Начиная с 1939 года Мао приказал партии занять агрессивную позицию по отношению к националистам — за японскими линиями разворачивались широкомасштабные баталии между силами коммунистов и националистов, из которых коммунисты обычно выходили победителями. К началу января 1940 года 8ПА под командованием Чжу Дэ и Пэна выросла до 240 тысяч человек (по сравнению с 46 тысячами в начале войны), Н4А, действующая под командованием Лю Шаоци возле Шанхая и Нанкина, выросла втрое — до 30 тысяч. В тылу японцев возникло много крупных баз. Только база Шаньси — Чахар — Хэбэй, расположенная в 80 километрах от Пекина, контролировала территорию с населением 25 миллионов человек. К этому времени, когда война длилась уже два года и реализм сменил первоначальный патриотический энтузиазм, многие красные лидеры пришли к пониманию и восхищению блеском хладнокровной прозорливости Мао. Пэн Дэхуай в своей речи в феврале 1940 года описывал Мао «мудрым лидером, обладающим политической прозорливостью, который может предвидеть развитие событий и умеет с ними справляться». Именно в этот период Чжоу Эньлай полностью перешел на сторону Мао.

Мао принес много пользы КПК, но ему и в дальнейшем была необходима поддержка Сталина. В течение многих месяцев он скрывал от Москвы свои столкновения с националистами. Он сознался в этом, только когда в июне 1939 года борьба стала серьезной и привлекала к себе все больше внимания, но и тогда он утверждал, что действия коммунистов носят характер самозащиты от настойчивых попыток националистов стереть своих противников с лица земли.

Мао знал, как польстить московской публике. Весной 1939 года Сталин отправил своего ведущего кинодокументалиста Романа Кармена в Яньань, чтобы заснять Мао. Когда Кармен прибыл, Мао оставил на своем столе открытую книгу Сталина, потом долго позировал перед камерой, делая вид, что читает эту книгу с большим портретом автора на обложке. Он поднял тост за Сталина, сказав, что единственное место в мире, куда он хотел бы поехать, — это Москва, да и то только для того, чтобы увидеть Сталина. Когда он вечером прощался с Карменом, он спросил, в какой стороне находится Москва, Мао долг смотрел в этом направлении, глубоко вздохнул и надолго замолчал. «А с какой теплотой Мао говорит о товарище Сталине!» — писал Кармен[62].

Мао заставлял своих людей в Москве превозносить его и унижать врагов. Он постарался, чтобы посланники КПК в Москве являлись его союзниками: сначала Красный профессор, потом Жэнь Биши. Когда он начал новый курс по отношению к Чану, игнорирующий приказы Сталина, он отправил череду дополнительных эмиссаров, начиная с Линь Бяо, который отправился в Россию в конце 1938 года для лечения от пулевых ранений. Линь был подстрелен националистами, когда на нем была форма пленного японца — его ошибочно приняли за врага.

Линь взял с собой только те документы, которые Мао хотел показать Москве, поэтому Сталин оставался в неведении относительно махинаций Мао и действительной проводимой им политики. Линь неизменно изображал Мао «твердым, решительным и принципиальным вождем КПК», называл Чжоу «жуликом», а Чжу Дэ «бывшим жандармом» и «чужаком».

За Линь Бяо в 1939 году последовал брат Мао Цзэминь, якобы тоже по соображениям здоровья, хотя русские заметили, что в госпитале он не провел ни одного дня. Основной задачей Цзэминя была дискредитация Ван Мина, которого он называл не иначе как «негодяем», обвиняя его в присутствии Сталина, помимо всего прочего, в преувеличении мощи китайской Красной армии — смертельно опасное обвинение. Другой целью брата Мао было принизить роль Ван Мина на предстоящем партийном съезде. Ван Мин должен был сделать второй доклад — организационный. Но Цзэминь заявил Москве, что Ван Мин был не тем человеком, которому можно поручить подобное дело, голословно утверждая, что Ван Мин «никогда не занимался на практике организационной работой». Цзэминь облил грязью и других врагов Мао, таких как Бо Гу и Ли Вэйхань, старых уханьских коммунистических лидеров. Он обвинил обоих в «тяжких преступлениях» и сказал, что их следует вывести из всех руководящих органов. Бо Гу он сравнил с «оппортунистами, троцкистами и бандитами».

