Сами лидеры жили в доме, принадлежавшем ранее самому богатому человеку в деревне и располагавшемся бок о бок с превращенным в правительственное здание храмом. Мао выбрал себе лучшую квартиру, угловую в задней части здания, с видом на храм из окна. Окно было проделано специально для Мао, поскольку предыдущий хозяин дома из уважения к храму не имел в доме ни одного окна, которое смотрело бы на него. Кроме этого, Мао положил кирпичи поверх деревянного пола, чтобы в доме не водились крысы.
Территория, примыкавшая к резиденции лидеров, была занята домами охраны и прислуги, а также такими ценностями, как распределительный щит, хранилище золота и радиостанция. За исключением нескольких местных жителей, оставленных в качестве обслуги, все остальные были изгнаны, и вся территория стала закрытой от доступа снаружи. Никто из партийных боссов не умел разговаривать на местном диалекте, большинство из них даже не пытались его учить, поэтому для редкого общения с местными им требовались переводчики. Чаще же все функции связи возлагались на сотрудников из числа местных жителей. Такой стиль поведения напоминал оккупацию.
7 ноября 1931 года в Жуйцзине состоялся большой праздник в честь основания Советской республики. В тот вечер десятки тысяч местных жителей согнали на парад с бамбуковыми факелами и фонариками в виде серпов и молотов. Свет пронизывал ночь, и это было удивительное зрелище. Были и барабаны, и фейерверки, и ряженые, один из которых, с пометкой «Британский империалист», гнал перед собой двух закованных в кандалы пленников, на которых было написано «Индия» и «Ирландия». В бомбоубежище работал генератор, и производимое им электричество светилось в электрических лампочках, которые висели на проводах, растянутых между столбами. Их свет падал на бесчисленные разноцветные знамена и лозунги, развешанные на тех же проводах, и на огромные красно-бело-черные плакаты на стенах. Мао и прочие лидеры стояли на возвышении, хлопали в ладоши и выкрикивали лозунги проходящей мимо них процессии. Так Мао впервые вкусил настоящей славы, предшественницы того триумфа, который он испытает, когда около миллиона человек будут славить его на площади Тяньаньмынь.
Но пока имелось важное отличие: в Жуйцзине Мао еще не был самым главным. Хоть Москва и сделала его председателем ЦИК и премьер-министром, диктатором она его не назначала. Наоборот, Москва окружила его своими верными людьми. Во главе армии стоял Чжу Дэ, назначенный главой Военного совета. Чжу проходил в России военное обучение, русские хорошо знали его и могли быть уверенными в его верности. Сперва Москва прочила Мао и на эту должность, но затем передумала. В итоге Мао лишь вошел в состав Совета наряду с другими четырнадцатью рядовыми его членами.
Но что еще важнее — у Мао был и непосредственный, лично присутствующий китайский начальник — Чжоу Эньлай, прибывший в декабре 1931 года, через месяц после провозглашения нового режима, из Шанхая, чтобы занять должность руководителя партии. В коммунистической системе руководитель партии является высшим руководителем, превыше главы государства. С прибытием Чжоу центр партийной власти сместился в Жуйцзинь, а Шанхай превратился в промежуточный пункт для связи с Россией. Через Шанхай была установлена надежная радиосвязь между Жуйцзинем и Москвой благодаря стараниям молодого человека по имени Бо Гу[21]. Связь с Москвой контролировал не Мао, а Чжоу Эньлай. Именно Чжоу установил в Жуйцзине сталинистский режим. Не Мао принадлежала главная роль в учреждении и действиях советского Жуйцзиня.
Чжоу был прирожденным организатором, под его руководством общество превращалось во всеобщую, всеохватную машину. Он искусно создал огромный бюрократический аппарат, в задачу которого входило не только управление базой, но и привлечение населения к выполнению приказов партии. В каждой деревне учреждались десятки комитетов — «комитет по призыву в армию», «комитет по земле», «комитет по конфискациям», «комитет по регистрации», «комитет по комендантскому часу» и так далее. Людей привлекали к членству в организациях с шести лет, когда их приписывали к «детским корпусам». По достижении пятнадцатилетия их автоматически переводили в «юношеские бригады», а всех взрослых, кроме стариков и калек, записывали в «красную армию самообороны». Таким образом, все население было поставлено под ружье, создавалась система всеобщего контроля.
