Глубоко в душе Гуйюань была оскорблена равнодушием Мао. Она, бывало, говорила друзьям, что больше всего ее задевало, когда он с ухмылкой говорил другим женщинам: «Почему вы, женщины, так боитесь рожать? Посмотрите на Гуйюань, ей родить не труднее, чем курице — снести яйцо»[41]. Через два месяца после рождения девочки, пока Мао вел Красную армию в ужасный поход на юг прочь от Сычуани, Гуйюань была ранена осколками бомбы и чуть не умерла. Как-то ранним вечером в середине апреля над засеянными рисом террасами на горных склонах появились самолеты. Они летели так низко, что люди с земли могли различить лица пилотов. Затрещали пулеметы, бомбы упали на тропинку, где затаились Гуйюань и ее товарищи. Во все стороны разлетелись конечности и мозги, деревья и земля окрасились кровью.
От разрыва шрапнельного снаряда Гуйюань получила более дюжины ран в голову и спину, одна рана в спине была особенно тяжелой. Женщина заливалась кровью. Врач вынул осколки пинцетом и наложил кровоостанавливающий бальзам. Гуйюань лежала без сознания, из ее носа и рта хлестала кровь. Врач, сделавший ей стимулировавший работу сердца укол, полагал, что она не проживет и двух часов. Командиры отряда решили оставить ее в местной семье. О ее состоянии сообщили Мао, находившемуся в соседней деревне, и он послал за ней врача и двоих собственных носильщиков. Сам Мао пришел навестить ее лишь на третий день. К тому времени она пришла в сознание, но все еще не могла говорить и даже плакать. Дальнейшее путешествие превратилось в жуткие страдания; Гуйюань находилась в обмороке, приходя в сознание лишь от приступов мучительной боли. Она молила товарищей пристрелить ее.
Два месяца участники похода прорывались все дальше на юг, и конца этому не предвиделось. Все спрашивали: «Куда мы идем?» В среде высшего руководства, знавшего о плане воссоединения с Красной армией Сычуани и долгосрочной стратегии, заключавшейся в том, чтобы подойти как можно ближе к России, зрело недовольство против Мао. Особенно возмущался Линь Бяо: «Если так будет продолжаться, войска будут уничтожены! Мы не должны позволять ему командовать так и дальше!» В апреле Линь написал триумвирату, призывая Мао передать командование Пэн Дэхуаю и направить всю армию в Сычуань. Мао удалось прогневать всех, даже Ло Фу, поначалу одобрявшего его план. Жертвы были слишком ужасными. Браун вспоминал: «Однажды Ло Фу, с которым я обычно очень мало контактировал… начал говорить о том, что он назвал катастрофической военной ситуацией, усугубляющейся безрассудной стратегией и тактикой Мао, которых он придерживается даже после Цзуньи». Ло заявил, что, если удастся избежать уничтожения, триумвират «придется заменить компетентными военными руководителями».
Перемены, случившиеся с Ло Фу, обозлили Мао. Браун заметил, как во время одного из разговоров с Мао «при упоминании имени Ло Фу его тон стал более резким; он сказал, что Ло Фу запаниковал и интригует против него». Однако Ло не представлял реальной угрозы, поскольку был легкой жертвой шантажа со стороны Мао с того самого момента, как согласился оттянуть встречу с Чжан Готао ради сохранения собственного положения в партии как человека номер один. Мао также сыграл на чувствах Ло: узнав, что Ло влюблен в молодую женщину, Мао сделал так, чтобы они могли быть вместе.
В середине апреля 1935 года красные, все еще преследуемые отрядами Чан Кайши, вошли в провинцию Юньнань, юго-восточную территорию Китая. Мао приказал им не двигаться и даже «просачиваться на юг» — то есть прочь от Сычуани. Однако южнее лежал Вьетнам, оккупированный французами, настроенными к красным крайне враждебно. Кроме того, этот уголок Китая был населен главным образом этнической группой мяо, которые в начале Великого похода доставили красным немало неприятностей и были настроены очень воинственно. Все понимали, что это тупик.
Приказ Мао привел полевых командиров в ярость. В ночь его получения, 25 апреля, Линь Бяо прислал телеграмму с требованием «немедленно выйти… в Сычуань… и быть готовыми к воссоединению» с Чжан Готао. Пэн согласился.
