Мао настаивал на том, что Москва должна изменить свою партийную программу и, по существу, отказаться от десталинизации. Для новых советских лидеров это было исключено. Вообще они, похоже, использовали визит Чжоу как пробный шар, чтобы выяснить, не собирается ли Компартия Китая избавиться от Мао.
7 ноября 1964 года, в день праздника, Чжоу и его делегация находились среди приглашенных на приеме в Кремле и пили со старыми знакомыми; вдруг к Чжоу подошел советский министр обороны Родион Малиновский вместе с ведущим русским переводчиком с китайского. Как гром среди ясного неба прозвучало заявление Малиновского: «Мы не хотим, чтобы какой-то Мао или какой-то Хрущев стоял на пути наших отношений». — «Не понимаю, о чем вы говорите», — ответил Чжоу и ретировался. После этого Малиновский обернулся к маршалу Хэ Луну, исполняющему обязанности командующего китайской армией: «Мы уже избавились от нашего дурака — Хрущева, теперь вы избавьтесь от вашего — Мао. После этого мы снова сможем установить дружеские отношения». Малиновский даже использовал казарменный язык: «Маршальский мундир, который я ношу, был сталинским дерьмом, а ваш маршальский мундир — дерьмо Мао Цзэдуна…» Хэ Лун возразил ему, и китайская делегация быстро покинула прием.
Чжоу сидел всю ночь, составляя телеграмму Мао. На следующее утро Брежнев с четырьмя высокопоставленными коллегами (но без Малиновского) приехал в резиденцию китайской делегации, где Чжоу заявил ему официальный протест. Русские извинились, объяснив, что Малиновский выразил личное мнение и, кроме того, был пьян. Но, даже оставляя в стороне тот факт, что пить Малиновский умел, очевидно, что министр обороны одной страны никогда не сделал бы случайно таких необычных предложений премьер-министру и министру обороны другой страны, особенно если речь идет о тоталитарных странах, вроде СССР и Китая. Более того, советское руководство не осудило Малиновского, что не преминуло бы сделать, если бы это была подлинная оплошность. Вся информация свидетельствует о том, что Малиновский намеренно действовал так, чтобы от его слов можно было отказаться. Один из ведущих экспертов русской разведки по Китаю использовал в разговоре с нами весьма впечатляющую формулировку: «Мы поняли, что не сможем разделить Чжоу и Мао».
Этот эпизод сильно увеличил подозрительность Мао. Он стал предполагать, что существует обширный заговор, направленный против него, с участием не только его высокопоставленных коллег, но и русских. Ничто не могло быть опаснее для Мао, чем явное и ясно выраженное желание Кремля устранить его. Ни Пэн Дэхуай в 1959 году, ни Лю в 1962 году не смогли поколебать его положение. Но если бы Кремль на самом деле захотел от него избавиться, дело могло обернуться совсем по-другому. Интерес со стороны СССР вполне мог побудить кое-кого из его коллег предпринять отчаянные меры. От границы сателлита СССР — Монголии — до Пекина было всего около 500 километров, в основном по открытой равнине, которую могли легко преодолеть русские танки, а у Китая не было эффективных противотанковых оборонительных сооружений. Уже в следующем месяце, в декабре 1964 года, армия по распоряжению Мао подготовила план строительства на Северо-Китайской равнине искусственных гор, похожих на огромные военные крепости, — препятствий для русских танков. После нескольких лет работы и громадных расходов этот гигантский проект был оставлен, как бесполезный.
Чжоу сумел сохранить благоволение Мао, ибо Мао полагал, что его проницательность обнаружит чужие опрометчивые поступки. Однако Чжоу знал, что над ним висит серьезное подозрение. Перед отъездом из Москвы он говорил — люди из его окружения это запомнили, — что с момента основания коммунистического Китая он был в Москве десять раз, но теперь наверняка не вернется. Это и в самом деле был его последний визит, и вообще, пока Мао был жив, никто из его коллег больше не ездил в Москву[136].
Мао с оглядкой относился к тому, чтобы кто-то из его высшего окружения ездил в СССР, так как опасался, как бы эти люди не договорились с русскими свергнуть его. Даже присутствия вместе с высокопоставленными русскими на одном и том же событии в третьей стране — то есть вне поля зрения Мао — следовало избегать. В сентябре 1969 года Чжоу настолько опасался столкнуться с кем-нибудь из советских руководителей на похоронах Хо Ши Мина в Ханое, что поспешил приехать в Ханой задолго до похорон и раньше всех остальных, несмотря на протесты вьетнамцев и их уверения, что они еще не готовы принимать гостей. Чжоу благополучно уехал до церемонии похорон, куда Китай направил вместо него второстепенную делегацию.
