В то утро, когда прибыл Никсон, Мао был очень возбужден и внимательно следил за передвижением президента. Узнав, что Никсон прибыл в резиденцию, предназначенную для гостей, — Дяоюйтай, Мао сказал, что хочет видеть его немедленно. Никсон собирался принять душ, когда Чжоу, ведя себя «немного нетерпеливо», как отметил Киссинджер, попросил их немедленно отправиться на встречу.
В течение относительно краткой шестидесятипятиминутной беседы (единственной, которая состоялась между Никсоном и Мао в ходе этой поездки) Мао парировал любые попытки перейти к обсуждению серьезных проблем. И не потому, что он был болен, а потому, что не хотел, чтобы его позиция стала ясна американцам. Ничто не должно было поколебать его образ глобального антиамериканского лидера[151]. Мао пригласил Никсона в Пекин, чтобы озвучить обвинения, а не сгладить их. Поэтому, когда Никсон предложил обсудить «такие животрепещущие вопросы, как Тайвань, Вьетнам и Корея», Мао действовал так, как будто его такие мелочи вообще не интересуют. «Такие вопросы не обсуждаются со мной, — сказал он. — Их следует обсуждать с премьер-министром». А затем добавил: «Я не хочу глубоко вникать в эти проблемные вопросы». Затем он прервал американцев, заявив: «В качестве предложения, могу я попросить вас высказываться не столь долго и подробно?» Когда Никсон стал упорствовать, заявляя о необходимости найти «общую позицию» и создать «мировую структуру», Мао проигнорировал его. Он повернулся к Чжоу, чтобы спросить, который час, а затем сказал: «Разве мы не поговорили достаточно?»
Мао старался не хвалить Никсона, в то время как Никсон и Киссинджер льстили Мао изо всех сил. Так, Никсон сказал Мао: «Труды председателя привели нацию в движение и изменили мир». Мао не стал благодарить американского президента, а снисходительно заметил Никсону: «Ваша книга «Шесть кризисов» тоже неплоха».
Мао вовсю подшучивал над Никсоном и Киссинджером и унижал их, пытаясь выяснить, сколько они смогут проглотить. Когда Никсон сказал: «Я прочитал поэмы председателя и его речи, поэтому знаю, что он является профессиональным философом», Мао повернулся и посмотрел на Киссинджера, после чего произошел обмен репликами:
«Мао. Он доктор философии?
Никсон. Он доктор умственных способностей.
Мао. Как насчет того, чтобы доктор выступил здесь сегодня в качестве главного оратора?»
Мао продолжал делать колкие замечания Никсону: «Мы вдвоем не должны монополизировать шоу. Нехорошо, если мы не позволим доктору Киссинджеру высказаться». Это нарушало как протокол, так и правила вежливости и было выражением явного пренебрежения к самому Никсону. Мао никогда не осмеливался так разговаривать со Сталиным. Но, возвышая Киссинджера за счет умаления Никсона, Мао на самом деле не интересовался взглядами Киссинджера. Он просто проявил находчивость, подтрунивая над Киссинджером, которого использовал, словно «хорошеньких девушек, как прикрытие».
Мао ясно понимал, что может надавить на Никсона. В конце визита было намечено опубликовать совместное коммюнике. Мао диктовал свои пункты, в которых осуждал Америку. «Разве они не говорят о мире, безопасности?.. — спросил он у Чжоу. — Мы сделаем все наоборот и будем говорить о революции, освобождении угнетенных народов всего мира…» Таким образом, в коммюнике были изложены позиции каждой стороны, не согласующиеся между собой. Китайцы использовали отведенную им часть для тирады против Америки (хотя прямо она не называлась). Американская сторона не сказала ни одного критического слова в адрес режима Мао, не пойдя далее неопределенных и избитых фраз о поддержке «индивидуальной свободы»[152].
Несмотря на все усилия казаться борцом с американским империализмом, Мао пришлось выслушать немало колких замечаний со стороны своих старых союзников. Самое жестокое из них прозвучало из Албании, а она имела большое значение для Мао, поскольку была единственной страной с восточноевропейским режимом, которую он вывел с орбиты влияния СССР. Диктатор Албании Ходжа написал Мао письмо на девятнадцати страницах, выражая свой гнев по поводу «сраного бизнеса». На самом деле Ходжа ловко использовал риторику, чтобы получить большое количество дополнительной помощи, и подвел итог: «Вы общаетесь с врагом, но можете купить наше молчание за большие деньги». Мао заплатил.
