— Не помрет! — отозвался из угла садовник Лукьян Деркач. — В банке, чай, не одна тысяча…

— Так ведь банки у них там, в России, лопнули. Большевики лапу наложили.

— У него и тут, на Украине, есть.

— Навряд! Разве он знал тогда, что будет Украина? Да еще отдельно от России.

— Это мы с тобой не знали, — вмешался в разговор Антон Теличка. — А они — будь уверен! Они и про революцию — о том, что она будет, — тоже наперед знали. Ведь среди научных людей вертелись. А по заграницам — даже с революционерами знались… — Думал-думал и не вспомнил никого, кроме: — Со всякими там Брешко-Брешковскими. Князь Куракин, думаете, почему себе пулю в лоб пустил? Потому как видел — крах на его жизнь надвигается.

— Не больно ли поспешил только! — отозвался дед Свирид. — Ведь это дело было за четыре года до войны. Семь лет мог бы еще пожить. Ничегошеньки он не знал.

— Семь лет. Подумаешь! — снова заговорил Антон. — А коли он и так уж, без тех семи, нажился до отрыжки? Самое дорогое шампанское не пил уже, а ванны принимал. Самых красивых шлюх менял каждый день, как перчатки. Пока для этого дела годился. А вышел порох весь — зачем ему было небо коптить? Хвалю! Умел пожить, сумел и с арены жизни вовремя уйти. Не то что Погорелов! Такие деньжищи в имение всадил, а теперь…

— А теперь, — немного резко перебил Артем Теличку, ибо знал, как тот может толочь воду в ступе, — а теперь не раз еще попытается всякими способами вернуть себе свое — и кнутом, и пряником. Они уж и роли распределили: сынки — кнутом, а папа — пряником. Интересно, какой план он сейчас лепит там, в конторе, вместе с управляющим?

В хату вошли Микита и Омелько Хрен.

— Что, и до сих пор в конторе?

— Да, еще светится там, — ответил Микита. — И почтарь только что оттуда вышел.

С его приходом разговор сразу переключился на другую тему. Стали расспрашивать Микиту о посещении земельного комитета. Тот довольно подробно рассказывал.

— Все добивались, чтобы на тебя, Тымиш, да на Мусия Скоряка все свалил. Дескать, самовольно взяли коней в город. «Да за кого же вы меня, говорю, принимаете?! Как же самовольно, коли я им и запрягать помогал!» Крутили-вертели на все стороны и Пожитько, и Рябокляч — пришлось допустить к работе. И сейчас в толк не возьму: чего они той забастовки так испугались?!

— Ну, у них свой страх, а у нас свой, — сказал дед Свирид.

— А я — нисколечко! — Микита подвыпил, и сейчас ему море было по колено.

— Не бреши, Микита! — осадил его дед Свирид. — Недели не прожил без кладовой, и то отощал. А ежели бы и вправду, как этого Антон хочет, крестьяне скот разобрали, куда нам с тобой деваться?

— А что Миките! — воскликнул Терешко Рахуба. — Хата есть. Пристроил, как Вухналь, закоулок возле хаты, лучшего коня закует в путы. Как-нибудь дотянет до весны. А там — земли нарежут. Еще, гляди, хозяином станет. А вот нам…

— И кто б говорил! — вмешался Антон Теличка. — Да я бы, Терешко, на твоем месте — здоровый, красивый, на гармони играешь — на такой бы богатой дивчине женился, в хозяйство пристал! А то — еще лучше — на вдовушке молодой, да чтоб с коровой дойной.

— А ты сам что же?

— Сравнил. Не всем одинаково судьба наворожила. Мне — как в песне поется: «З жінкою не возиться». Перед нами, партейными, делов еще да делов! Пока революцию не закрепим. Окончательно! Разве уж тогда. А при социализме и чужих молодок, и девчат на нас, холостяков, хватит.

— Ну, это уж мы не туда заехали, — остановил Антона дед Свирид. — Шутки шутками, а к тому идет: барскую землю поделит народ, а тогда и за рабочую скотину возьмется. Как же иначе!

— Рабочая скотина не к спеху, — возразил Омелько Хрен. — До весны еще далеко. Отчего волам да коням в тепле не перезимовать! А вот как раз с ваших, дед Свирид, овец, знать, и придется начинать.

Дед Свирид гневно блеснул глазами на Омелька.

— Да как раз же окот начался!

— Вот и хорошо! Хоть какое молочишко будет детворе. Как по-твоему, Артем?

