Нодара за рулем не было.

Пока он увидел, что все уже решилось, пока подбежал и завел машину с полувыдохшимся аккумулятором, прошла целая вечность.

— Как можно скорее, Нодар! Поспеши!

Сзади включили мощные фары и пристроились след в след.

— Слава богу! — громко вздохнула Мака — удержать эти слова в груди было невмоготу — и прижалась к плечу Мери.

Мери тихонько всхлипывала.

— Господи, пошли радость в дом Маки Лежава! Господи, даруй ей долгие, счастливые годы! — как молитву, твердила Марго.

Машина мчалась, дребезжа стеклами и подскакивая на рытвинах.

После той поездки, когда Гено спас от аварии машину Мелитона, он еще дважды был на строительстве ГЭС и теперь каждый день собирался основательно засесть за работу.

Он многое знал о стройке, был знаком с рабочими и инженерами, но написать о них не мог. Как и о чем писать? — думал он. Никогда еще первое слово не давалось ему с таким трудом.

Еще до отъезда Маки Союз журналистов известил Гено о том, что его заявка на книжку принята, однако если он не пришлет рукопись до сентября, ее перенесут в план следующего года.

Пока и до сентября времени оставалось достаточно, но это была первая сравнительно крупная работа Гено, от которой многое зависело в будущем, и он хотел не торопясь, без спешки поработать над ней.

Мака понимает это, но она не понимает, как трудно написать хорошую книжку, пусть даже брошюру. Она предана и верна во всем… Поможет, пойдет навстречу, но и ей нужно отвечать тем же, такой же заботой и вниманием. Если Гоча, не дай бог, простудится, все должны думать только о нем; если у ее брата неприятности, все, кто любит Маку, должны встать бок о бок с ее братом; если отец болен, она все ночи напролет просидит возле его постели и будет требовать, чтобы и муж, и брат, и даже свекровь стояли над его головой, предупреждая малейшие желания больного.

Она наверняка обижена из-за того, что Гено сейчас не с нею и не улаживает путаных дел ее беспутного брата.

Вчера вечером он позвонил в больницу, но ему сказали, что Мака ушла. Видно, Симон оправился и теперь она помчалась на помощь брату. Она готова лезть вон из кожи, только бы покровительствовать своей родне.

Если Мака думает, что тишина и одиночество самые лучшие условия для работы, она глубоко ошибается. Раньше Гено тоже так казалось, но вот уже сколько дней потерял он впустую: знает — дома его не ждет никто, и то с одним проболтает за кружкой пива, то с другим засидится за бутылкой вина. Два последних вечера запирался с твердым намерением поработать, но опять не вышло. Сидит, работает, вдруг слышит — зовут: соседу что-то понадобилось, или у мальчишек воздушный змей запутался в ветвях тутового дерева. Опять садится, а вокруг куры квохчут, мышь кадку в подполье грызет. Слишком тихо, слишком как-то спокойно в доме, мешает это, не дает сосредоточиться. А тут уже вечер поздний на дворе. Надо хотя бы стакан чаю выпить? Надо. Значит, вставай и кипяти. Можно, конечно, и потерпеть и вовсе обойтись без чая, но все равно как-то пусто вокруг, и Гено не может собраться с мыслями — привык он к шуму и на работе и дома. Вот и теперь его опять тянет в сторону от неначатой рукописи и он думает о жене, ее брате и о Мери, которую знает с детства и которая, конечно же, достойна лучшей участи. Раз жизнь Симона вне опасности, теперь этот бездельник должен жениться, вот и весь разговор. Обязан жениться, хоть такое замужество и постыдно для Мери, но пусть пеняет на себя — сама виновата.

Утром, придя на работу, Гено первым долгом спросил о редакторе.

— Вызван на бюро, — сказали ему.

Гено тут же повернул назад, собираясь идти в райком, но голос Циалы остановил его.

— Куда путь держишь, Гено?

— Мир велик…

Циала спрыгнула к нему с двухступенчатой лесенки, подбежала и схватила за руку.

— Если б ты только знал, как я тебе благодарна!

— Благодари Доментия, а не меня.

— Как жаль, что его переводят…

— Ничего не поделаешь…

— Ух, чтоб им пусто было! Почему они не оставляют его в покое…

— Доментий тоже не без греха.

