Грицько вместе с Лукой жил у кожевника, помогал ему в работе. Еще жили какие-то люди — теснота в хате, грязь, смрад. Да почти во всех хатах было полно народу — бежавшие крестьяне из нескольких волостей. Ютились в чуланах, в клунях, несмотря на холодище и морозные утренники. Появились больные сыпным тифом. Заболел и Грицько. Но, может, это и не сыпняк, а просто вспотел возле кож, а в дубильне сквозняки, — вот и прохватило. Лежал в темном, пропахшем мышами чулане, заставленном засеками да кадками, на топчане под шинелью, а сверху укрытый еще вонючей овчиной. Какой ужас! Нужно немедленно забрать его отсюда. Затем и приехала. Рассказывала, что вчера впервые явился в свое имение Погорелов. Лишь на несколько часов, вечером и уехал обратно. А все же нашел время и в школу зайти. Не без юмора рассказывала, как он галантно целовал ручки Докии Петровне и ей и не находил слов для благодарности. Уверял, что считает себя их неоплатным должником. Докия Петровна и поймала на слове. Попросила, чтобы оставшихся приютских детей Макара Ивановича управляющий не переводил в каретный сарай — холод еще на дворе, — хотя бы до тех пор, пока и этих детишек люди не разберут. Согласился, но не больше как на две недели, пока не приступили к ремонту маляры, а подрядились они начать сразу после пасхи. Тогда решилась и она. Умышленно начала разговор при Докии Петровне и Макаре Ивановиче — при свидетелях, а не наедине. Вынужден был и ей пообещать, хотя и очень неохотно: «Извольте, ничего вашему жениху не будет за старое. Только в будущем уж пусть никуда не ввязывается». «Вот с этим и приехала. Разве знала…» — «А ты, правда, чудна́я женщина! — не дав ей закончить фразу, сказал Грицько. — Ползимы спали в одной кровати, а так и не распознала — с кем!» Чего-чего, но поднять ее на смех — этого Ивга не ожидала. И просто растерялась вначале. А он продолжал: «Да что я, болван? — полагаться на панскую ласку, принимать его ультиматум: «Пусть никуда не ввязывается!» Нет, пан Погорелов, ввяжусь. Вот только на ноги встану!» — «Оставь-ка свои шутки!» — и в голосе ее зазвучала хорошо знакомая ему резкая, «учительская» нотка. Но, очевидно вспомнив, что это не действовало на него и раньше, сразу же изменила тактику. Осторожно, боясь набраться вшей из этой отвратительной овчины, наклонилась к нему и говорила горячим шепотом: «Ну, ты же, Гриць, разумный хлопец!» — «Да разве можно дальше терпеть то, что делается вокруг?!» — «А что же особенного делается?» — «Да ты что, с луны свалилась! Не видишь, что к старому режиму вертают!» — «Глупости говоришь!» Грицько горел в жару, и от нестерпимой боли, казалось, раскалывается голова, а тут еще этот тягостный спор. И, может, поэтому слова Ивги были для него сейчас, как никогда раньше, обидны и возмущали. «Нет, это ты прикидываешься!» И завелись. Такие пререкания на политические темы, и довольно острые порой, бывали у них и раньше. Но никогда еще не приводили к серьезным размолвкам. Всякий раз кто-нибудь из них, чаще Грицько, в самый разгар спора оказывался «умнее», хотя бы потому, что первый осознавал, какая это нелепость так портить свой медовый месяц. И замолкал первым, демонстративно, зная из опыта, что она не останется безразличной к этому. И действительно, вслед за ним замолкала и она. А потом — не успеют опомниться, бывало, как очутятся в объятиях друг друга. Возможно, что именно так было бы и на этот раз. Но… Да если бы даже был здоров он сейчас, все равно! Достаточно было ей на один миг вообразить себя с ним в этой страшной постели-берлоге, как почувствовала мурашки по телу. А может, это и не мурашки, а обыкновенные вши, каких успела здесь набраться. Почти не скрывая ни отвращения, ни страха — ведь, может, тифозные! — Ивга поспешно закончила разговор. Уже от порога сказала отчужденно: «Ну, делай как знаешь! Но о том, что сказала тебе давеча, подумай хорошенько. Времени для этого у тебя, кажется, будет более чем достаточно». И вышла из чулана.
Однако Ивга ошибалась — это был не тиф, а какая-то, как сказал присланный ею на другой день фельдшер из ветробалчанской больницы, испанка. И через неделю Грицько уже поднялся и даже работал в дубильне. Но его очень тянуло в Ветровую Балку. Не все и помнил из того, что наговорил ей, но помнил ее ледяной тон при прощании. Необходимо было встретиться. И, поправившись, решился как-то ночью тайком сходить в село. Пошел вместе с Лукой, который до этого уже не раз бывал у своей Дарины, и без всяких приключений.
