Еще меньше успехов Мао добился на Ближнем Востоке. Когда в июне 1967 года вспыхнула «шестидневная война» между Израилем и арабскими государствами, Мао предложил президенту Египта Насеру 10 миллионов американских долларов и 150 тысяч тонн пшеницы, а также военных «добровольцев», если Насер примет его совет «бороться до конца». Он послал Насеру план войны (представлявший собой вариант маоистской «народной войны»), советуя ему «заманить врага в глубь своей территории», оставив при этом Синайский полуостров и в случае необходимости отступая даже к Хартуму, столице Судана. Насер отказался следовать советам Мао, объяснив своему далекому советчику, что Синай «является пустыней и мы не можем вести освободительную народную войну в Синае, потому что там нет населения». Пекин отозвал свои предложения о помощи и попробовал поддержать оппозицию против Насера. Мао не смог создать группы своих последователей на Ближнем Востоке. Когда он и Чжоу умерли в 1976 году, среди 104 партий из 51 страны (многие из них были просто крошечными группами), которые прислали выражения соболезнований, не было ни одной арабской партии.
Одним из ключевых факторов этого провала было настойчивое требование Мао, чтобы иностранные радикалы встали на его сторону в противостоянии с СССР. Это отвратило от него много потенциальных сочувствующих — и не в последнюю очередь в Латинской Америке. Там Мао потратил много денег и продовольствия, чтобы настроить Кубу против Москвы. От этой щедрости было мало толку. В 1964 году делегация девяти латиноамериканских коммунистических партий, возглавляемая кубинским партийным руководителем Карлосом Рафаэлем Родригесом, приехала в Китай, чтобы попросить Мао прекратить открытую полемику с СССР и не предпринимать «фракционные действия» и попытки расколоть коммунистические партии. Приведенный в бешенство Мао сказал им, что его борьба с СССР «продолжится в течение 10 тысяч лет», и выдвинул обвинения против Кастро. Когда делегат из Уругвая (его население — 3 миллиона человек) попробовал вставить слово, Мао оборвал его, заметив, что он, Мао, «говорит от имени 650 миллионов человек», а сколько человек представляет уругваец?
Кастро, который никогда не посещал Китай при жизни Мао, характеризовал его как «дерьмо», а затем предал гласности перед большой международной аудиторией 2 января 1966 года попытки Пекина оказать на него экономическое давление, чтобы оторвать от Москвы. Месяц спустя он обвинил Пекин в «зверских репрессалиях» и попытке ослабить кубинскую армию. Мао назвал Кастро «шакалом и волком».
Мао возлагал большие надежды на соратника Кастро Че Гевару. Во время первого визита Че Гевары в Китай в 1960 году Мао демонстрировал необыкновенную близость с ним, держа его за руку, когда любезно с ним разговаривал, а также хвалил его памфлет. Че Гевара отплатил ему благодарностью, рекомендуя копировать методы Мао на Кубе. И он занимал самую близкую среди руководства в Гаване позицию к Мао в течение ракетного кризиса на Кубе, разразившегося в 1962 году. Но Мао все-таки не смог заставить Гевару стать на его сторону в конфликте с русскими. Когда Гевара возвратился в Китай в 1965 году (перед тем, как отправиться вести партизанские войны в Африке, а затем Боливии), Мао не принял его. Запрос Гевары из Боливии о помощи Китая для строительства радиостанции, которая вещала бы на весь мир, получил отказ. Когда Гевара был убит в 1967 году, Пекин конфиденциально выражал восхищение. Кан Шэн сказал министру обороны Албании в октябре 1968 года: «Революция в Латинской Америке идет очень хорошо, особенно после поражения Гевары; ревизионизм разоблачается…»
В течение всей жизни Мао в Латинской Америке не было ни одной влиятельной маоистской партии. Печально известный «Светлый путь» в Перу был основан в 1980 году, спустя четыре года после смерти Мао[147].
На собственных задворках Мао в Азии его влияние тоже не получило широкого распространения; он оказался не в состоянии свергнуть даже такие прогнившие режимы, как режим Не Вина в Бирме. Но самой большой неудачей Мао стала «потеря» Вьетнама. В 1950-х и в начале 1960-х годов Китай был главным покровителем Ханоя в его войнах сначала против французов, а затем против американцев (Сталин поручил это Мао в 1950 году). Но вьетнамцы стали испытывать подозрения к Мао уже в 1954 году. Тогда он уже начал претворение в жизнь своей программы превращения Китая в сверхдержаву. Пытаясь добиться всесторонней советской помощи, Мао решил попробовать получить доступ к западным технологиям и оборудованию, на распространение которых было наложено эмбарго. Вероятнее всего, эмбарго могла бы снять Франция.