— Ну, что уж такого в этих рейдовых материалах? Подумаешь, событие!.. Как там фамилия этого?..

— Прости, но я не знаю, кого ты имеешь в виду.

— Ну, того, которого он не пропечатал… Неважно. Ты слышал? Он, оказывается, пожаловал домой к Доментию, привел троих детей и заставил их реветь до тех пор, пока они слезами не изошли, а растроганный Доментий не пообещал вычеркнуть его из статьи.

— Тоже слабость. Ведь у других жуликов тоже есть дети и, может быть, даже больше трех.

— Но Доментий по доброте…

— Был такой фильм: «Закон есть закон».

— Ах, какая прелесть! Я обожаю этот фильм. Тото в нем просто бесподобен!

— Ну, ладно! Не заводись! — Гено с улыбкой поднял руки, словно готовясь зажать себе уши.

— Молчу, молчу… Но все-таки он бесподобен!

— Я очень спешу, Циала. Когда Тебро выходит на работу?

— Тебро? Ты думаешь, я каждый день вижу ее?

— Я совсем этого не думаю.

— Наверное, с понедельника. Да, чуть не забыла: она хочет устроить вечеринку и пригласить тебя и еще кого-то…

— Кто? Тебро?!

— Да, Тебро.

— Кого же она хочет еще пригласить?

— О-о, это тайна!

— Несмотря на то, что тебе она известна? — Гено засмеялся. — Ладно, Циала, потом договорим…

Когда Дурмишхана Зосимыча только назначили председателем исполкома, он сразу же во всеуслышание объявил:

— Никаких приемных часов! Моя дверь открыта для всех и всегда.

«Ах, какой внимательный, какой простой человек!» — заговорили в городе о новом председателе.

Гено пришел в исполком с одной целью: упросить Дурмишхана Зосимыча повременить с переводом редактора на новую работу. В районном масштабе Доментий отменный журналист, к тому же редкой души человек. Его слабость — любовь к вину — ни для кого не новость, а что касается злополучных материалов рейда, он, конечно, перестарался с ними, но ведь для пользы же дела — взяток не брал и родственников своих не выгораживал…

В приемную вошли двое рослых мужчин, похожих друг на друга, как братья. Они сразу же сняли шапки, но не повесили их на вешалку, а заложили за спину и стали прохаживаться по комнате.

Один из них был директор совхоза, другой — старший агроном. На следующий день Гено предстояло съездить к ним в хозяйство за материалом, и он по выработавшейся журналистской привычке собрался было заговорить с директором, но в это время в дверях показался Дурмишхан Зосимыч. Приветливо улыбаясь, он поздоровался со всеми и прошел в кабинет. Следом за ним, но с другим выражением на лицах, озабоченные и строгие, вошли в кабинет заместитель с инструктором.

Секретарша забрала со стола газеты и письма, тоже исчезла за дверью и, вернувшись, пригласила директора совхоза и агронома.

Старуха в черном, сидящая у самой двери в кабинет, удивленно взглянула на секретаршу, но промолчала.

Толстая, дебелая женщина с гладким, лоснящимся лицом недовольно заерзала, оглядывая присутствующих, и проговорила:

— Теперь его не дождешься!

Прошло с полчаса, прежде чем из кабинета, обливаясь потом, выскочил инструктор и, не глядя по сторонам, бросился к выходу.

Кроме Гено, в приемной дожидались очереди шесть человек. Двое из них, видимо, были колхозники. Они не садились, а стояли у стены и теребили свои войлочные шапки.

Зазвенел звонок. Секретарша процокала в кабинет, тут же выйдя, отправилась куда-то по длинному коридору и вернулась с двумя запотевшими бутылками «Боржоми» в руке.

Вошли начальник управления водного хозяйства и главный инженер. Они тоже сняли шапки и, несмело озираясь, открыли дверь кабинета — видно, были срочно вызваны.

— Теперь конца им не будет, — повторила толстуха с гладким, лоснящимся лицом.

— Что верно, то верно, — поддержал ее Гено.

— Раньше назначалось определенное время для посетителей, приходил — и за час тебя принимали. А теперь весь день его ждешь — не дождешься.