Но Чан не добил противника. Помощь Мао пришла оттуда, откуда никто не ждал, — со стороны фашистской Японии.

В 1931 году японцы вторглись на северо-восток Китая, в Маньчжурию. Перед лицом двух угроз с разных концов огромной страны Чан решил сначала все же покончить с внутренним врагом, с красными, а затем уже воевать с японцами. Но Япония сама форсировала процесс. 18 сентября Чан ступил на борт корабля, направлявшегося из Нанкина в Цзянси, чтобы подтолкнуть процесс уничтожения сжавшейся базы Мао. А в десять часов вечера того же дня японцы вторглись в Маньчжурию, начав тем самым Вторую мировую войну на Дальнем Востоке. Командир войск националистов в Маньчжурии, Чжан Сюэлян по прозвищу Юный маршал, не стал сражаться. Шестьдесят лет спустя он пояснил нам свое решение: сопротивление было бы бесполезным. «У нас не было ни единого шанса победить, — говорил он. — Мы могли бы вести только беспорядочную партизанскую войну… По качеству китайскую армию и сравнивать нельзя было с японской… Японская армия была действительно блестящей. «Непротивление» оставалось для нас единственной реальной стратегией».

На следующий день, 19 сентября, к тому времени, как Чан Кайши прибыл в Цзянси, японцы уже заняли столицу Маньчжурии, Шэньян (он же Мукден), и другие крупные города, и 20-го генералу пришлось броситься обратно в Нанкин, чтобы справиться с кризисом. Он не стал объявлять Японии войну, рассудив, как и Юный маршал, что вооруженное сопротивление окажется бесполезным в свете безоговорочного военного превосходства японцев. Чан решил использовать огромную территорию, людские ресурсы и особенности ландшафта Китая для того, чтобы выиграть время; ведь понятно было, что японцам не под силу оккупировать весь Китай целиком. Теперь Чан надеялся на вмешательство со стороны Лиги Наций. В его стратегические планы входили модернизация армии, восстановление экономики и только потом — война с Японией, в которой у него уже будут реальные шансы на победу.

Чан писал в дневнике: «Это несчастье может оказаться подарком судьбы, если только поможет объединить страну». В Нанкине тут же было принято решение «приостановить план… по уничтожению коммунистов» и предложить им объединение в «единый фронт» против японцев. Однако КПК с презрением отвергла это предложение, назвав «крайне причудливыми фантазиями» представления о том, что коммунисты могут вступить в какой-либо «единый фронт». Коммунисты считали своими главными врагами не японцев, а националистов, что явствует и из их лозунгов: с националистами призывалось «покончить», а «японским империалистам» — всего лишь «сопротивляться». Центральной задачей партии было «с оружием в руках защищать Советский Союз» (исходя из предположения Москвы о том, что вторжение японцев в Маньчжурию было только подготовкой к нападению на Советский Союз).

С тех пор история была полностью переписана, и весь мир считает, что КПК была патриотичнее, чем националисты, активнее рвалась в бой с Японией и именно от нее исходила инициатива образования единого фронта. Все это неправда.

Когда возникла идея единого фронта против Японии, Чан отвел войска из зоны боевых действий в Цзянси. Коммунисты тут же воспользовались моментом, восстановили свои владения в прежних границах и провозгласили собственную республику.

Это произошло 7 ноября 1931 года, в четырнадцатую годовщину революции в России. Пусть и не признанное никем в мире, даже хозяевами из Советского Союза, это было единственное коммунистическое государство за пределами советского блока, который состоял тогда только из СССР и Монголии.

Китайская советская республика состояла из нескольких советских районов, разбросанных по всей стране, в провинциях Цзянси, Фуцзянь, Хунань, Хубэй, Хэнань, Аньхой и Чжэцзян. Территория этого государства занимала самое большее 150–160 тысяч квадратных километров, с населением более 10 миллионов[20]. На момент основания республики самым крупным ее анклавом был Центральный советский район, регион под управлением Мао, куда входили Юго-Восточная Цзянси и Западная Фуцзянь, с территорией около 50 тысяч квадратных километров и населением 3–5 миллионов человек. Более года назад Москва уже указала на эту территорию как на место для размещения красного правительства со столицей в городе Жуйцзинь.