Третий дополнительный эмиссар Мао, Чжоу Эньлай, прибыл в Москву вскоре после начала войны в Европе. 14 сентября 1939 года он поступил в кремлевский госпиталь для операции на правой руке, которая плохо срослась после падения с лошади. Чжоу только что перешел к Мао — переход был полным и безусловным, сделавшим его отныне и впредь самым преданным слугой Мао. Он с необычайным рвением работал на Мао, сказал русским, что лидеры КПК «считают, что Мао следует избрать генсеком». Он заверил Москву, что позиция КПК остается прежней, что для партии «война против японцев стоит выше всего прочего» и что партия выступает за единый фронт сил КПК и Гоминьдана. Он подробно уточнил вопрос увеличения коммунистических сил и расширения коммунистической территории, снабдив свой рассказ серией явно преувеличенных заявлений. В частности, он сообщил, что 8ПА провела не больше и не меньше как 2689 сражений против японцев. Число членов партии с начала войны «увеличилось в семь раз и достигло 498 тысяч человек».

Используя Чжоу, Мао в то же время тщательно следил, чтобы toi не слишком выделялся. После визита к Чжоу в госпиталь Цзэминь сказал русским, что Чжоу имеет «нездоровые» взгляды на отношения с националистами, и заявил, что тот противился расстрелу видного троцкиста Чжан Мутао.

Мао также предпринял меры относительно Отто Брауна, советника Москвы в Китае еще с периода, предшествовавшего Великому походу, который приехал в Москву вместе с Чжоу и мог рассказать русским многое, что, по мнению Мао, им не следовало слышать. Поэтому Цзэминь назвал тактику Брауна «контрреволюционной» — обвинение, грозившее Брауну расстрелом. Браун уцелел и впоследствии утверждал, что именно таковыми и были намерения китайцев. Чжоу тоже внес свой вклад, назвав бывшего друга и близкого коллегу «врагом китайской революции». (Браун описывал Чжоу как своего «главного палача».)

Позже Мао обвинил своих противников в том, что они «дурно отзываются о других в присутствии иностранных покровителей». Но ни один из них не делал ничего, что могло бы сравниться с налаженной практикой уничтожения репутации, бывшей на вооружении У самого Мао.

23 августа 1939 года Советский Союз подписал с нацистской Германией пакт о ненападении; в следующем месяце обе страны вторглись в Польшу и разделили ее между собой. Многие в Китае были возмущены сделкой Сталина и Гитлера. Эти чувства, вероятно, лучше всего выразил отец-основатель КПК Чэнь Дусю, человек, наставивший Мао на путь коммунизма, но исключенный из партии за слишком большую независимость. После нескольких лет заключения у националистов он был выпущен на свободу вместе с другими политическими заключенными. Это произошло после образования единого патриотического антияпонского фронта коммунистов и националистов в 1937 году. Он написал поэму, в которой выразил свое «горе и злость» и сравнил Сталина с «жестоким дьяволом», который властно шагает в соседнюю страну

Подписание Сталиным пакта с Гитлером позволяло предположить, что Сталин может подписать аналогичный документ с Японией, превратив Китай во вторую Польшу. В этот самый момент Кремль подписал с Японией соглашение о прекращении огня на Халхин-Голе, направив половину огневой мощи, сосредоточенной между советской Красной армией и Японией, на границу Внешней Монголии и Маньчжоу. Польский сценарий вызвал у Чан Кайши опасения, которыми он поделился с Москвой. Однако Мао был в полном восторге. Вся его стратегия войны с Японией была направлена на то, чтобы убедить Россию включиться в это противостояние. И теперь появился реальный шанс, что Сталин оккупирует часть Китая и поставит здесь Мао главным лицом.