— Да этого и наши не любят.

— Вот поэтому и говорю: не помешало б Корнюше хоть показаться на хуторах. Ты все же, Павло Макарович, так ему и передай.

— Передать не штука, да какой в этом толк! — пожал плечами Павло. — Не до того им сейчас. Да еще в эти дни, когда наше положение так неустойчиво. Буквально в любой час может начаться война.

Он коротко рассказал о последних событиях в Харькове: о создании Советского правительства на Украине. Обоих это известие привело в уныние (женщины к этому времени разговорились и к беседе мужчин не прислушивались).

— Вот почему мы должны в этот час тяжелых испытаний быть мудры, как змии. Я даже сказал бы: мудры и хитры. Не нужно озлоблять и без того, озлобленных. Кое-чем, возможно, даже нужно и поступиться на какое-то время, — поучал Павло. — Кстати, Рябокляч жаловался на ваши хутора. Перевыборов требуете. Неужели анархические элементы над вами верх взяли?

— Не то чтобы верх. Мы «полюбовно», — в кавычки взяв это слово, ответил Чумак, — приняли такое постановление. А в отношении кандидата, так они своего имеют, а мы — своего.

— А чем вам Рябокляч не угодил? Фигура подходящая, видная: старый политический деятель, арестовывался при царизме, умеренный эсер. Видно, вам Невкипелого Прокопа захотелось? Или из «варягов» кого-нибудь? Из городских большевиков?

— Да упаси бог! — даже заерзал на скрипучем стуле Чумак.

— Но и Рябокляч не на своем месте, — добавил Гмыря. — Сначала, правда, видный будто был. А теперь насмарку сошел человек. Чужим умом век не проживешь!

«Вот оно что, — подумал Диденко. — До последнего времени как раз это и устраивало Гмырю. Что же случилось? С кем же это он дружбу порвал?»

— Как хотят, так им и вертят.

— Кто вертит?

— Да мало ли там, в волости, еще! Того же Пожитько взять. Разве ему на такой должности сидеть! Земельный комитет! Узел всех вопросов. Ему в «Просвите» только выкамаривать!

— Кстати, Ивга Семеновна, рекомендую вашему вниманию, — сказал Павло. — Лучшего Запорожца или Выборного во всем уезде не найдете. Басище воистину протодьяконский.

— Благодарю, — иронически усмехнулась Ивга Семеновна. — Но я с большой охотой отдала бы все басы из «Просвиты» только за одно: за уважительное отношение к этому культурно-просветительному учреждению. Чтобы не говорили о нас — «выкамаривают»!

— Ну, это уж вы меня, старика, простите! Может, и не то слово сказал! — развел руками и хлопнул себя по бедрам Гмыря. — С кем не бывает?! Или такой случай взять. Сегодня это было, — без всякого интервала, боясь, чтобы снова не перебили, продолжал Гмыря. — Какая власть дозволила б такое?! Вот ты, Трохим Остапович, не один год старшиной был. Взял бы я, да и отнял ружья у твоего урядника и стражника. Что бы ты мне на это сказал?

Чумак закрыл глаза и повел из стороны в сторону головой.

— Тюрьма! Без всяких разговоров!

— Вот! А он что? Рябокляч? Облизнулся молча, сел в свои сани, да и поехал обедать. Будто ничего не случилось.

— А ничего особенного и не случилось, — заметил Павло.

— Как это ничего?! Да ведь власти в целой волости как не бывало. Какая же это власть, если не на кого опереться?! Правильно ему Легейда Петро тогда сказал: «Не стращай кутузкой, ведь тебе, говорит, некому даже приказ отдать, чтобы посадили».

За окном во дворе залаяли собаки.

— А вот и он, — сказал Гмыря и пояснил, обращаясь к Павлу: — Узнал, что будешь вечером у нас, и набился: «приду» да «приду». Видно, оправдываться будет.

— А кто я такой для него, чтобы ему оправдываться передо мной? — с притворным удивлением сказал Павло: он всегда был очень чувствительным к лести.

— Сам хорошо знаешь, Павло Макарович, кто ты для нас! — ответил Гмыря. — Недаром же сам — один изо всего села, а то, поди, из целой волости — в такие вот люди вышел! — Гмыря еще поддал лести, чтобы заручиться поддержкой Павла в неминуемой стычке с Пожитько.

Вошла служанка:

— Хома Гречка пришел.

— Что ему нужно? — удивился Гмыря. — Скажи, что некогда сейчас. Завтра или в понедельник пусть приходит.

