В июле 1934 года, как отвлекающий маневр, в противоположном направлении послали шеститысячный отряд. Его снабдили 1,6 миллиона листовок, занявшими 300 носилок, и величественно назвали «Авангардом Красной армии, направленным на север для борьбы с японцами»[31]. О передвижениях авангарда широко всех оповестили, и солдаты быстро поняли, что являются ложной целью, о чем не предупредили даже командиров. Люди были горько разочарованы, тем более что поставленная им задача была бессмысленной: такой маленький отряд вряд ли мог одурачить врага и увести его от Жуйцзиня. Отряд-приманка жестоко преследовался другими соединениями националистов и буквально через несколько месяцев был полностью уничтожен.

В подготовку к эвакуации входила проверка политической благонадежности предполагаемых эвакуируемых, которую проводил Чжоу Эньлай. Если человек признавался ненадежным, его казнили, и таких насчитывались тысячи. Среди убитых большинство составляли преподаватели военных школ, в основном набранные из пленных бывших офицеров-националистов. Казни происходили в заблокированной горной долине, где была вырыта огромная яма. Жертв убивали ножами и тела скидывали в яму. Когда эта яма заполнилась, обреченных заставляли выкапывать себе могилу, забивали ножами или хоронили заживо.

Кровавые убийства совершали сотрудники системы государственной безопасности. Многие из них к тому времени разочаровались в режиме и в свою очередь были убиты. Одним из разочаровавшихся был руководитель команды, охранявшей Военный совет. В хаосе отступления он сбежал и укрылся в горах. Однако власти арестовали его подружку, местную крестьянку, и нашли его убежище. После перестрелки он застрелился.

В октябре 1934 года власть этого жестокого режима близилась к концу. В Юйду через реку были наведены понтонные мосты. На носу и корме каждой лодки висело по амбарному фонарю, множество фонарей и факелов освещали оба берега, отражаясь в речной воде. На берегах для организованного прощания выстроились семьи солдат и крестьяне. Тяжелораненых разместили в местных семьях. Войска маршировали к переправе по мощеной дороге под городской стеной, а в угловом доме рядом со стеной двенадцатилетний мальчик, затаив дыхание, смотрел на них сквозь дверную щель. Его отец, мелкий лавочник, был убит четыре года назад в разгар убийств, связанных с антибольшевиками. Тогда по приказу Мао людей казнили даже за то, что они были «активными продавцами». Как многие другие, мальчик был рад, что красные уходят, что ясно дал нам понять, когда мы встретились с ним шестьдесят лет спустя.

Около шести часов вечера 18 октября 1934 года, исхудалый, но спокойный, с зачесанными назад длинными волосами, Мао в окружении телохранителей покинул местную штаб-квартиру партии, пересек улицу, прошел под аркой династии Сун и ступил на понтонный мост.

Тот шаткий мост не просто перенес Мао через водную преграду, он вознес его в легенду. Его кровавое прошлое, как и кровавое прошлое режима, установленного Коммунистической партией Китая, осталось за его спиной. Сам же Мао стоял на пороге создания самого живучего в современной китайской истории мифа и одного из самых грандиозных мифов XX столетия — мифа о Великом походе.

Около 80 тысяч человек отправились в Великий поход в октябре 1934 года. Процессия выходила из города десять дней тремя колоннами. По обе стороны штаба шли две самые старые и испытанные части под командованием Линь Бяо и Пэн Дэхуая соответственно. Пятитысячный штаб состоял из горстки лидеров, их сотрудников, слуг и охранников. Мао двигался со своим штабом.

Скованная громоздким грузом процессия медленно направлялась на запад. Запасы оружия, печатные станки и сокровища Мао под наблюдением конвоиров тащили на носилках тысячи носильщиков, большинство из них — новобранцы. Самые тяжелые грузы несли люди, «только что освобожденные из трудовых команд и очень слабые физически… некоторые падали и умирали на месте». Многие заболели. Один из участников похода вспоминал: «Осенний дождь не прекращался, дороги превратились в непролазную грязь… и некуда было спрятаться от дождя. Невозможно было выспаться… некоторые больные и слабые засыпали и больше не просыпались. У многих загноились ноги; их приходилось заворачивать в гнилое тряпье, и ходьба причиняла невыносимую боль… Пока мы все дальше уходили от базы, многие дезертировали. Более покорные слезно молили, чтобы их отпустили…»

Более дерзкие просто бросали свою ношу и бежали прочь, как только внимание охранников рассеивалось. И солдаты дезертировали группами, когда слабела бдительность их все более измученных командиров.