Самой важной проблемой был Вьетнам, который на международной арене имел намного больше влияния, чем Албания. Вьетнамцы опасались, что Мао попытается использовать их как разменную монету в торге с США. Когда Чжоу отправился в Ханой сразу после первого визита Киссинджера для объяснения действий Пекина, он получил грозное предупреждение от лидера Северного Вьетнама. «Вьетнам — это наша страна, — заявил Ле Зуан. — Вы не имеете права обсуждать вопрос о Вьетнаме с Соединенными Штатами». После визита Никсона Чжоу вновь отправился в Ханой и получил там куда более худший прием. Принц Сианук в то время также приехал туда, покинув Пекин в знак протеста против визита Никсона в Китай. Он оставил редкое описание взволнованного Чжоу, который, как явствует из его записей, «выглядел взмокшим и разгоряченным после беседы с северовьетнамскими «товарищами». «Он казался раздраженным, «не в себе». Мао пробовал спасти свое влияние во Вьетнаме, увеличив помощь, которая значительно возросла по сравнению с уровнем 1971 года, достигнув максимума в 1974 году.
Все эти взятки старым союзникам, призванные удержать их в покорности, ложились дополнительным бременем на китайское население. Но этим его трудности не ограничивались. Поскольку все больше стран признавало Пекин после посещения Никсона, число государств, которым Китай посылал помощь, увеличилось с 31 в 1970 году до 66. На крошечную и неизмеримо более преуспевающую Мальту (ее население составляло около 300 тысяч человек) Мао в апреле 1972 года потратил не менее 25 миллионов американских долларов. Ее премьер-министр Доминик Минтофф возвратился из Китая со значком Мао.
Мао часто должен был переплачивать за прежнюю позицию, чтобы вернуть себе поддержку тех государств, правительства которых ранее пробовал свергать. Один из его прежних недругов, президент Заира Мобуту, рассказывал нам, как великодушно его финансировал Мао, который (в отличие от Международного валютного фонда и Международного банка реконструкции и развития) позволял ему отсрочивать выплаты ссуд на неопределенное время или возвращать их в заирской валюте, которая ничего не стоила. В 1971–1975 годах на помощь иностранным государствам уходило в среднем 5,88 процента от всех расходов Китая, достигнув максимума в 6,92 процента в 1973 году — безусловно, это был самый высокий процент в мире, превышавший по меньшей мере в семьдесят раз американскую помощь.
В то время как Мао раздавал деньги и продукты всем желающим, а также строил дорогостоящие линии метрополитена, верфи и создавал инфраструктуру для стран, которые были намного богаче самого Китая, большинство из 900 миллионов китайцев находились на грани выживания. Во многих областях крестьяне вспоминали, что самыми голодными после Великого голода 1958–1961 годов были годы с 1973 по 1976 — сразу после визита Никсона.
Никсону часто приписывали открытие дверей в Китай. Поскольку множество западных государственных деятелей и бизнесменов, а также определенное количество журналистов и туристов смогли теперь бывать в Китае, он действительно увеличил западное присутствие в этой стране. Но он не открыл дверей ни в Китай, ни тем более из Китая, увеличение этого западного присутствия не оказало никакого заметного воздействия на китайское общество при жизни Мао. Мао был уверен, что для огромного большинства своего населения Китай оставался крепко охраняемой тюрьмой. Лишь незначительное число людей извлекло хоть какую-то выгоду из восстановления отношений. Некоторым из них разрешили повидать родственников за границей — и то лишь под тщательным наблюдением. Крошечное меньшинство получило возможность прочитать с полдюжины современных западных книг, переведенных в сокращенном виде, одной из них была книга самого Никсона «Шесть кризисов». С 1973 года некоторых студентов, изучавших иностранные языки, стали посылать на стажировку за границу, но их было очень немного. Шанс получали только те, кто доказал свою политическую надежность, и они жили и работали под самым пристальным наблюдением спецслужб. Им запрещалось даже выходить из дома, в котором они жили, без сопровождения.