Мао больше не мог тянуть время. 28 апреля 1935 года он в конце концов согласился идти в Сычуань. Как только Красная армия направилась на север, на ее пути перестали возникать препятствия, наоборот, ей словно стремились облегчить дорогу. В тот день нашелся припаркованный на обочине, будто в ожидании захвата, грузовик с двадцатью очень детальными картами (масштаб 1:100 000) и грузом местных товаров: чаем, ветчиной и знаменитым бальзамом «Юньнань байяо». То ли Чан, то ли власти Юньнани организовали эту добычу для красных, чтобы ускорить их выход из Юньнани в Сычуань. Когда красные подошли к границе провинции, реке Золотого песка, или Цзиньшацзян (название Янцзы в ее верхнем течении), три города на переправах открыли ворота, не оказав никакого сопротивления, даже предоставили деньги и еду.
В начале мая красные переправлялись через Цзиньшацзян семь дней и семь ночей. Войска Чана стояли неподалеку, но не вмешивались. Ни одну из переправ не защищали. Самолеты-корректировщики кружили над головой, но на этот раз бомб не сбрасывали. Участники Великого похода вспоминали, что больше всего их тревожило «ужасающее число» мух.
Однако, переправившись через реку, Мао попытался избежать дальнейшего продвижения на север. Он приказал начать осаду Хуэйли, уезда, находившегося в Сычуани прямо у границы, так что он мог стать центром новой базы. Окруженный рвом и толстыми стенами XV века, Хуэйли был родиной местного военачальника, и тот готов был на все, лишь бы удержать его. Он сжег все дома вне городских стен, чтобы осаждающим негде было укрыться, и убил десятки собственных солдат, подозреваемых в симпатиях к Красной армии. Самолеты Чана снова начали бомбежки, чтобы погнать красных дальше. Потери были очень высокими, и Красная армия, не имевшая медикаментов, не могла справиться с потоком раненых. Мао на это было наплевать, он ни разу не навестил раненых.
Для Пэн Дэхуая уровень потерь и невозможность лечить раненых стали последней каплей. Он решил призвать Мао к ответу за некомпетентное военное руководство. Пэна поддерживали многие полевые командиры, и не в последнюю очередь Линь Бяо, утверждавший, что Мао заставил Красную армию идти в обход вместо того, чтобы сразу направиться в Сычуань еще три месяца тому назад. 12 мая Ло Фу созвал заседание во временном соломенном укрытии.
Опершись спиной о стену, Мао сражался с пугающей силой воли и потрясающей яростью, клеймя Пэна такими политическими ярлыками, как «правый», и обвиняя его в подстрекательстве Линь Бяо. Когда Линь попытался урезонить его, Мао заорал: «Ты как ребенок! Ты ничего не понимаешь!» Не Линю было соревноваться с Мао в подобной перепалке, и он испуганно замолк. Пэн был обречен, поскольку был человеком порядочным. В отличие от Мао он стеснялся бороться за личную власть даже ради благого дела. Не мог он равняться с Мао в клевете и навешивании «политических» ярлыков.
Мао получил поддержку от сильно скомпрометированного человека номер один в партии Ло Фу, заклеймившего Пэна и его сторонников «правыми оппортунистами». Ло Фу поступил против своей совести под угрозой шантажа со стороны Мао. Другие смолчали. Выступать против Мао было опасно. Он повсюду сеял ужас, армия была измучена и деморализована восьмимесячным походом и постоянными боями, которые привели партию и армию к расколу. В общем Мао достиг своей цели. Его ненависть к Пэну из-за Хуэйли не иссякла до конца его жизни, а мстить он начал немедленно. После заседания осудили близкого друга Пэна, также понесшего огромные потери в сражениях, инициированных Мао, и выступавшего против бездействия в Гуйчжоу. Он понимал, что потенциальной целью был Пэн: «Неловко было осуждать Пэн Дэхуая, поэтому выбрали меня».
Мао хватило ума пойти на компромисс. Он отозвал приказ захватить Хуэйли и согласился окончательно и бесповоротно «немедленно идти на север на соединение» с Чжан Готао. Он откладывал это четыре месяца и за это время потерял 30 тысяч человек, более половины своего отряда. По его вине его подчиненные прошли по меньшей мере лишних 2 тысячи километров, часто на израненных ногах.
