Однако Мао не склонен был оставлять войска Чана в по, кое. Они теперь контролировали Гуйчжоу, и Мао — для того чтобы организовать здесь базу и тем самым отвертеться от Сычуани — должен был ими заняться. 5 марта 1935 года Мао издал приказ «уничтожить две дивизии центрального правительства». Это вызвало бурю протестов со стороны полевых командиров, разъяренных тем, как Мао безрассудно губит людей. 10 марта Линь Бяо послал «сверхсрочную телеграмму», выступая против сражения с этими упорными врагами.

В тот день на рассвете Ло Фу созвал на военный совет человек двадцать; присутствовали и полевые командиры. Предложив атаковать отборные войска Чана, Мао обнаружил, что оказался в одиночестве. Не согласился даже его союзник Ло Фу. Когда Мао сделал неверный ход, пригрозив подать в отставку с поста главнокомандующего, большинство ухватилось за это предложение. На место Мао был назначен Пэн Дэхуай, и военсовет проголосовал за то, чтобы держаться подальше от войск Чана.

На этот раз казалось, что Мао действительно отстранили от всего, однако он, не теряя времени, стал строить козни, чтобы изменить это решение. Той ночью с керосиновой лампой в руке он отправился к Чжоу Эньлаю, который теоретически все еще играл главную роль в принятии военных решений, и уговорил его наутро созвать новый совет — и, главное, без полевых командиров, которые успели вернуться в свои части.

Мао припас для Чжоу побудительный мотив. С созданием поста главнокомандующего фронтом Чжоу стал в какой-то мере лишним. Мао предложил ему упразднить пост главнокомандующего фронтом и создать новый орган — триумвират, — состоящий из Чжоу, его самого и Красного профессора (Ван Цзясяна).

В отсутствие полевых командиров Мао мог манипулировать участниками второго совета. Были аннулированы оба решения: назначить Пэна на место Мао и избегать столкновений с войсками Чана. Таким образом прозрачное правление большинства было свергнуто, и соучастие Чжоу сыграло в этом решающую роль. Кроме того, в результате этих интриг, начиная с 11 марта 1935 года, в высшее армейское командование не входил ни один талантливый офицер.

Новый триумвират немедленно приказал атаковать войска Чана близ Маотая, родины знаменитого китайского алкогольного напитка, где враг хорошо окопался. «Немедленно отмените приказ, — молил Пэн. — Вражеские укрепления неприступны, и рельеф местности для нас неблагоприятен. Нет никакой возможности разбить [этот отряд Чана]». Однако триумвират настаивал: «Завтра же бросить в бой все наши силы… и никаких колебаний».

Когда красные пошли во фронтальное наступление, армия Чана встретила их огнем тяжелой артиллерии и обратила в бегство, погубив более тысячи человек. Коммунисты снова переправились через Красную реку и были вытеснены в Сычуань.

Загнав их туда, куда и намечал, Чан заблокировал им обратный путь в Гуйчжоу. Однако Мао все еще отвергал наилучшее решение — идти на север — и приказал Красной армии развернуться, снова пересечь реку и с боями вернуться в Гуйчжоу. Это решение было настолько безрассудным и непопулярным, что издали необычный приказ, предназначенный лишь для высшего командования: «Переправу на восток необходимо держать в секрете».

Два месяца Красная армия «кружила по все более съеживающейся территории, дважды и трижды пересекая некоторые районы» в «утомительных и бесплодных блужданиях», отмечал недоумевающий Браун. С огромными потерями велись беспричинные бои. Мао навлек бедствия на свою армию, он подверг опасности и армию Чжан Готао, заставив ее слоняться поблизости и ждать его. Позже Мао бесстыдно назвал этот провал «проявлением силы». Тот факт, что в тех колоссальных потерях виновато его стремление к личной власти, остается неизвестным по сей день.

Чан Кайши тоже был озадачен вражескими «блужданиями по кругу в этом крайне бесполезном месте». Не подозревая о личных планах Мао, Чан ожидал, что красные отправятся в Сычуань. Предполагая, что его собственная армия будет их преследовать, он 2 марта вылетел в Чунцин, самый большой город провинции, чтобы усилить власть центрального правительства. Чан попытался покончить с полунезависимым правлением, однако военачальники оказали упорное, хотя и невоенное сопротивление. Чан не сумел подчинить их, а армии под рукой не было.

