К началу Великого похода Чан задумал изощренный обмен: выживание КПК за Цзинго. Такое предложение невозможно было высказать прямо. Чан осуществил свой план очень ловко. Он спланировал на время задержать красных и затем подставить их под удар японцев. Чан считал войну с Японией неизбежной и прекрасно понимал, что России нужна эта война. Сталин больше всего боялся, что Япония завоюет Китай и тогда, заполучив все китайские ресурсы и неукрепленную границу длиной в 7 тысяч километров, нападет на Советский Союз. Чан полагал, что, как только начнется китайско-японская война, Москве придется приказать своим китайским клиентам выступить против Японии. А до того дня Чан не собирался трогать красных, что, как он надеялся, позволит ему — quid pro quo (услуга за услугу) — вернуть сына.

Чан не хотел, чтобы красные укрепились в богатой центральной части Китая. Его целью было загнать их в более пустынный и менее населенный угол. Таким «мешком» было плато Желтой Земли на северо-западе Китая, главным образом северная часть провинции Шэньси. Чтобы красные наверняка попались на удочку, Чан не тронул находившуюся там революционную базу, в то же время энергично уничтожая все остальные на территории Китая.

Центральной фигурой, использованной для осуществления этого плана, стал не кто иной, как Шао Лицзы, человек, который вывез сына Чана в Россию. В апреле 1933 года Шао назначили губернатором Шэньси. Хотя Чан прекрасно знал истинное лицо Шао, он не стал его разоблачать и продолжал использовать, как честного националиста. Отношения Чана с Шао, как и с другими ключевыми внедренными агентами, представляли собой немыслимо запутанную сеть интриг, обмана, блефа и двойного блефа, что в конечном итоге привело Чана к потере контроля над ними и внесло свой вклад в его падение.

Чан полагал, что только агент смог бы взлелеять коммунистический район, тогда как любой настоящий националист его бы уничтожил. И действительно, только после назначения Шао крохотная партизанская база начала разрастаться в глубь Шэньси (и на краю провинции Ганьсу к западу от Шэньси)[34]. Публично клеймя красных «бандитами», которых необходимо «уничтожить», Шао не помешал революционной базе расшириться до беспрецедентных размеров; через несколько месяцев красные контролировали территорию в 30 тысяч квадратных километров с населением в 900 тысяч человек.

Таким образом Чан создал загон, в котором мог собирать отрады Красной армии, вытесняемые им из разных регионов Центрального Китая. Он рассчитывал по пути изматывать их, но не уничтожать. Позже Чан сказал американскому эмиссару: «Я выгнал коммунистов из Цзянси на… север Шэньси, где их численность сократилась до нескольких тысяч, и прекратил преследование».

Чан манипулировал красными, связываясь с собственными войсками по радио и понимая, что радиограммы будут перехвачены. Красные «постоянно перехватывали и расшифровывали вражеские радиограммы и знали намерения и передвижения врага как свои пять пальцев». Однако Чан не менял шифры, и красные двигались туда, где вражеских войск не было вообще или было очень мало.

Для уверенности в том, что красные пойдут путем, намеченным Чаном, и чтобы исключить любое изменение в полученных ими приказах, до эвакуации красных Чан решил нанести колоссальный информационный удар. В июне националисты тайно захватили радиостанцию КПК в Шанхае, связующее звено между Жуйцзинем и Москвой. В течение нескольких месяцев радиостанция работала под контролем националистов, а в октябре они вообще ее закрыли. КПК попыталась восстановить связь, послав в Шанхай квалифицированного радиооператора, но он сразу же переметнулся в лагерь противника. К нему подослали убийц. В первый раз они промахнулись, но со второй попытки сумели убить его прямо в постели в немецком госпитале. С того момента Шанхай в большой степени стал бесполезным для КПК, хотя остался важной базой московских секретных служб.