Служанка вышла. В комнате снова завязался разговор. Но теперь Гмыря слушал невнимательно и все ловил себя на том, что прислушивается — не стукнет ли сенная дверь. Нет, Хома, как видно, решил дождаться, когда хозяин выйдет от гостей на ту половину. «Чего ему?» И наконец не выдержал, встал и вышел.

— Ну, чего тебе? — войдя в кухню, недовольным тоном спросил Гмыря.

Угрюмый человек в шинели, сидевший на лавке у порога, встал и негромким, хриплым от простуды голосом сказал:

— Дело, хозяин, есть. Винтовку продаю.

— Ну и продавай себе. Я тут при чем?

— Хочу, чтобы вы купили. Тоже русская, трехлинейка. В хорошем состоянии. И недорого: десять пудов ржи.

Уж очень это было похоже на насмешку. Но Гмыря сдержал себя.

— Ого, «недорого»! Это что, казенная цена ей такая?

— Казенная цена ее нам неизвестна. А вы так Титаренко заплатили. Вот я узнал, что у Олексы ее отняли, и пришел.

— Думал, что на дурня напал?

— Да почему ж на дурня?

— А потому. От вас теперь всего можно ожидать. Напрактиковались на войне. Сегодня продашь, а завтра натравишь кого-нибудь. Как Титаренко Луку. А рожь пополам. Вот оба и в выигрыше!

— Да бог с вами, Архип Терентьевич! Вот что значит голова хозяйская! Сам бы до такого, ей-бо, не додумался!

— И опять-таки, чего тебе так приспичило? Ночью?

— Потому как сегодня непременно нужно от нее избавиться. Не найду покупателя, хоть в прорубь бросай!

Такой поворот дела уже заинтересовал Гмырю. И своей таинственностью, и тем, что была надежда приобрести нужную вещь почти даром. «Пять пудов, больше не дам», — решил он. Но прежде чем назвать эту окончательную цену, поинтересовался, естественно, что же случилось. Но Хома при служанке не хотел говорить. И тогда Гмыря, хотя и с большой неохотой, провел чужого человека в «круглую» комнатку, служившую ему спальней. Закрыв за собой дверь и не предлагая Хоме сесть (да и сам не присаживаясь), Гмыря без лишних слов спросил Хому о причине.

— Да что я, для того с фронта бежал, чтобы снова туда попасть?! Дураков нет!.. — И рассказал, что нынче вечером Петро Легейда наказывал всем беднякам, кто имеет оружие, идти на облаву завтра. На волков будто бы.

— А почему же только беднякам?

— Вот то-то. В самую точку попали. Облава — только повод. Невкипелые да Артем Гармаш хотят отряд Красной гвардии в селе организовать. Вот и придумали. Чтобы собраться в безлюдном месте. Кажись, и командира выберут завтра. А раз уже и командир будет, считай, что снова в солдатчину, как кур во щи, попал. Так будь она неладна, эта винтовка! Восемь дадите?

— Десять, а не восемь, глупая башка твоя! — сказал Гмыря, прикидываясь возмущенным. — Или, думаешь, на твоей беде наживаться буду! — Оторопевший Хома Гречка растерянно моргал глазами. — Ежели, конечно, согласишься на мои условия.

— Сказывайте.

— За винтовку я даю тебе десять пудов ржи. Но не сразу. По два пуда в месяц. Сказать бы — в рассрочку.

— Э, вы хитрые, Архип Терентьевич, — зная хорошо Гмырю, заподозрил в его предложении какую-то каверзу Хома.

Но Гмыря сердито перебил его:

— Говорю, глупая башка, — так и есть! Чего ты боишься? Что я, мошенник? Так я же не беру сейчас винтовку у тебя — понял? Не беру. У тебя останется, пока не выплачу все сполна.

Хома в тяжелом раздумье долго мял в руках свою облезлую солдатскую шапку. Наконец:

— Так это же мне в отряд придется…

— А как же! Ежели другие вступают, так и тебе нужно. Не быть же тебе белой вороной среди них.

— И на облаву завтра?

— Непременно! — живо подхватил Гмыря и сразу же, поняв, что явно показывает свою заинтересованность в этом чужом для него деле, поспешил прикрыться шуткой: — Если не волка, авось хоть зайца подстрелишь. С мясом к празднику будешь. Колоть небось нечего?

— Какое там «колоть»! — махнул рукой Хома. — Без хлеба сидим. С той поры, как дома, почитай, ни разу еще хлеба досыта не поел.