Тогда Чан удвоил свои усилия по вытеснению красных в Сычуань, подвергнув их массированным бомбардировкам с воздуха, что не позволило Мао создать плацдарм в Гуйчжоу. В то же время Чан демонстративно отвел свои войска от границы Сычуани, недвусмысленно намекнув: «На этой границе войск нет. Отправляйтесь в Сычуань!» Однако Мао решительно повел Красную армию в противоположном направлении, на юг[39].

Под непрерывными бомбежками армия проходила «форсированным маршем от 40 до 50 километров в день», писал Браун.

«Войска проявляли все усиливающиеся признаки усталости… Когда над нами на бреющем полете проносились самолеты, мы просто падали на обочину, а не искали укрытия, как прежде. Если бомбы начинали падать в деревне или на ферме, где мы спали, я даже не просыпался. Если бомба падала рядом со мной, я просто переворачивался на другой бок…

Число смертей — больше от болезней и изнеможения, чем от ран, — увеличивалось ежедневно. Хотя с начала года в армию влилось несколько тысяч добровольцев[40], численность ее заметно уменьшилась».

Во время этого стремительного броска красным пришлось бросить еще больше медицинского оборудования и расформировать медицинскую часть. Отныне раненые не получали практически никакого лечения. Кроме пулевых и шрапнельных ран, многие страдали от болей в инфицированных ногах.

Глупость маневров Мао подтверждается опытом одной из частей, 9-го корпуса, отрезанного на реке У; к северу от реки застряло 2 тысячи человек. В результате они были вынуждены двигаться в Сычуань и — подумать только! — кроме одной-двух мелких стычек, практически не пострадали. А численность войска Мао неделями сокращалась из-за бомбежек и тягот форсированных маршей.

Одной из жертв интриг Мао была его жена. Она путешествовала с привилегированными ранеными и больными в особом Отряде выздоравливающего кадрового состава вместе с еще тридцатью женщинами, в основном женами высших руководителей. После сражения при Тучэне Красная армия прошла походным маршем под проливным дождем около тридцати километров. В местечке Байша Гуйюань слезла с носилок, выделенных ей двумя месяцами ранее, когда беременность уже не позволяла ей передвигаться на лошади, и прилегла в соломенной хижине. Несколько часов спустя она родила девочку, своего четвертого ребенка от Мао. Это случилось 15 февраля 1935 года. Жена Цзэминя, брата Мао, показала ей младенца, завернутого в куртку. Армия провела в Байта всего один день, и в третий раз Гуйюань пришлось оставить ребенка. Ее, рыдающую, унесли на носилках, а жена Цзэминя взяла младенца, пригоршню серебряных долларов и немного опия, использовавшегося наравне с деньгами, и отправилась искать приемную семью. На просьбу золовки дать девочке имя Гуйюань лишь покачала головой: она не надеялась когда-либо увидеть своего ребенка. Интуиция ее не подвела. У старухи, которой отдали девочку, не было молока, и три месяца спустя тельце ее покрылось нарывами, и она умерла.

Позднее, когда Гуйюань отчаянно искала детей, которых была вынуждена бросить, она никогда всерьез не искала эту дочь. Близким людям она говорила: «Девочка родилась в Великом походе, мне даже не удалось хорошо разглядеть ее. Я не помню, где именно она родилась и кому мы ее отдали…» Но забыть этого ребенка она не могла. В 1984 году, в год, когда Гуйюань умирала, в больницу к ней пришел бывший командир отряда. Когда они разговаривали о чем-то совсем другом, она вдруг спросила его: «Ну где же, где же я родила ту девочку? Ты помнишь?»

Мао не пришел повидать Гуйюань, хотя находился в том же городке. Только позже, когда они случайно встретились и она сказала, что оставила ребенка, Мао ее успокоил: «Ты поступила правильно. Мы должны были это сделать».