Первая Советская республика в Китае управлялась с помощью террора и охранялась, как тюрьма. Для того чтобы выйти из деревни, требовался пропуск, дороги охраняли вездесущие часовые. Одним из тех, кто получил шанс выбраться, был некий управляющий строительством государственных памятников, имевший доступ к деньгам. Он взял 246,5 юаня — вполне достаточную сумму для того, чтобы купить пропуск; но не успел он и шагу сделать за пределы деревни, как его арестовали. Позже, с помощью двух высокопоставленных сотрудников, брата одного из которых казнили по обвинению в антибольшевизме, ему удалось выбраться и из тюрьмы, но его опять поймали, подвергли фиктивному суду в присутствии нескольких сотен человек и казнили. Современники вспоминают, что казнили не только любого, кто «хотел перебежать к белым», но и «если заключенный сбегал, казнили тюремщика».

В таком мире, похожем на тюрьму, самоубийства стали нередки — это была первая волна того потока самоубийств, который захлестнет страну при Мао. Уровень самоубийств, в том числе среди чиновников, оказался столь ошеломительным, что режиму пришлось публично обратить внимание на это явление, выпустив лозунг «Самоубийство — позор для революционера».

Даже любимец Мао, высокопоставленный офицер Ян Юэбинь, отчаялся настолько, что перебежал к националистам и выдал им расположение домов лидеров партии. Националисты тут же нанесли по этим домам бомбовый удар, и лидерам партии пришлось в массовом порядке спасаться бегством.

Чем ближе к границе Советской республики жил человек, тем больше у него было шансов спастись. Некоторые из рядовых членов партии, разочаровавшись, организовывали массовые побеги. Любого рядового сотрудника, в отношении благонадежности которого возникали хоть малейшие подозрения, тут же переводили из приграничных областей в центр. Многие дожидались наступления националистов и тогда перебегали. В последние дни Советской республики, когда националисты усилили натиск, восставали целые деревни, нанося удары по отступающей Красной армии с единственным оружием, которое оставалось у крестьян, — ножами и копьями, поскольку все огнестрельное оружие режим давно конфисковал.

Государство в ответ становилось еще беспощаднее и не оставляло людям ни малейшего шанса. В худшие дни даже обычное человеческое общение могло стать поводом для смертной казни. «Никому не разрешалось оставлять гостей на ночь, — вспоминают ветераны. — Если какая-нибудь семья осмеливалась сделать это, убивали и семью, и гостя».

Жуйцзиньская база, территория первой Советской республики, состояла из больших частей провинций Цзянси и Фуцзянь. С года основания коммунистического государства, 1931, до года, когда красные покинули край, 1935, эти две провинции понесли самые тяжелые людские потери. Население Цзянси уменьшилось более чем на полмиллиона — на 20 процентов. Потери Фуцзяни были примерно такими же. С учетом, что убежать удавалось мало кому, это означает, что на Жуйцзиньской базе всего погибло около 700 тысяч человек. Большая часть из них были либо убиты, как «классовые краги», либо уморены непосильным трудом, либо совершили самоубийство, либо иным образом стали жертвами режима[23]. Причем эта цифра — 700 тысяч — не учитывает количество смертей в тех областях, которые лишь ненадолго попадали под красную оккупацию, как и огромное число смертей на пяти других революционных базах на территории Китая, управлявшихся тоже из Жуйцзиня.

Много лет спустя местные жители будут показывать туристам массовые захоронения и вымершие деревни. Люди, жившие при первом коммунистическом режиме Китая, не могли его принять. Когда в конце 1949 года, сразу же после освобождения, в эту область прибыл первый офицер российской разведки, недавно назначенный партийный лидер сообщил ему, что в Цзянси нет ни одного члена КПК.

