Тем временем в лондонской газете была напечатана статья связанного с КГБ советского журналиста Виктора Луи (который незадолго до этого выступал в качестве первого известного эмиссара Москвы на Тайване). Луи утверждал, что Кремль обсуждал возможность бомбардировки ядерного полигона Мао и планирует создать «альтернативное руководство» для Коммунистической партии Китая.

Мао всерьез огорчился. Он согласился на то, чтобы советская делегация прибыла в Пекин для переговоров о пограничном споре. Но беспокойство Мао постоянно возрастало. Делегация должна была прилететь 18 октября. Мао и его ближайшее окружение боялись, что самолет доставит на своем борту атомные бомбы, а не членов делегации, поэтому он и Линь Бяо отправились из Пекина на юг: Мао в Ухань 15 октября, а Линь в Сучжоу 17 октября. 18 октября маршал воздержался от обычного полуденного отдыха, чтобы проследить за полетом советского самолета, и пошел спать только после того, как русские вышли из самолета.

Незадолго перед прибытием русских Чжоу Эньлай отправился из своей резиденции в Чжуннаньхае в ядерный бункер в Сишане, где оставался вплоть до февраля 1970 года. Госпожа Мао также скрывалась там, возможно, чтобы следить за Чжоу.

Этот военный психоз длился почти четыре месяца. Вся армия была приведена в состояние повышенной боевой готовности, что повлекло за собой перемещение 4100 самолетов, 600 военных судов и 940 тысяч солдат. Армия занялась серьезной боевой подготовкой, которая фактически прекратилась после начала «культурной революции».

Весь Чжуннаньхай перекопали, чтобы превратить его в гигантское подземное убежище, которое посредством широких туннелей, по которым смогут проехать сразу четыре автомобиля, будет связано с площадью Тяньаньмынь, Всекитайским собранием народных представителей, главным госпиталем (госпиталь номер 305, специально построенный для Мао и высшего руководства с соблюдением всех мер предосторожности, хотя он никогда не бывал в нем), резиденцией Линь Бяо и секретным подземным штабом в Сишане. Десятки миллионов гражданских лиц, отбывая трудовую повинность, строили подземные убежища и туннели во всех городах, что шло им в счет отбытия наказания. Этот психоз, начало которому положил просчет Мао, дорого обошелся Китаю.

В конце концов паника осталась просто паникой. Постепенно Мао утвердился в своем старом убеждении, что никакая страна, включая СССР, не захочет вторгаться в Китай. Чтобы быть вдвойне уверенным, он решил успокоить русских. 1 мая 1970 года он приветствовал заместителя главы советской делегации на переговорах по пограничным вопросам, который присутствовал на воротах Тяньаньмыни, и сказал ему, что желает «добрососедства» с СССР и не хочет войны. Дипломатические отношения были восстановлены на уровне послов, новый советский посол прибыл в Пекин в октябре, что делало советский ядерный удар менее вероятным.

Хотя Мао теперь был уверен, что войны не будет, он продолжал политику нагнетания военного психоза внутри Китая, полагая, что такая атмосфера способствует выполнению его программы превращения Китая в сверхдержаву.

Превращение Китая в сверхдержаву оставалось самой заветной мечтой Мао. Отчасти для этого он и затеял чистку — чтобы привести к власти новых людей, которые больше соответствовали его требованиям. Когда этот процесс был завершен, он начал ускорять реализацию своей программы. В августе 1970 года он созвал пленум в Лушане, на «горе изменчивых облаков». Центральный комитет собирался здесь дважды ранее, в 1959 и 1961 годах, для той же цели — обсуждения реализации планов превращения Китая в сверхдержаву, что привело к гибели почти 38 миллионов человек от голода и непосильной работы.