Москва же назначила Мао главой этого государства, с совершенно некитайской должностью — председатель Центрального исполнительного комитета. Он же стал, по совместительству, и премьер-министром, и председателем органа под названием Народный комитет. Вечером того дня, когда Мао был провозглашен на свои должности, к нему пришел товарищ. Этот человек лично пытал Ли Вэньлиня, лидера красных Цзянси, которого Мао ненавидел больше всех, и затем рассказывал Мао подробности. Теперь он явился с поздравлениями. «Мао чжу-си» — «председатель Мао», — обратился вошедший.

— А ты быстро учишься, — ответил Мао. — Ты первый.

И действительно, этот палач оказался первым, кто обратился к Мао словами, под которыми его будет знать весь мир: «председатель Мао».

Жуйцзинь, столица новой Советской республики, находился на юго-востоке Цзянси, посреди красноземной долины, с трех сторон окруженной горами. От контролируемой националистами столицы провинции, Наньчана, его отделяли 300 километров бездорожья, а от крупного красного города Тинчжоу на границе с Фуцзянью, связанного с внешним миром рекой, — всего 40 километров. Благодаря субтропическому климату почва здесь была плодородной. Тут росли такие необычные гигантские деревья, как камфорное дерево, или баньян, чьи старые узловатые корни поднимаются над землей, а молодые корни свисают с верхушки.

Штаб коммунистического правительства находился за городом, в большом пятисотлетием клановом святилище, имевшем достаточно просторный зал, чтобы туда могли собраться на неизбежно проводимые собрания сотни людей. Там, где раньше стоял клановый алтарь, теперь была воздвигнута трибуна. На ней были укреплены вырезанные по дереву портреты Маркса и Ленина, а между ними — красное знамя с золотой звездой, серпом и молотом. На красном сукне, которым была покрыта трибуна, было вышито золотой нитью: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Рядом, уже серебром, было вышито: «Классовая борьба». Внизу, вдоль обеих стен зала, ширмами были отгорожены пятнадцать кабинетов новой государственной администрации. Названия должностей напрямую переводились с русского и по-китайски звучали очень непривычно, например «народный комиссар внутренних дел».

За храмом огромная площадь была очищена от деревьев и всего остального для любимого занятия коммунистов — проведения массовых собраний. Позже на этой площади воздвигли памятники. С одной стороны ее был построен кирпично-деревянный помост для проведения военных парадов в советском стиле. С другой — башня в честь погибших воинов Красной армии (названных «мучениками»), в виде огромной пули, из которой торчат многочисленные пулеобразные камни. По бокам от него построили еще два памятника, один — в виде павильона, второй — в виде крепости, и назвали их в честь двух погибших красных командиров.

В целом получался прообраз будущей площади Тяньаньмынь в коммунистическом Пекине, хотя в Жуйцзине памятники были куда более красочными и живыми, чем та тяжелая архитектура, которая обезобразила Тяньаньмынь.

Неподалеку, глубоко в лесу, коммунисты построили замаскированную аудиторию вместимостью в 2 тысячи человек, превосходная акустика которой вполне компенсировала отсутствие микрофонов. Форма аудитории была восьмиугольной, как фуражки у красноармейцев. Фасад ее напоминал европейский храм, только окна его были закрыты ставнями, через которые изнутри можно было смотреть наружу, но не наоборот. Над центральными воротами висела огромная красная звезда, в середине которой выпирал глобус, закрепленный с помощью серпа и молота. Рядом с аудиторией располагалось бомбоубежище на тысячу человек, две входных двери куда располагались непосредственно за трибуной, чтобы лидеры успели попасть в него первыми.