Хлопцы согласились и тут же, не мешкая, начали копать. А потом и могильщики пришли. И это было как раз кстати. Потому что в двенадцать Артему необходимо было быть в городе на свидании с Таней.
Чтобы не опоздать, Артем вышел раньше на какие-то четверть часа. Хотя табачная фабрика тоже бастовала, Артем уверен был, что Таня все равно будет ждать его, как условились, на проходной в двенадцать часов. И не ошибся. Еще за добрую сотню шагов он увидел ее среди прохожих на тротуаре — в той же, что и в прошлый раз, голубой блузке и синем платочке. Заметив Артема, Таня ускорила шаги и, когда встретились, торопливо только успели поздороваться, сказала невесело:
— Ничего, Артем, не вышло у меня с Христиной теткой.
— Не ходила к ней?
— Нет, ходила. Вчера, правда, мама не пустили. Такое в городе творилось! Пошла сегодня рано утром, прямо с фабрики, после митинга, вместе с подругой, что живет в той части города. Но пришла не вовремя. Столовники уже позавтракали, правда, но за столом под акациями сидели с газетой Христин дядька Иван — вернулся из рейса — да Мегейлик. А ему и не хотела попадаться на глаза, чтобы снова не прицепился со своей моралью…
Так, разговаривая, они дошли до небольшого скверика с серолистными от пыли акациями и сели на скамейку. Таня продолжала рассказывать.
С полчаса, наверно, бродила по улице, пока наконец разошлись они: заглянула в щель забора — никого нет за столом. Только тогда решилась. Тетка была дома, хозяйничала на кухне. Ее появление хозяйку удивило, хоть она и старалась не выказать этого. А когда сказала, от кого, та недовольно передернула плечами. «Да он что, неужто и по сю пору в Славгороде? Что он себе думает, сумасшедший!»
— И так осерчала, что я уж и не осмелилась спрашивать что-нибудь про того человека. На, прячь свою зажигалку. И вообще… — у девушки голос задрожал от слез.
— А ты не горюй, — успокаивал взволнованную девушку Артем. — Будем считать, что этого именно и нужно было ожидать. — И даже пошутил: дескать, не всякий за первым разом схитрить сумеет, не моргнув глазом.
Натянутой шуткой Артем хотел скрыть от Тани свое огорчение от неудачи. Не может он, не имеет права, не разузнав ничего о провокаторе, покинуть город! Поэтому, попрощавшись с Таней — до отъезда уже не увидятся, — сразу же отправился сам на Троицкую улицу, к Петренкам.
Большого риска в этом, как думал Артем, не было. В доброжелательности Марии Дмитриевны по отношению к нему Артем не сомневался. Хотя ее неумение держать язык за зубами и возмущало его. Но он находил и оправдание ей: очевидно, была уверена, что вреда от этого не будет никакого. Так и вышло. Ведь если бы Мегейлик имел недобрые намерения в отношении его, зачем бы он сказал тогда Тане, что знает о пребывании его в Славгороде? Не так просто отправить другого на виселицу. Если, конечно, в человеке есть хоть капля совести. А Мегейлик, видать по всему, — человек совестливый. Хуже было с дядькой Иваном. С ним Артему никогда еще не приходилось встречаться. Но давнюю его враждебность из-за того, что «завязал свет» его племяннице Христе тогда в Таврии, хорошо запомнил Артем. Точно так же, как и его недостойную роль коварного советчика Христиной матери, а своей свояченице, что и привело в конце концов к страшному по результатам недоразумению между ним и Христей. Ну, да с тех пор много воды утекло. Поумнел, надо полагать, и дядька Иван.
Несомненно, немалый риск для Артема был в самом его появлении в городе хотя и с надежными документами, но в такой неспокойный день общегородской забастовки. К тому же ему нужно было пройти через весь город, чтобы добраться до Троицкой улицы, расположенной недалеко от вокзала.
А улицы были буквально «нашпигованы» немецкими и полицейскими патрулями, конными разъездами, которые бдительно следили, чтобы прохожие строго придерживались заведенного порядка, и, главное, чтобы не собирались вместе более чем три человека. Время от времени, на выбор, у наиболее подозрительных проверяли документы. Один раз пришлось и Артему показать свои. Но на этот раз ему, как Петру Сиротюку, повезло куда больше, чем позавчера Евтуху Синице: полицейский хоть и довольно долго мял в руке его удостоверение и военный билет, но так и не нашел к чему придраться.