Тогда в обоих случаях Мао сталкивался со значительным сопротивлением. На сей раз его новые выдвиженцы показали только легкую растерянность, узнав, что по его последним планам предполагалось вложить в ядерную программу в течение ближайших пяти лет (с 1971 по 1975 год) больше средств, чем было израсходовано в течение предыдущих пятнадцати лет. В то время годовой доход на душу населения в Китае был ниже, чем в нищей Сомали, а калорий потреблялось меньше, чем при власти Гоминьдана в 1930 году. Но Мао не встретил никакой оппозиции. Линь Бяо и его окружение настаивали на выполнении этой программы вне зависимости от того, могла ли страна позволить себе такие расходы. Новый правитель Цзянси, генерал Чэн Шицин, предложил поставлять в центр больше в семь раз продовольствия, чем провинция делала в настоящее время, хотя население Цзянси уже было на грани выживания. Новые «погонялы» желали эксплуатировать население сильнее, чем когда-либо прежде.

Мао пребывал в благодушном настроении. Когда он поднимался на гору с душной равнины, то захотел поплавать. Дойдя до бассейна, он разделся и нырнул, игнорируя предупреждения телохранителей о том, что вода слишком холодная, а сам он вспотел. Смеясь и шутя, он плавал около часа в воде, от температуры которой окружавших его молодых людей пробила дрожь. В свои семьдесят шесть лет он был в превосходной форме. Его аппетит произвел впечатление на его повара и домохозяйку. Он все еще кипел безграничной энергией.

Но в этот момент события приняли неожиданный оборот. Мао и Линь Бяо поссорились. После завершения чистки сложилась новая обстановка.

Вплоть до августа 1970 года партнерство между Мао и Линем казалось нерушимым. В течение последних четырех лет Линь Бяо обеспечивал поддержку армии, которая нужна была Мао для проведения чистки и упрочения его режима. Мао сделал максимум, чтобы удовлетворить жажду Линь Бяо к власти, практически передав ему под контроль армию, вписав его имя в партийный устав под номером два и фактически назначив его своим преемником. Жена Линя вошла в состав Политбюро (где была еще только одна женщина — госпожа Мао), нарушив давнее табу против выдвижения жен. Мао даже не возражал против культа личности Линя, который, конечно, уступал бы его собственному. Каждый день скандировали: «Пускай Великий кормчий председатель Мао живет вечно!», размахивая маленькими красными цитатниками Мао, а потом звучало: «Пускай вице-председатель Линь будет очень здоровым, всегда здоровым!»

Но в Лушане Мао стало понятно, что он позволил Линю стать слишком мощной фигурой, которая теперь представляет для него угрозу. Это началось с почти шуточного спора о председательстве — том посте, который прежде занимал Лю Шаоци. Мао хотел упразднить этот пост, а Линь настаивал на его сохранении с тем, чтобы Мао занял эту должность. Линь занял противоположную позицию, поскольку хотел быть его заместителем, что сделало бы его вторым лицом в государственной иерархии. Из пяти высших руководителей (Мао, Линь, Чжоу, Кан Шэн и Чэнь Бода) четверо желали сохранить пост председателя, против был один Мао. Это было явным подтверждением власти Линя, а также показывало, что для ближайших соратников Мао интересы Линя были выше пожеланий Мао.

Мао еще больше разгневался, когда Линь без предварительного согласования с ним огласил свое предложение провести совещание 23 августа. Сразу после выступления Линя начальник личной охраны Мао Ван Дунсин поддержал его, требуя, чтобы Мао стал председателем ЦК партии, и именно Линь был назначен единственным заместителем председателя, прекрасно зная при этом, что Мао этого не хотел.

Человек, которому Мао доверял свою жизнь, также ставил желания Линя выше интересов Мао.

Причина, по которой начальник личной охраны Мао действовал таким образом, заключалась в том, что, по его мнению, покровительство Линя было для него важнее. Он знал о том, что случилось с его предшественником, Высоким Ло, который был близок к Мао, насколько это возможно, и все же Мао пожертвовал им, когда Линь потребовал этого. И теперь он видел, что Мао готов принести другую жертву: он только что по просьбе Линя согласился пожертвовать еще одним человеком, к которому испытывал полное доверие, — номером семь в партии Чжан Чуньцяо.