Дэн не испытывал теплых чувств к Чжоу и после смерти Мао публично заявил, что Чжоу во время «культурной революции» «часто поступал против своего сердца», хотя, по утверждению Дэна, «народ его простил». Однако Дэн решил отбросить личные чувства и заключить союз с Чжоу. 9 апреля 1973 года, вскоре после возвращения в Пекин, он пришел с ним повидаться — это была их первая встреча за почти семь лет. Сначала они просто сидели друг перед другом и молчали. Наконец Чжоу заговорил. Первое, что он сказал, было: «Чжан Чуньцяо предал партию, но председатель запрещает это расследовать». Чжан Кобра был крупной звездой «культурной революции». Этими словами Чжоу не просто осуждал Чжана, но и жаловался на Мао. Это со стороны сверхосмотрительного Чжоу было не неосторожностью, а способом сообщить, что он на стороне Дэна, против «культурной революции». Это плюс то, что Чжоу смертельно заболел из-за Мао, растопило лед между ним и Дэном. С этого момента эти двое стали союзниками.
Это было важным моментом. Двое самых влиятельных коллег Мао составили некий союз, в который также вошел глава армии маршал Е. Соблюдавшийся десятилетиями запрет Мао на образование союзов между его коллегами был нарушен. И вместе с ним исчезла та власть, которую он над ними имел.
Мао попал в столь печальное положение потому, что после восьмидесяти его здоровье начало стремительно ухудшаться. Именно в этот момент ему пришлось справиться со своей давней страстью к курению. К началу 1974 года он почти ослеп. Это, как и другие его недуги, держалось в строжайшем секрете. Потеря зрения заставила Мао очень тревожиться о своей безопасности, так что теперь его персоналу было специально приказано «ходить шумно, чтобы он знал, что к нему кто-то приближается, и не пугался».
Он был также подавлен из-за того, что не мог читать. Он приказал, чтобы ему сделали специальные издания некоторых запрещенных произведений классической литературы. Для этого были специально построены две типографии, одна в Пекине, а вторая — в Шанхае, и каждое издание имело тираж пять экземпляров, которые предназначались для Мао, плюс еще несколько дополнительных экземпляров, которые держались под замком. Даже те люди, которые принимали участие в создании аннотаций к текстам для него, не имели права держать у себя копию. По мере ухудшения его зрения иероглифы становились все крупнее и в конце концов достигли раз мера 12 миллиметров. Когда Мао понял, что не сможет больше читать, даже с лупой, он так расстроился, что заплакал. С тех пор ему приходилось просить персонал читать ему вслух, а порой за него даже ставили подписи.
Из-за этого состояния Мао не хотел появляться на публике, чтобы не казаться беспомощным, так что 17 июля 1974 года он уехал из столицы и отправился на юг. Вскоре ему сказали, что проблемы со зрением вызваны катарактой и что после созревания катаракт их можно будет удалить с помощью простой операции. Это известие принесло ему огромное облегчение, хотя и означало, что целый год он почти не будет видеть. А пока он держался подальше от Пекина, в течение девяти месяцев совершая поездку, оказавшуюся для него последней.
В то же самое время было обнаружено еще одно: он страдал от редкого и неизлечимого заболевания двигательных нейронов, которое называется боковым амиотрофическим склерозом, или болезнью Лу Герига. При этом постепенно парализуются мышцы рук, ног, горла и языка, делая невозможной речь, мешая пище проходить в пищевод и, наконец, приводя к смерти из-за остановки дыхания. Согласно диагнозу, ему оставалось жить около двух лет.
Врачи не сообщили об этом Мао. Они доложили об этом начальнику его канцелярии и личной охраны Ван Дунсину, который сказал об этом только Чжоу Эньлаю. После этого Чжоу стал гораздо смелее.
Союзники Чжоу, Дэн и маршал Е, были оповещены о состоянии здоровья Мао. Они решили ничего не говорить «Банде четырех» и даже жене Мао, поведение которой «красноречиво» предупреждало о том, что ее следует держать в стороне. За два года до этого, когда у Мао был обморок, она обвинила медицинский персонал в том, что они «шпионы» и «контрреволюционеры». Когда Чжоу стал обсуждать с ней болезнь Мао, она обвинила его в попытке отнять у Мао власть. Но решение о том, чтобы держать ее в неведении, было вызвано не только тем, что она провоцировала неприятности. Оно было политически мотивированным.