В то время Франция боролась за свои владения в Индокитае. План Мао состоял в том, чтобы заставить вьетнамцев усилить войну, «чтобы увеличить внутренние проблемы Франции» (как выразился Чжоу), а когда Франция запутается в них, выступить в качестве посредника при урегулировании конфликта. Идея заключалась в том, что затем Франция в знак благодарности поможет Мао прорвать эмбарго.
Мао непосредственно руководил войной в Индокитае. Во время корейской войны он остановил крупномасштабные наступления в Индокитае, чтобы сосредоточить ресурсы Китая в Корее. В мае 1953 года, когда он решил закончить корейскую войну, он послал китайских офицеров прямо из Кореи в Индокитай. В октябре того же года китайцы овладели копией французского стратегического плана «Наварра», названного так в честь французского командующего генерала Анри Наварры. Главный военный советник Китая во Вьетнаме генерал Вэй Гоцин доставил его из Пекина и лично передал Хо Ши Мину. Этот удачный ход разведки побудил коммунистов дать сражение при Дьен-бьенфу, главной французской базе в Северо-Западном Вьетнаме, где вьетнамцы при массированной поддержке китайской стороны выиграли решающую битву в мае 1954 года.
Еще до завершения битвы при Дьенбьенфу, 26 апреля, в Женеве открылась конференция, посвященная урегулированию ситуации в Индокитае (и в Корее), в которой принимала участие и китайская делегация, возглавляемая Чжоу Эньлаем. Мао еще за месяц до ее открытия решил, что «ситуация должна быть урегулирована», но ничего не сообщил об этом вьетнамцам. По его замыслу они должны были сражаться, наращивать накал боевых действий любой ценой, создавая максимум проблем для Парижа. Mai написал главному военному советнику Вэю 4 апреля: «Попробуйте закончить кампанию в Дьенбьенфу… к началу мая… Начинайте штурм Луангпрабапга и Вьентьяна в августе или сентябре и освободите их». Оба этих города были столицами Лаоса. Мао продолжал: «Следует активно готовиться к штурму Ханоя и Хайфона грядущей зимой или самое позднее в начале весны следующего года, так чтобы освободить дельту [Красной реки] в 1955 году». Мао особо подчеркнул, чтобы Вэй обсудил этот план с министром обороны Вьетнама генералом Во Нгуен Зиапом. Нужно было создать у вьетнамцев впечатление, что они и дальше будут получать все необходимое для продолжения войны в следующем году, но на самом деле он тайно решил заключить перемирие в ближайшие месяцы.
Вьетнамцы взяли штурмом Дьенбьенфу 7 мая, и французское правительство вынуждено было вмешаться 17 июня. Именно этого момента ждал Китай, чтобы включиться в игру. 23 июня Чжоу встретился с новым французским премьер-министром Пьером Мендес-Франсом в Швейцарии без участия вьетнамцев, и они выработали соглашение.
После этого Чжоу стал оказывать огромное давление на вьетнамских коммунистов, чтобы они согласились с условиями, о которых он договорился с французами. Уступки бывшей метрополии были гораздо меньше тех, на которые надеялись вьетнамцы. Руководитель Вьетнама в последующий период Ле Зуан говорил, что Чжоу угрожал: «Если вьетнамцы продолжат борьбу, то им придется рассчитывать только на себя. Он перестанет нам помогать и начнет оказывать на нас давление с целью прекращения борьбы». (Это замечание ясно показывает, как вьетнамцы сильно зависели от китайцев.) Хо Ши Мин приказал главе вьетнамской делегации на переговорах Фам Ван Донгу уступить, что Донг и сделал, обливаясь слезами. Ле Зуана отправили со специальной миссией, чтобы он сообщил эти новости коммунистическим силам на юге. «Я ехал в повозке на юг, — вспоминал он. — По пути ко мне подходили соотечественники, чтобы приветствовать меня, поскольку они думали, что мы выиграли войну. Было очень больно». Семена гнева и подозрения по отношению к Пекину пустили корни среди вьетнамцев.
