— Ну так чего же?

Вместо Власа ответила Горпина:

— Да ведь его Теличка в тюрьму упек! Спасибо дяде твоему, Федору Ивановичу: присоветовала твоя мать — поехала я в город, пожаловалась, так он сказал кому-то там, чтобы разобрались как следует. А то бы…

— Расстреляли б — весь сказ. Он же мне что пришил! — оживился Влас. — Будто бы я юнкеров укрываю. Для того, дескать, и остался, по приказу генерала Погорелова, в имении тогда, в декабре.

— Ну, «пришил» — верно, не то слово, — сказал Смирнов. — Ибо рыльце, Потапович, у тебя было-таки в пушку.

— А что я должен был делать? Может, нужно было выдать его Теличке?

— Иной выход был. Единственно правильный. Нужно было ему самому из тайника выйти. Повинную голову меч не сечет! Уговорить нужно было парня. А не «снотворное» ему поставлять.

Смирнов как видно, знал уже эту историю и снова выслушивать ее не имел желания. Да и времени не было. Если выезжать рано, то нужно предупредить кого следует, чтобы успели приготовить «передачу». Он допил свой чай и поднялся из-за стола. Сказал, что сходит попрощаться к одним знакомым. Скоро вернется.

Когда Смирнов ушел, за столом воцарилось долгое, гнетущее молчание. Допили чай. Горпина взялась перемывать чашки, а мужчины закурили. И только теперь, после глубокой затяжки крепчайшим Артемовым самосадом, Влас ответил отсутствующему Смирнову:

— Да, Теличка помиловал бы как раз! Ежели мне ни за что ни про что… И зубов недосчитываюсь, и ребра не все целы. То чтобы он тому мальчонке!.. Коли не замучил бы насмерть, то на всю жизнь калекой бы сделал. Так на такое дело я должен был уговаривать? — и будто только теперь осознал, что перед ним не Смирнов, а Артем, который ничего не знает об этой истории. И стал пояснять, что разговор про младшего барчука Вовку, юнкера Киевского артиллерийского училища.

Явился как-то вечером — уже и спать улеглись — в женской свитке, теплым платком повязанный. Откуда? А на улице ж метель, хороший хозяин и собаку не выгонит. Но выяснилось, что он неподалеку здесь. Уже несколько дней тут же в селе скрывается, в школе. А в село как же попал? Рассказал все начистоту. Под Ромоданом разбили красные их часть. Наголову. Вот он с товарищем и надумал бежать домой. Сорвали погоны, а потом и шинельки свои юнкерские в селе выменяли на свитки. Да так пешком (железной дорогой боялись) от села к селу и добрались за две недели до Славгорода. Думал у маминой юбки отсидеться. И таки с неделю побыл дома. А дальше и нельзя было: к Галагану из подвалов переселили две семьи — не укроешься уже теперь в доме. Вот один добрый человек и посоветовал да сам же и помог: отвез в Ветровую Балку, в школу. И там спрятал.

— Диденко?! — догадался Артем и все же спросил для большей уверенности.

Влас ничего не ответил. Так, будто и не слышал вопроса. Помолчал чуть и продолжал рассказывать:

— «Ну, и зачем же ты вышел, дурень? — спрашиваю. — А если узнает кто?» Махнул рукой: «А черт с ней, с такой жизнью! Было бы чем… Пробовал стеклом вену перерезать, не вышло. (И впрямь рука забинтована.) Ну так измучился, Влас! Так из сна выбился, что о смерти мечтаю: вот уж отоспался бы!» Спрашивает, нет ли самогона у меня. Затем, мол, и пришел. Не для пьянки, а вместо снотворного. Было у меня немного в бутылке первачка, еще от свадьбы осталось. Разбавил до нормального градуса, чтоб не сжег хлопец внутренностей. Аж задрожал, бедняга. Спрятал бутылку за пазуху под свитку. Собрался идти и уж от порога: «Влас, а нельзя ли у тебя хотя бы эту ночь? За все ночи отоспался бы!» Груня постелила ему. Но сна не было. И «снотворное» принимал. Промучились ночь всю до рассвета. А тогда провел через парк его до самой школы… Вот и все мое преступление. А в тот же день Теличка с двумя своими архаровцами в хату. Как видно, Верка слышала через стену иль, может, видел кто. «Ну, веди — показывай, где ты прячешь их? Не знаешь, кого? Юнкеров?» — «И в глаза, говорю, не видел!» Вот так и держался до самого конца, — что уж они со мной ни делали! Пока через месяц уже тут, в Славгороде, не крикнул тюремный надзиратель в камеру, чтоб выходил с вещами.

