— Да разве я сам писал это удостоверение? — ответил Артем.

— Для меня что важнее? Или то, что ты Евтух Синица, а не, скажем, Свирид Воробей, или год рождения?

— Да неужто и так не видно, что не семнадцать мне и не семьдесят? Видимое дело — военнообязанный. Но разве это имеет теперь какое-то значение? — И на этом, конечно, следовало кончить ему, дабы не усложнять дело. Но его словно бес за язык дернул. — Или, может… — он нарочито сделал паузу, чтобы подчеркнуть слова, — или, может, пока я там, у себя в лесу, с углем возился, пан гетман уже общую мобилизацию нашего брата объявил? А я проворонил. И невольно дезентиром стал? — И начал скручивать цигарку.

Лиходей прищурил глаз и молча смотрел на угольщика. Потом осуждающе покачал головой:

— О, да ты штучка! Нет, ты не «дезентир». Ты самый настоящий лесовик-партизан. Вишь, как ловко загнул! Каким круглым идиотом ясновельможного гетмана нашего выставил! Да за одно это…

— Я и слова про гетмана не сказал! — подавляя тревогу, понимая, к чему клонится, поспешил возразить Артем.

— Не прямо. Этого еще не хватало! Намеком. Как же! Ведь это же нужно и впрямь идиотом быть, чтобы решиться на такую дурость, как общая мобилизация вашего брата. О, вы этого только и ждете! Вам бы только оружие в руки. Вот хотя бы и тебе.

— Да будь оно неладно!.. За три года войны я уж позабавлялся этой игрушкой. Сыт по горло! — ответил Артем. — А если б хотел, то с фронта не то что винтовку, а станковый пулемет притащил бы домой. А на черта мне?! И так вот уж полгода не сам-один сплю, а под боком у жинки, и все война снится.

— Так она в печенки тебе въелась. И будто ж и не покалечило тебя. Только и того, что хромаешь чуток.

— Хорошо «чуток»! — ухватился Артем, как за соломинку. — Не хромаю, а будто тот колодник ногу волочу.

— Ну, не такой уж изъян большой, — сказал Лиходей, — чтобы можно прикрываться этим. Через базар, говоришь, проходил. Значит, видел: один — на вешалке — даже без руки. А между прочим, партизан-лесовик. Факт. И не из рядовых к тому же. Потому как рядовому такого мешка с деньгами и золотом верховоды не доверили бы.

— Э, пустая болтовня! — отмахнулся телеграфист. — И откуда у них-то золото? Да и что они могли бы у нас здесь закупить?

Лиходей на это ничего не ответил. К столу подошла хозяйка. А при ней говорить о деле, которое «не женского ума», он не хотел. Поэтому перевел разговор и снова обратился к угольщику:

— Так, говоришь, полгода уже дома? Или, как сам сказал, полгода уже спишь под боком у жинки. И давно женатый? — все так же хмуро и подозрительно спросил Лиходей.

— Перед самой войной.

— Дети есть?

— Двое.

— Близнецы! — весело заметил телеграфист.

— Нет, почему? — И уже понял Артем, что провалился, что запутался в этих наугад названных месяцах и годах. Чтобы как-то развязаться с этой темой, попробовал отшутиться: — Пусть бог милует от близнецов. Тут и по одному, гляди, лет за пять уши объедят.

— Еще бы! — осклабился Лиходей. — При такой… анималии. Не раскумекал? Поясню: девять месяцев природой назначено женщине брюхатой ходить, а твоя за полгода управляется. По-научному это называется анималия!

— Постой, Тереша. А может…

— Нет, ты уж теперь не суйся! — не дал Лиходей даже закончить фразу Мегейлику. — Ты лучше тем временем понатужился б да припомнил-таки, где и когда встречался с ним. Что там у тебя еще за «может»? Может, и ему, как тебе самому, добрый сосед помог? Пока вернулся, а он его жинке уж и фундамент заложил! Ты это хотел сказать?

— Терентий Сидорович! — осуждающе пожала плечами хозяйка. — Ну как вам не совестно!..