Чан воспользовался Великим походом для подготовки к обмену красных на сына. Перед самым выходом с Жуйцзиньской базы он по дипломатическим каналам послал просьбу о возвращении сына. 2 сентября 1934 года Чан записал в своем дневнике, что «составлено официальное заявление о возвращении Цзинго домой». В решающий период эвакуации, в октябре — ноябре, Чан нашел способ четко передать русским, что закрывает глаза и позволяет красным уйти. Он покинул линию фронта и удалился в противоположном направлении на тысячу километров, отправившись в длительную сорокадневную поездку по Северному Китаю.

Москва сделала верный вывод. В течение всего времени между получением просьбы Чана об освобождении сына и тем днем, когда Мао с компанией переправились через реку Сян и без боев миновали линии укреплений националистов, Москва вела усиленную слежку за заложником. Цзинго, прежде работавший в деревне и на сибирской золотой шахте, теперь трудился на заводе на Урале. Как впоследствии вспоминал он, «с августа до ноября 1934 года я вдруг… оказался под неусыпным надзором русского НКВД. Каждый день меня преследовали два Человека».

В начале декабря, сразу после того, как красные китайцы прошли мимо последних бункеров, Чан снова спросил о сыне (о чем НКВД проинформировал Цзинго). Однако русские сказали Чану, что его сын возвращаться не желает. «Нет конца отвратительному обману русского врага, — записал Чан в дневнике, хотя и сказал, что может «спокойно справляться с проблемой». — Я чувствую, что действительно продвинулся вперед, поскольку могу даже не обращать внимания на семейное горе». Чан понимал, что его сын будет в безопасности, если он еще больше сделает для красных.

К середине декабря Чан завел Великий поход в Гуйчжоу, первую из провинций, которые он намеревался взять под свой контроль. Как он и предвидел, появление сорокатысячной Красной армии повергло местного военачальника в панику. Чан «давно хотел захватить Гуйчжоу, — вспоминал позже этот военачальник. — Теперь армия центрального правительства преследовала Красную армию по пятам, и я ничего не мог поделать… Я был в смятении. В тех обстоятельствах мне не оставалось ничего другого, как перейти в подчинение Чана». 19 декабря 1934 года восемь дивизий армии центрального правительства вошли в столицу провинции и немедленно приступили к строительству аэропорта и дорог. Вскоре они заняли ключевые позиции и, по словам все того же военачальника, «превратились из гостей в хозяев».

Затем Чан погнал Красную армию на север к своей следующей цели, Сычуани, оставив лишь один проход и заблокировав все другие дороги. Здесь Чан планировал повторить захват Гуйчжоу и затем погнать красных еще дальше на север, в Шэньси. Но действительность начала отклоняться от заранее составленного сценария, поскольку Мао повел себя непредсказуемо: он преисполнился решимости не идти в Сычуань. Его мотив не имел никакого отношения к Чану и объяснялся борьбой за власть внутри собственной партии.

Мао стал принимать активные меры к захвату руководства в партии, как только участники похода вошли в Гуйчжоу. Для этого ему необходимо было внести раскол в ряды своих партийных врагов и обязательно подружиться с двумя главными членами руководства, с которыми прежде он был не в самых лучших отношениях: с Ван Цзясяном, прозванным Красным профессором, и Ло Фу, отобравшим у него пост премьер-министра. В прошлом Мао ожесточенно спорил с ними, но теперь, когда они оба затаили злобу против человека номер один в партии Бо Гу, стал грубо им льстить.

Они оба учились в Москве с Бо, который был моложе их, но опередил и стал боссом и даже иногда исключал их из процесса принятия решений. Бо «вывел меня из игры», через многие годы скажет Ло Фу, что и толкнуло его в объятия Мао. «Я чувствовал, что совершенно лишен власти, и это меня глубоко оскорбляло, — вспоминал Ло. — Помню, как однажды перед отъездом товарищ Цзэдун разговаривал со мной, и я откровенно рассказал ему о своих обидах. С тех пор я сблизился с товарищем Цзэдуном. Он предложил мне сплотиться с ним и товарищем Ван Цзясяном — так сложилось трио, возглавляемое товарищем Мао».