— Должно, так оно и будет. Пятьсот штук, говорите? По пятку — и то на сто дворов. А многодетным придется корову. Баранов, конечно, нужно оставить под вашей, дедусь, опекой. Да и овцы уйдут от вас только до весны. А там всем селом поклонятся вам: пасти-то не будет каждый отдельно, а отарой. Так же и быков племенных оставить нужно — на скотника. Племенные пункты будут. И рабочий скот тоже не следовало б делить. Разумные люди прокатные пункты устраивают в бывших имениях. Вот так бы и нам. Многие из вас и работу здесь имели бы! А сколько крестьян от лишней работы избавилось бы.

— Это не нам решать. Как общество. Что на сходе скажут.

— Но и вы же теперь не без голоса. Нужно только, чтобы и ваш голос на сходе слышно было. И не только слышно, а чтобы к нему прислушались.

— Да Горпина с Настей вдвоем как запоют, — пошутил кто-то, — все село прислушивается.

— А почему?

— Уж больно хорошо поют.

— Вот так и вы свое дело хорошо делайте. Дружно, разумно с революционной точки. Вот и к вам будут прислушиваться.

— Трудное дело!

— Ничего! Старший брат, городской пролетариат, поможет, — весело кинул Микита.

Антон вскочил с лавки и выступил на середину хаты.

— Поможет! Последний кусок хлеба изо рта вырвет. Разве это хлеб, что мы едим?! — Он шагнул к столу и взял кусок хлеба. — Навоз!

— Тьфу на тебя, бешеный! — возмутилась Настя.

А Горпина ей тихо, но так, что все слышали:

— Что ты хотела от ракла!

Антон вскипел, но не успел ничего сказать, — послышался голос деда Свирида:

— И впрямь ракло! Что ты о хлебе святом глупым языком своим мелешь?

— Или такое еще, — словно ничего не случилось, продолжал Антон. — Десять кабанов сейчас у нас на откорме. Сало толщиной в ладонь уже. А мы его хоть понюхаем? Для города все!

— Его и в городе — хотя бы на госпиталь да на больницы хватило, — сказал Омелько Хрен. — А армия? Или, может, все-таки и горожанам перепадет? — глянул на Артема.

— Не все горожане одинаковы, — ответил Артем. — Буржуи — те живут базаром, не горюют. А городская беднота, рабочие, давно забыли, каково сало на вкус. Хлеба по фунту, да и то не каждый день. А в Петрограде — по четверти фунта.

— Что ты нам со своим Петроградом! — закричал Антон. — По мне — хоть по осьмушке!

— Да уж по тебе, — презрительно глянул на него Артем. — Но дело касается нас. Выстоит Петроград — выстоит и Российская Советская Республика. А вместе с нею и мы здесь, на Украине. Микита говорит: старший брат поможет. Уже помогает. Прежде всего тем, что революцию с оружием в руках защищает. Кто на Дону с калединцами бьется? Донбасские шахтеры, харьковские металлисты. Кто Петроград от белогвардейцев грудью заслонил? Рабочая Красная гвардия вместе с революционными солдатами. Есть и наших, украинцев, немало там. И даже из нашего села — Кирило Невкипелый.

Девчата тем временем собрали со стола пустые миски. Векла хотела уж класть вареники, когда в хату вошел Оверко Вухналь. И еще с порога с удивлением сказал:

— Чего это пан с управляющим к нам жалуют?

— Идут? — всполошилась Векла и отставила миску. Стала прихорашиваться перед зеркальцем, вделанным в стену возле печи.

— Да уж возле порога.

Антон тоже заволновался. Окинул взглядом всех.

— Так, хлопцы, смотрите же! Все в одно: если завтра не будет печь переложена…

— Воскресенье завтра, — напомнил кто-то. — Дед Аврам не пойдет ни в какую.

— А в этом и весь секрет. Точно, не пойдет. А нам это и на руку: основание для забастовки.

— Кому что!

— Кому что, а курице просо!

Антон не успел еще ничего ответить, как открылась дверь и в комнату вошли Погорелов, управляющий и уполномоченный из уезда Тищенко. Вслед за ними — Влас.

— Здравствуйте, барин, ваше превосходительство! — поклонилась Векла.

— Здравствуй, молодушка, — ответил Погорелов. — Забыл, как звать.

— Веклой, ваше превосходительство. — И снова низко поклонилась.

В хате было душно, и по какому-то неуловимому знаку Влас бросился к Погорелову и помог ему снять бекешу. И так стоял потом все время — с бекешей и папахой в руках.