Во время приближающейся чистки любая связь с СССР могла стать решающим фактором, особенно для представителей высшего эшелона власти. Маршала Хэ Луна арестовали и допрашивали вместе с большим количеством его прежних подчиненных. Сам Хэ Лун в 1969 году умер в заключении в ужасных условиях.
То же самое произошло и с заместителем министра обороны генералом Сюй Гуанда, которого жестоко пытали на протяжении восемнадцати месяцев и допрашивали не меньше 416 раз. Ему не повезло: он был единственным из высших военных чинов, кто был в СССР после выпадов Малиновского, а потому его заподозрили в организации связи между внутренними недругами Мао и Москвой. Сюй ездил в СССР в мае 1965 года, потому что на тот момент у Китая с СССР еще существовало сотрудничество в ядерной сфере. Сразу после этой поездки Мао отозвал всех китайцев из русского ядерного центра в Дубне и полностью прекратил все совместные работы.
После эпизода с Малиновским у Мао не было никаких отношений с Брежневым. Отношения Китая с Советским Союзом при Брежневе достигли самого низкого уровня за все время, а Брежнев оставался у власти весь остаток жизни Мао.
Однако во время грубой разведки, которую предпринял Кремль в ноябре 1964 года, Мао не приказал Чжоу уехать сразу. Чжоу остался в Москве и, согласно инструкциям Мао, провел встречи с множеством других иностранных делегатов. Он вернулся в Пекин 14 ноября, в соответствии с графиком. Неожиданно Мао вместе со своей свитой встретил его в аэропорту. Это было сообщение для русских: китайское руководство едино. Но этому не очень поверили; советские дипломаты увидели в аэропорту, что Мао выглядел не слишком хорошо, — «казалось даже, что он находится в прострации», — подумали они.
Для Мао это было время исключительной неуверенности, и Лю Шаоци воспользовался этим. Он попытался укрепить свою позицию переизбранием на пост председателя КНР. Это дало бы ему возможность резко поднять свой рейтинг и создать подобие собственного культа личности. Срок его пребывания в должности и соответственно срок перевыборов давно прошли. Мао не позволил собрать Всекитайское собрание народных представителей — ассамблею, которая должна была переизбрать председателя, — в срок, в 1963 году. Ему было нужно, чтобы этот форум собрался в тот момент, когда он готов будет свалить Лю, не раньше. Однако уже через несколько недель после нападок Малиновского на Мао Лю в очень короткий срок созвал Собрание народных представителей. Он посчитал, что Мао в этот момент не решится запретить форум или свалить его, Лю. Мао понял, чего хочет добиться Лю, и взорвался. «Давай принимай полномочия, — сказал он саркастически Лю 26 ноября. — Забирай сразу все и будь председателем. Будь хоть Цинь Шихуаном [первый император Китая]…»
Мао не мог предотвратить созыв Собрания. Все, что он мог сделать, — не дать своего благословения: не собрать заранее партийный пленум и не определить на нем повестку дня. Это был единственный раз за все время его правления, когда он так поступил. На заседании Политбюро накануне дня начала работы Собрания Мао все время раздраженно твердил Лю: «Я просто не могу рекомендовать [тебя]». А один раз он даже сказал Лю: «Никакого от тебя толку».
Вне зала заседаний Мао взорвался в присутствии пары доверенных лиц: «Кое-кто гадит мне на голову!» Затем в свой семьдесят первый день рождения, 26 декабря 1964 года, он предпринял на редкость необычный шаг и пригласил Лю на обед. Мао почти никогда не общался в неформальной обстановке с Лю или другими своими коллегами — разве что находился вместе с ними в танцевальном зале. Перед обедом Мао сказал своей дочери Ли На: «Не приходи сегодня, твой отец собирается помучить этого сукиного сына». Мао сидел за одним столом с несколькими своими любимцами, а Лю усадили за отдельный стол. Атмосфера совсем не напоминала праздничную. Все остальные молча сидели, а Мао зло сыпал обвинения в ревизионизме и «устройстве независимого королевства»; очевидно, они были направлены против Лю.