Прежде всего зашел домой. У отца было все благополучно. Общая беда его обошла — в имении тогда он ничего не брал. Даже дерево, что навозил из казенного леса, никого особенно не интересовало, кроме, разве что, завистливых соседей. Грицько посоветовал отцу, дабы не выделяться среди массы крестьян, отвезти этот строительный лес к чертям. «Куда?» — «Наймите кого-нибудь себе в помощь да и свалите просто на выгоне перед волостью». — «Так деньги же заплачены!» — «Не в деньгах счастье, а чего ему трухляветь во дворе? Строиться все одно скоро не доведется. Время такое — не до женитьбы мне, батя!» Ничего определенного отец в ответ не сказал. Подумает. А Грицько из дому пробрался к школе. Но здесь его ждала неприятная неожиданность: Ивги в селе не было, несколько дней назад поехала в город. Зачем? Макар Иванович, которого Грицько поднял с постели, точно ничего не мог ответить. Но вещей с собой не взяла, очевидно, еще вернется. Оставила для него письмо. Коротенькое, и ничего нового в нем не было. Снова советовала все хорошенько обдумать и вернуться в село. «Ведь иначе, — писала в письме, — чего мне сидеть одной в Ветровой Балке, как вороне на тыну?» Грицько не мог не согласиться с этим: да, она была права. И первой его мыслью было остаться в селе. Но совестно было и перед Лукой и перед остальными односельчанами, вынужденными скрываться. И прямо из школы он ушел из села. И кто знает, как долго еще Грицько строгал бы вонючие кожи у своего далекого, через Луку, родича-кожевника, если бы не встреча с Кандыбой, руководителем подпольной группы. Он знал Грицька еще раньше, до леса, да, как видно, и теперь не упускал из виду. Во всяком случае, знал и где живет в Зеленом Яру, и о посещении его Ивгой Мокроус. И даже, от Телички возможно, с чем приезжала к нему тогда. Поэтому едва ли не с первого слова, разыскав Грицька у кожевника, и перешел к делу: предложил вступить в свой формировавшийся сейчас партизанский отряд… И даже командиром. Но какого подразделения, наперед сказать не мог. «От тебя будет зависеть, сколько людей сколотишь: взвод — так взвод, а сотню — так сотню, все твои». Но речь шла не о «лесовиках» — крестьянах, пришедших из окрестных сел, — этими есть кому заняться и без него, а о легальных жителях Ветровой Балки. Для чего и ему, ясное дело, необходимо будет вернуться в село. И, не теряя времени, браться за дело. Под прикрытием «Просвиты» можно будет собираться в школе, наладить изучение материальной части — хотя бы винтовку, пулемет, ручные гранаты — среди молодежи, не проходившей военной муштры, в первую очередь; да и воинские уставы — полевой, гарнизонный, строевой, — чтобы хоть в строю научились ходить, не наступая передним на пятки! «А оружие?» — поинтересовался Грицько. «Оружие будет», — заверил Кандыба. Дескать, и зональный штаб обещает, да и сами с усами!
Но что крылось за этой формулой, Грицько узнал лишь позже, когда уже жил в селе, от Антона Телички. Очень подмывало того похвастаться перед Грицьком. Ведь это же он открыл ту лазейку в склад трофейного оружия немцев.
Еще во время первого прихода карательного отряда оккупантов в Ветровую Балку ему посчастливилось «снюхаться» с одним немцем-пройдохой. Сам предложил Теличке трофейный наган и недорого — за полпуда сала на посылку. Он-то и посоветовал Теличке своего земляка, еще большего пройдоху, из дивизионного склада трофейного оружия в Славгороде. Через него вроде бы можно будет не то что винтовки, а и пулеметы раздобыть. А то и пушку даже. Но только — за золото. Кстати, их батальон через неделю снимают и возвращают из Князевки в Славгород, вот он, Ганс, и поможет связаться с ним. Теличка доложил Кандыбе. Послали в Славгород разведку для проверки командира второй Песчанской сотни Коржа да Егора Злыдня, который свободно говорил, как бывший военнопленный, по-немецки. Подтвердилось. Даже выторговали: какую-то часть можно выплатить серебром и бумажными деньгами, николаевскими, конечно. Раздобыть эти деньги было поручено нескольким боевым группам, и они в течение недели совершили более десятка налетов на кулаков-богатеев в округе, в Ветровой Балке — на Гмырю Архипа, в Чумаковке — на Трофима Чумака. И даже на несколько церквей. Собрав немалую сумму денег — одних золотых червонцев больше чем на тысячу рублей, серебра около пуда да торбу бумажных денег, — в начале этой недели были отправлены в Славгород тот же Злыдень и Тымиш Невкипелый. Со дня на день ожидали вести от них, чтобы послать подводу, а может, и не одну. И вот тебе — такая неудача, такая беда!