Когда Мао возглавлял Китайскую советскую республику, он фактически потерял прежний абсолютный контроль над регионом, и особенно над Красной армией. Главнокомандующим армией Москва назначила Чжу Дэ. Более того, как партийный секретарь, Чжоу Эньлай стал персоной номер один. Мао отказался подчиниться принципу коллективного руководства и предпринял попытки устрашения. Соратники не поддались и обвинили Мао во всех грехах, даже в том, что он придерживается «кулацкого курса»; этим обвинением сам Мао пользовался, посылая на смерть многих красных из провинции Цзянси. Теперь же он столкнулся с каменной стеной. На заседании после прибытия Чжоу Мао занял председательское место и повел себя так, словно все еще оставался главным. Однако соратники вмешались, сместили самозванца и председателем заседания избрали Чжоу. Очень скоро Мао попросился в «отпуск по болезни», который ему с радостью предоставили, и в конце января 1932 года он в мрачном настроении покинул Жуйцзинь.

Мао отправился в буддийский храм, затерявшийся на Дунхуа, одной из многих гигантских скал, возвышавшихся над равниной вокруг Жуйцзиня. Среди метасеквой, кипарисов, сосен и гладких черных камней скрывался древний храм. Здесь Мао и поселился с женой Гуйюань и отрядом охранников. Храм был большим и гулким. Влажный земляной пол порос мхом. За стенами монастырской кельи зимний ветер срывал листья с деревьев, дождевая вода просачивалась в щели каменной вымостки внутреннего двора, принося еще больше сырости. В общем, очень унылая обстановка.

Мао привез с собой обитые железом ящики, полные документов, газетных вырезок, заметок и стихов личного сочинения. В солнечную погоду охранники вытаскивали ящики во внутренний двор, ставили друг на друга, и Мао, сидя на самодельной скамеечке, читал и перечитывал их содержимое и размышлял, как вернуть утерянную власть.

Он все еще ежедневно получал важнейшие документы и любимые газеты, как националистические, так и коммунистические. Именно в газетах он заметил прекрасный шанс, вполне вероятно подстроенный им самим. Между 15 и 21 февраля 1932 года в главной газете националистов появилось «публичное покаяние», подписанное псевдонимом, который тогда носил Чжоу Эньлай. В «покаянии» Чжоу отрекался от коммунизма и осуждал коммунистическую партию, в особенности за раболепство перед Москвой. Отделение КПК в Шанхае изо всех сил пыталось отразить удар: распространяло листовки и старалось разместить в газетах объяснения о том, что «покаяние» сфабриковано.

Хотя фальсификация не вызывала сомнений, имя Чжоу было замарано, а его власть подточена. Мао поспешил воспользоваться моментом. Будучи реалистом, он понимал, что сместить Чжоу не удастся, и решил добиться от Чжоу поддержки в ограничении власти Чжу Дэ и возвращения себе контроля над армией.

В начале марта Мао пригласили на кризисное совещание, проходившее в 125 километрах к западу от Жуйцзиня, в окрестностях города Ганьчжоу, который Красная армия тщетно пыталась захватить. Получив приглашение, Мао, несмотря на сильный ливень, поспешил к месту встречи. Гуйюань уговаривала его подождать, пока ливень закончится, но Мао настоял на немедленном отъезде и тут же промок до нитки. Всю ночь он мчался верхом на лошади и, прибыв на совещание, бросился критиковать военное командование. Большинство собравшихся лидеров не испытывало желания выслушивать его нотации, и никто не предложил восстановить его в должности командующего армией.

Однако Мао не отступился и, оставшись с армией, принялся приводить свой план в действие. Красные вскоре были вынуждены прекратить осаду Ганьчжоу и большинством голосов решили пробиваться на запад, чтобы соединиться с красными частями, окруженными на границе провинций Цзянси и Хунань. Мао настаивал на противоположном направлении и не желал уступать, поэтому принять окончательное решение должен был Чжоу Эньлай, как лидер партии. Чжоу решил одобрить оба плана, но в направлении, избранном большинством, послал лишь треть армии, а остальных отправил туда, куда хотел Мао. Таким образом Чжоу практически вернул Мао контроль над двумя третями армии вопреки мнению большей части руководства.