— Да, история! — сказал Артем после паузы. — Теперь мне понятно, как ты снова в генеральские объятия попал. С Горпиной вместе.

— А интересно, что ты, Артем, сделал бы на его месте? — заступилась за мужа Горпина.

— Это я не в укор ему говорю, а скорее сочувствуя.

— Про «объятия» я попервах и не думал, — снова заговорил Влас. — Вышел из тюрьмы к вечеру. Где же ночевать? — первая забота. Думал на вокзал пойти, но побоялся сыпняка. Тогда и вспомнил дружка своего Кузьму, галагановского кучера. К нему и подался.

О том, чтобы возвращаться на житье в Ветровую Балку, у него теперь и мысли не было. На этот раз Теличка не доконал, так доконает в другой раз! Нужно как-то в городе устраиваться. Переночует у Кузьмы, а утром мотнется по городу, может, пока что хоть подмастерьем у какого-нибудь сапожника. А потом и Горпину заберет. Тоже где-нибудь устроится, хоть на поденную. Но куда заберет? Кабы ж хоть угол какой!.. С такими думами и пришел он тогда сюда, на Дворянскую. Оказалось, что Кузьмы уж тут нет. И какие-то люди незнакомые, две семьи живут в доме. А господ всех — и хозяев и гостей — в две комнаты переселили. Повернулся идти прочь, да тут же, на счастье, встретился с барышней! Обрадовалась. Она и рассказала о Кузьме, что, когда реквизировали рысаков у дяди Лени, Кузьма не захотел только за дворника оставаться. И никого другого на его место не взяли, дворницкая свободна. «Протопи там и живи, не думаю, чтобы дядя Леня был против. Ведь все равно кого-нибудь и туда вселят. А как вернутся с работы, то, может, и что-либо получше придумают». Оказалось, работают оба, который уж день после снегопада на железнодорожных путях. А перед этим с неделю лед на Днепре кололи. А то и нужники общего пользования чистили… Поздно вернулись домой Погорелов и Галаган. И, может, оттого, что устал, а может, и недавняя обида на Власа, что ушел тогда от него, жива еще была, встретил Погорелов его не очень приветливо. И только когда дочка сказала, что из тюрьмы он и за что сидел, сразу переменился. Прежде всего, конечно, стал расспрашивать о своем Вовке. Заплакал. А тогда уж, своим горем растроганный, и к нему стал поприветливее. Но чем же он мог бы помочь ему! «Сам видишь, Влас, кто я теперь — поденщик! Угла своего не имею!» Пообещал, что, когда, бог даст, минет это смутное время, снова возьмет к себе на службу, с женой вместе. «Да и поедем в Рязанскую губернию, пропади она пропадом, эта немецкая выдумка Украина! А тем временем, может, вот Леонид Павлович. Без дворника ему все равно не обойтись».

— Вот так мы с Груней и очутились в этой дворницкой.

— Одним словом, — сказал Артем, — отдал вас взаймы свояку.

— Как это отдал взаймы?

— А так же, как и всякую вещь дают взаймы: попользуйся да и отдай. Как и сто лет назад, при крепостничестве, их деды-прадеды наших прадедов одалживали, продавали, на породистых щенков выменивали. Э, выходит, мало еще они нужников чистили да льда кололи. До сих пор крепостнический дух не выветрился из них. Ну да ничего! Придет и наш час. Наверстаем!

Сказал и подумал: а чего ты, собственно, распустил язык перед ним? Чего заговорил так откровенно о его «благодетелях», которые дали ему сейчас и крышу над головой и хлеба кусок? К тому же, наверно, и сочувствует им, как своим в какой-то мере «друзьям по несчастью» в недалеком прошлом. Артем уж было пожалел, что заострил так разговор. И собирался повести речь о чем другом, но Влас вернулся снова к этой теме:

— Придет наш час, говоришь. Ты что, и впрямь надеешься на это?

— Не надеюсь, а уверен. Совершенно так, как уверен, что после ночи настанет день.

— А немцы?

— Ну и что же? Французы ведь даже в Москве побывали. А чем это кончилось для них? Мало кто из них тогда ноги домой приволок. Вот так и с немцами!..

На думской башне пробило одиннадцать. Горпина поднялась из-за стола, взяла перемытые чашки, но, прежде, чем войти в дом, спросила Артема, не пора ли ему ложиться спать.