Перед участниками похода маячила страшная перспектива преодоления четырех линий бункеров, тех самых, что привели к краху их Советский район. Однако, хоть это и труднообъяснимо, укрепления не явились препятствием.

Первая линия была укомплектована кантонскими войсками, чей командующий, давно и выгодно торговавший с красными, пообещал их пропустить. И свое обещание он выполнил. Однако этот мирный исход обеспечила не только неприязнь кантонцев к Чан Кайши. Генералиссимус прекрасно знал, что красные намерены отступить через кантонский фронт; более того, он знал, что их пропустят. 3 октября 1934 года, незадолго до начала прорыва, Чан сказал своему премьер-министру, что кантонцы собираются «приподнять один край сети» для красных. И, несмотря на это, Чан отказался от мысли послать в тот сектор преданные ему войска. Ближайший помощник возражал, что, мол, для того, чтобы кантонцы «выполняли приказы, мы должны иметь там своих людей». Чан предложил ему не беспокоиться.

В начале ноября участники похода подошли ко второй линии бункеров. Хотя растянувшиеся на десятки километров колонны представляли собой отличную цель, никто их не атаковал — ни кантонцы, ни другие войска, защищавшие вторую линию обороны под командованием генерала Хэ Цзяня, ярого антикоммуниста из Хунани, казнившего бывшую жену Мао — Кайхуэй.

То же самое произошло и на третьей линии укреплений, однако Чан не только не упрекнул Хэ Цзяня за явное нарушение долга, а 12 ноября еще и повысил его до звания главнокомандующего военными действиями против участников похода. Так что этот ярый антикоммунист укомплектовывал четвертую линию укреплений, расположенную в идеальном для уничтожения коммунистов месте, на западном берегу самой большой реки Хунани — Сян (вдохновлявшей юного Мао на сочинение стихов). Поскольку мостов не было, красным, не имевшим зенитных орудий, приходилось переправляться через широкую реку вброд, представляя собой легкие цели для обстрела, как с земли, так и с воздуха. Однако снова они совершенно невредимыми медленно шли четыре дня на тридцатикилометровом отрезке реки. На господствующих над берегами высотах не было орудийных расчетов, и войска Хэ Цзяня просто наблюдали за переправой. Самолеты Чана кружили над головами красных, но не бомбили и не стреляли, просто собирали разведданные. 30 ноября без всяких потерь переправились вброд Мао и его штаб, а на следующий день, 1 декабря, сорокатысячный основной отряд красных выбрался на оперативный простор.

Только тогда Чан, «сосредоточенно» следивший за переправой, как отметили его помощники, перекрыл подходы к реке и приказал бомбить. Часть красного арьергарда осталась отрезанной на восточном берегу. Переправившиеся составляли лишь половину от первоначального числа[32], но здесь были и основные боевые части, и штаб. Чан это знал. Его командующий Хэ Цзянь написал на следующий день: «Главный отряд бандитов [переправился через реку] и бежит на запад».

Несомненно, Чан преднамеренно позволил бежать руководству КПК и основным силам Красной армии.

Почему же Чан это сделал? Частично это выяснилось довольно скоро, когда после переправы через Сян армия Чана погнала участников похода дальше на запад к провинции Гуйчжоу, а затем к Сычуани. Чан планировал использовать красные войска в собственных целях. Эти две провинции вместе с соседней Юньнанью формировали обширный юго-западный регион площадью более миллиона квадратных километров с населением более 100 миллионов человек и были фактически независимы от центрального правительства, поскольку имели собственные армии и платили маленький налог Нанкину. Особенно важной провинцией была Сычуань, самая большая, самая богатая и самая многонаселенная — около 50 миллионов человек. Со всех сторон ее защищали почти неприступные горы, преодолеть которые, по словам поэта Ли Бо, было «труднее, чем подняться в синее небо». Чан наметил ее как «базу для национального возрождения», то есть надежный тыл для возможной войны с Японией.