Самому Мао ничего не сказали. Если бы Мао знал, что дни его сочтены, то невозможно предсказать, что бы он еще сделал. Вместо этого его уверили в том, что он здоров и проживет еще долго. Чтобы иметь полную уверенность в том, что он ничего не узнает, никому из его постоянного персонала тоже ничего не сообщили. Одного врача, который ляпнул: «Боюсь, что болезнь председателя трудно лечить», немедленно убрали. Симптомы Мао выдавали за неопасные. Это его не удовлетворяло, но сделать он ничего не мог.
Зная, сколько осталось жить Мао, и ввиду неумолимого ухудшения состояния Чжоу, союз Дэн — Чжоу — Е начал оказывать на Мао давление с тем, чтобы он официально утвердил положение Дэна как заместителя и наследника Чжоу и вернул на высокие посты большое количество старых кадровых работников, которых удалили во время чистки. В декабре 1974 года Чжоу встал с больничной кровати и полетел в Чанша на встречу с Мао со списком новых назначений. Мао знал о деятельности союза от «Банды четырех», которые вели наблюдения в Пекине от его лица. Госпожа Мао писала, что она «потрясена и приведена в ужас» тем, что происходит. Но Мао был не в состоянии наложить вето на список Чжоу — Дэна. Он не мог передать страну «Банде четырех», также как не мог попытаться избавиться от союза, если только хотел умереть в своей постели. «Банда четырех» не имела власти в армии, и у Мао среди военных не было никого, кто мог бы от его лица выступить против союза. А он сам был физически слишком слаб, чтобы создать новую силу, которая превзошла бы союз.
Болезнь Лу Герига разъедала его тело. В начале своей поездки на юг летом 1974 года Мао еще мог совершать прогулки по саду, но уже через несколько месяцев он был способен передвигаться только на небольшое расстояние, подтаскивая одну ногу к другой. 5 декабря 1974 года он обнаружил, что вынужден попрощаться с плаванием — любовью всей его жизни. Он несколько раз окунался в своем закрытом бассейне в Чанша, но в тот день чуть было не захлебнулся, так что это стало его последним заплывом. Телохранитель, состоявший при нем двадцать семь лет, услышал, как Мао издал долгий вздох печали и безнадежности: такого он еще никогда не слышал и не ожидал услышать от Мао.
С ухудшением мышечной координации речь Мао становилась все более невнятной, а пища попадала ему в бронхи, вызывая удушье и инфекции. Во время еды ему приходилось ложиться на бок. Жизнь становилась настоящей мукой.
В этом состоянии Мао вынужден был утвердить список Чжоу, в особенности назначение Дэна на пост вице-премьера и заместителя Чжоу. Но Мао повысил и одного из «четырех», Кобру, сделав его заместителем Дэна в армии и правительстве. А еще он настоял на том, чтобы средства массовой информации остались в руках «Банды», так что до страны в целом могли доходить только его послания.
Стратегия союза заключалась в том, чтобы сместить Кобру и госпожу Мао, используя их отнюдь не безупречное прошлое. 26 декабря 1974 года, в восемьдесят первый день рождения Мао, Чжоу сказал ему, что у этих двоих в 1930-х годах были связи с разведкой националистов. Мао ответил, что всегда знал об их прошлом, и, по сути, заявил, что ему до этого нет совершенно никакого дела.
Сказать Мао лично, что его жена и один из высокопоставленных помощников подозреваются в шпионаже в пользу врага, было удивительно нетипичным для Чжоу. Мао мог понять, что битва началась и что он и «Банда четырех» выступают против союза Дэна — Чжоу — Е и старых кадров, которые теперь возвращались во множестве.
Мао попытался отвоевать позиции, заставив «Банду четырех» в марте 1975 года начать в средствах массовой информации кампанию, направленную на подрыв авторитета восстановленных кадров. В апреле 1975 года, после возвращения Мао в Пекин, Дэн открыто высказал Мао свое мнение и попросил его прекратить кампанию. Мао был вынужден сдаться и обвинил во всем «Банду четырех». 3 мая 1975 года в присутствии Политбюро Мао приказал прекратить кампанию и сказал, что «сделал ошибку». Это было беспрецедентным отступлением, которое было вызвано тем, что он был явно уязвим. Как видели все, кто присутствовал на заседании, он был очень слаб, совершенно слеп и речь его была почти непонятной. Это было его последним появлением на заседании Политбюро.
