с генеральной директивой, Мао попытался вернуть армию, заявив, что японцы собираются захватить Яньань. На самом же деле японцы никогда не предпринимали подобной попытки, если не считать редких авианалетов.

Чжу отказался возвращаться, заявив, что Мао, скорее всего, использует эту уловку, чтобы выманить армию с фронта. Мао настаивал, забрасывая Чжу телеграммами с приказанием ему и Пэну вернуться в Яньань: «Должны вернуться вы двое». 7 марта Чжу и Пэн ответили решительным «нет» и продолжили поход на восток.

Чтобы помешать Мао отдавать приказы, противоречащие генеральной стратегии, Политбюро снова встретилось в конце февраля. Ван Мин потребовал собраться именно по этой причине, а также чтобы решить еще один насущный вопрос. В январе 1938 года с благоволения Мао и без согласия Чан Кайши новая коммунистическая территория Цзиньчацзи была официально объявлена базой Красной армии. Это вызвало в стране всплеск антикоммунистических настроений, и многие задавали вопрос: «Для чего мы сражаемся с японцами? Когда Япония будет разгромлена, начнется коммунистическая оккупация!» Ван Мин и его группа в Ухане были крайне недовольны этим вызывающим поступком Мао.

Вновь подавляющее большинство членов Политбюро согласилось с Ван Мином и подтвердило, что именно он должен выступить с докладом на предстоящем партийном совещании. В протоколе встречи, составленном Ван Мином, говорилось, что Красную армию необходимо передать «Верховному главнокомандующему», то есть Чан Кайши, и «целиком и полностью унифицировать командование… дисциплину, стратегию сражений и план действий». Любые новые территориальные формирования красных «должны получить одобрение… правительства». Ван Мин также сказал (и это было крайне зловещее предупреждение для Мао), что «сегодня свергнуть националистов пытаются только японские фашисты… их прихвостни и троцкисты».

По сути, это были слова Москвы, и обвинение, которое они подразумевали, было крайне серьезно. Поэтому Мао сделал вид, что согласен с политикой «борьбы с Японией». Он велел красным командующим подчиняться приказам националистического штаба Гоминьдана и пообещал «не вмешиваться».

Мао так нервничал, что даже принял меры, чтобы Москва не узнала о его истинном положении. В конце декабря 1937 года после встречи Политбюро он конфисковал все записи участников под предлогом «сохранения в безопасном месте», чтобы никто не мог сослаться на его слова. Когда в Москву надо было отправить нового представителя, Мао позаботился, чтобы это был его союзник Жэнь Биши. Жэнь заявил русским, что политика, проводимая Мао, не расходится с линией Москвы.

В конце января 1938 года эмиссар советского Генерального штаба В.В. Андрианов тайно посетил Яньань. Как посланник высокого ранга, он привез с собой огромную сумму в 3 миллиона долларов США (приблизительно эквивалентную сегодняшним 40 миллионам) для помощи Красной армии в борьбе с японцами. Сталин заявил о своем желании, чтобы у китайской Красной армии «было не три, а тридцать дивизий». Москва была готова финансировать этот процесс ради борьбы с Японией[60].

Андрианов поинтересовался насчет планов Мао. Мао передал ему подробный, но сфальсифицированный отчет, в котором говорилось, что он намерен сосредоточить войска для удара по японцам посредством «маневренной войны». Мао заявил, что, несмотря на все его усилия, националисты не готовы сотрудничать с красными. Он даже пытался изобразить энтузиазм, заметив, что японцев, которых он изображал слабыми и недисциплинированными солдатами, разгромить будет легче, чем националистов.

Это было очень опасное время для Мао. Он не мог не заметить, что за прошедший год его образ в Москве заметно потускнел, а в годовщину большевистской революции в печати появилась критика КПК. Соучастие Мао в похищении Чан Кайши заставило Сталина начать относиться к нему с подозрением. Сталин действительно подозревал, что Мао может быть «японским агентом». Официальные представители Коминтерна, имевшие дело с Мао, были арестованы и допрошены под пытками. Глава разведки Коминтерна Осип Пятницкий был одним из них[61], и в апреле 1938 года он назвал Мао заговорщиком из подозрительной «группы Бухарина». Бывший глава Коминтерна Бухарин обвинялся в шпионаже в пользу Японии.

В досье на Мао входило обвинение его в том, что он является «лидером движения троцкизма в самом сердце КПК» — обвинение вдвойне страшное, поскольку китайских троцкистов причисляли к японским шпионам. Бывший суперагент Москвы в Китае Борис Мельников был обвинен в том, что завербовал Мао, а затем перешел на сторону японцев вместе с другими лидерами КПК. Сталин велел привезти Мельникова в Кремль для личного допроса, и наказание было отложено на восемь месяцев, пока агента с пристрастием допрашивали насчет КПК. Именно в этот период было казнено множество бывших советских агентов в Китае по обвинению в шпионаже в пользу Японии. Судьба Мао висела на волоске.

Одним из тех, кто стремился воспользоваться уязвимостью Мао, был Чжан Готао. Он встретился с Мао в июне 1935 года во время Великого похода, имея армию в 80 тысяч человек против потрепанных 10 тысяч, которыми располагал Мао. У Готао были все основания претендовать на роль лидера КПК. Однако на протяжении следующих месяцев Мао методично проводил подрывную работу, направленную против его армии, и завладел дорогой на север, чтобы соединиться с русскими, оставив Готао чахнуть на тибетской границе. К тому времени, как Готао в октябре 1936 года добрался до штаб-квартиры партии, расположенной на севере провинции Шэньси, его армия утратила половину своей силы, и он стал младшим партнером. Но даже при этом Мао был вынужден принимать меры к дальнейшему ослаблению Готао, потому что армия последнего оставалась в два раза большей, чем армия Мао, и он продолжал быть его потенциальным соперником.

В том же месяце, когда Мао попытался открыть путь к русским запасам оружия у границы Внешней Монголии, он выбрал закаленные в боях отряды Готао для прорыва через позиции националистических сил, блокировавших дорогу. Когда эта операция потерпела неудачу, 21 800 бойцов Готао — половина его армии — оказались отрезанными на дальней стороне Хуанхэ. Тогда у Москвы появилась идея, что КПК может получить оружие в другом районе, контролируемом Советским Союзом, — Синьцзяне. Миссия была безнадежной, поскольку для ее осуществления было необходимо преодолеть более 1500 километров по необитаемой пустыне и территории, занятой антикоммунистической мусульманской армией. Но Мао ухватился за эту идею и отправил на выполнение обреченной на неудачу миссии оказавшиеся в затруднительном положении отряды Готао. Это воинское подразделение получило название «Западный контингент».

Мао сумел сделать предприятие еще более бесполезным, отдавая один за другим противоречивые приказы, направляя Контингент из одной дьявольской передряги в другую, из одного сражения в другое, еще более тяжелое. Его командир с горечью отмечал, что получаемые им из Яньаня задания «уклончивы и переменчивы». Когда Контингент в начале февраля 1937 года прислал сообщение из центра пустыни о том, что не в состоянии больше ни держаться, ни двигаться вперед, и попросил разрешения идти в Яньань, Мао приказал оставаться на месте и «сражаться до последнего бойца, до последней капли крови».