«Наверно, и Лиходею сегодня не до того, чтобы рассиживаться долго после завтрака или перед обедом, — думал Артем, — тоже где-нибудь вот так рыскает!» И поэтому столкнуться с ним во дворе не опасался. А все же, прежде чем зайти во двор, по примеру Тани, и сам заглянул в щелку забора. Во дворе никого. Вот и хорошо!
Зато в квартире Петренко, только ступил с крыльца через порог, сразу же и наткнулся в сенцах на хозяина. Поздоровался с ним, назвал по имени-отчеству — Иван Лукьянович, добавив при этом: «Если не ошибаюсь».
— Нет, не ошибаетесь, — ответил хозяин густым басом, который так же, как и тенор Лиходея, был когда-то, перед войной, славой и гордостью церковного троицкого хора, управляемого регентом Мегейликом. Потом поинтересовался: — А вы кто такой будете?
— Да я… к Марии Дмитриевне, по одному делу, — чтобы выкроить хоть несколько минут, ответил Артем, сам удивляясь: ведь знал же от Тани, а почему-то думал, что сперва встретит тетку, а не его.
И в этот момент, услышав в сенцах разговор, из кухни показалась сама хозяйка и узнала Артема. На его приветствие ответила очень сдержанно, а окинув взглядом, добавила:
— Ну, слава богу, хоть лохмотья свои сбросил! — А мужу коротко пояснила: — Христин. Отец Василька. — И снова к Гармашу, но уже помягче: — Заходи, гостем будешь. — Она открыла дверь в комнату, но сама не зашла. На плите, мол, жарится как раз. И поручила мужу: — Займись, Лукьянович, гостем.
Мужчины зашли в комнату, просторную и светлую, раскрытая дверь из которой вела в другую комнату, видимо, спальню, напротив дверей стояла широкая кровать с целым набором подушек на пестром фоне ковра.
Артем кое-что знал о супругах Петренко из рассказов Христи еще в Таврии.
Лишь на десять лет старше Христи и на столько же моложе Христиной матери, а своей сестры, Мария смолоду жила в Славгороде, работала прислугой «за одну», горничной и кухаркой разом, у господ среднего достатка, и только уже перезрелой девицей, не раз до того обжегшись на ненадежных своих «женихах», вышла наконец замуж за немолодого бездетного вдовца, кондуктора пассажирской службы Ивана Петренко. Именно это и объясняло ее уважительное величание мужа по отчеству, но это же было причиной и мужней покорности ей, как жене, перед которой порядком провинился, не оправдав ее надежд на счастливую семейную жизнь: бездетными так и живут вот уж больше десяти лет. И очень страдали от этого оба. Было время, когда даже хотели удочерить племянницу Христю. Но девушка и слышать тогда об этом не хотела. Ведь должна была бы разлучиться, может, и навсегда, со своими родными — родителями и двумя сестричками. Потому что именно тогда отец собирался на переселение в Зеленый Клин. Однако, вернувшись через год из Сибири после смерти отца, а позже из Таврии, где была на заработках, Христя, устроившись на работу на табачную фабрику, жила у них вплоть до своего замужества. Да и после жили в одном дворе, питались даже вместе, живя как одна семья. И только спать расходились по разным квартирам. Свыклись, сроднились. И потому разрыв ее с мужем Петренки восприняли как свою личную драму, и Артем, конечно, понимал это. И настроен был соответственно: о прошлых горестях, причиненных Иваном Лукьяновичем, решил даже не вспоминать. Так и было бы, наверно, если бы Иван Лукьянович, наоборот, не был настроен очень воинственно.
— Так это ты и есть тот самый баламут, — дав минутку гостю освоиться в обстановке, начал хозяин, — что у законных мужей жен отбиваешь?
Артем ответил весьма сдержанно:
— Плохо, видать, вы свою племянницу знаете. Христя не из тех женщин, которую можно у кого-то там отбить. Сама рассудила, сама решила.
— А ты, выходит, ни при чем? Бессовестный ты человек! Мало того, что тогда, в Таврии, свел с ума и бросил. Хорошо, что у дивчины было где голову приклонить. Но и то… кабы не тот же Мегейлик… А нынче снова… Что тебе, девчат да вдовиц мало? Наладилась жизнь у молодки, вернулся муж из плена… Так нет, тебе нужно снова поперек дороги становиться!