Для Мао наблюдение за этим процессом стало открытием. Раньше он всегда правил по-бандитски, не придавая порядку особого значения, но все преимущества увиденного подхода он понял очень быстро. Обретя в конце концов власть над всей страной, он распространил на нее эту тоталитарную механистическую схему, выведя страну на такой уровень единообразия, какой и не снился ни в Жуйцзине, ни в сталинской России. Мао пользовался услугами Чжоу до самой смерти последнего.
Еще в 1928 году Чжоу под наблюдением Москвы учредил китайскую службу госбезопасности. Вместе со своими помощниками он внедрил эту систему в Жуйцзине, и в дальнейшем существование этого государства поддерживалось за счет террора. Если Мао использовал террор как средство установления личной власти, то Чжоу с помощью террора усиливал власть коммунистов. Мао привлекал к чисткам циничных и жадных головорезов, действовавших из соображений личной выгоды; у Чжоу же работали профессионалы, обученные в Советском Союзе.
Прибыв в конце 1931 года в Жуйцзинь, Чжоу осудил методы, чистки Мао, как не совсем верные. Мао «полагался только на пытки и признания» и «вызывал у народа ужас». Чжоу реабилитировал некоторых жертв. Вот как вспоминает об этом один из непосредственных участников: «Чиновник достал тетрадь и начал зачитывать имена. Те, чьи имена были названы, получили приказ выйти во внутренний двор, где их ждала вооруженная охрана. Звучали десятки имен… Мое тоже назвали. От страха я весь вспотел. Затем нас стали по одному допрашивать и по одному оправдывать. Очень быстро всех отпустили, а признания в виновности сожгли прямо там же…»
Но уже через несколько месяцев Чжоу стал закручивать гайки. Даже за такой короткий период относительного послабления успели зародиться диссидентские настроения. Чиновник, отвечавший у Чжоу за безопасность, заметил: «Контрреволюционеры перестали бояться чисток… и поднимают голову». Как только люди решили, что не будет больше ни арестов, ни убийств, они стали объединяться для неповиновения коммунистическим приказам. Быстро стало ясно, что без убийств режиму не продержаться, и казни возобновились. Красное государство рассматривало население только как источник четырех вещей — денег, пищи, труда и солдат, необходимых для войны и завоевания всего Китая.
На коммунистической территории находилось большое богатство — крупнейшее в мире месторождение вольфрама, крайне ценного стратегического сырья, ранее разрабатываемое иностранным консорциумом. Красный режим в 1932 году возобновил разработку шахт. Добываемый силами солдат и подневольных рабочих, вольфрам продавался на юг, кантонским военачальникам, которые, будучи белыми, тем не менее не поддерживали Чана и были жадны до денег. Теоретически коммунистическая территория находилась в экономической блокаде, но торговля с кантонцами процветала, причем даже тогда, когда они вели бои с Красной армией. В обмен на вольфрам поступало все — соль, хлопок, медикаменты, даже оружие. Торговыми операциями заведовал брат Мао Цзэминь, глава Государственного банка.
Несмотря на прибыльную торговлю вольфрамом и другими экспортными товарами, режим никогда не ослаблял политику выжимания всех соков из местного населения. Да, крестьяне получили землю, и платить за нее теперь не приходилось, но в целом их положение ухудшилось. Раньше у большинства была хоть какая-то собственность, наряду с необходимой для выживания; теперь же под различными предлогами забрали все. Людей вынуждали к покупке облигаций «займа на ведение революционной войны». Для того чтобы купить их, женщинам приходилось обрезать волосы и продавать серебряные шпильки, а у кого были семейные драгоценности — и их тоже. Сам факт того, что семейные драгоценности с докоммунистических времен оставались у многих, говорит о том, что раньше людям жилось лучше. После покупки облигаций проводились кампании по запугиванию купивших, чтобы они вернули облигации добровольно, без какой-либо платы. В результате, по свидетельству современников, облигации коммунистов стали для народа более тяжким бременем, чем налоги националистов.