— Нашли у кого совесть спрашивать! — на удивление спокойно сказал Мегейлик. — Одна фамилия чего стоит: Лиходей!

— Именно так, Лиходей — с большой буквы. Потому как с деда-прадеда. И не в претензии на своих предков. Наоборот! — нисколько не раскаиваясь в своих словах и сам не обижаясь ничуть, сказал Лиходей. — А что из того, что ты у нас добродей? Живешь по Евангелию: «…Подставь другую щеку»? Что имеешь за это? Болячку в печенке да рога на лбу! — И снова обратился к угольщику: — Ну-ну, давай дальше клубочек разматывать.

Но Мегейлик продолжал настаивать:

— Да будь же ты человеком! Я ж тебя прошу, оставь его в покое.

— А тебе-то что? — пристально и будто с подозрением глянул Лиходей на своего приятеля.

— А кому ж, как не мне! — сказал Мегейлик тихо. И поспешно добавил, словно бы каясь за свою откровенность: — Не хочу грех на душу брать. Ведь это я дал тебе повод для придирки.

— Не бичуй себя хоть за это. Я и без тебя не проморгал бы его. Очень уж подозрительный тип. Пашко, — повернулся к человеку, что сидел рядом с ним, — а ну, глянь, у тебя глаз на них больше наметанный: не лесовик разве?

Молчаливый сосед его (до сих пор по крайней мере не проронивший ни слова) исподлобья бросил взгляд на угольщика — только и успел Артем заметить на ничем не приметном лице огромный чирей на скуле под левым глазом, заклеенный папиросной бумажкой, — и сразу же отвернулся к своей тарелке. И уж после сказал:

— Тебе, Тереша, надо б самому хоть на недельку в лес. А то неправильное понятие у тебя про теперешних лесовиков-повстанцев. Как про пещерных людей.

— Неправильное?

— Не знаю, где как, а у нас… в наших краях, — поспешил поправиться, — такого чумазого и близко к лесу не подпустят. Сыпняк научил! Теперь бани завели с паровыми вошебойками. А при тех банях парикмахерские.

— Ну вот и слава богу! Выяснили все! — искренне обрадовалась хозяйка. Хотя, собственно, и сейчас еще неизвестно было, чем все это закончится: удостоверение было у Лиходея в руке, и он сидел хмурый и сосредоточенный. Видно, еще не решил окончательно, что ему делать с этим подозрительным угольщиком. Нужен был какой-то, хотя бы легкий толчок, чтобы перевести его мысли в иное русло. И женщина надумала: — Терентий Сидорович, чай же остывает! — Подошла к нему из-за спины и налегла на его плечи полной грудью, протянув руку к его стакану. — Конечно, холодный! Сейчас я вам горяченького! — Беря стакан, она той же рукой ловко, двумя пальцами, «зацепилась» за удостоверение в его руке. Осторожно потянула раз, второй, одновременно за каждым разом все крепче нажимая грудью на его плечо. И Лиходею, как видно, эта игра понравилась: довольно долго не выпускал из пальцев бумажку, но наконец выпустил.

— На, прячь скорей! — весело сказала женщина, отдавая удостоверение Артему. И, пока он аккуратно складывал бумажку, уже наливая из самовара чай Лиходею, наставляла: — Да вперед будь умнее. Прикуси свой язык. Не видишь, в какое время живем! Знай помалкивай!

— О, теперь уж язык прикушу! — кивнул головой Артем. — Теперь даже в лесу с дубами да осинами не буду растабарывать…

— Ты опять про свой лес! — бросил яростный взгляд Лиходей. — Катись колбасой! Пока не передумал.

Только уж за воротами закурил Артем цигарку, скрученную еще возле стола, и глубоко несколько раз затянулся крепчайшим дедовым самосадом. Взялся за оглобельку возка. Но прежде чем отправиться дальше, стоял, внимательно прислушиваясь. За забором будто не слышно было ничего подозрительного. Спокойно продолжался разговор, хотя за стуком тарелок и нельзя было разобрать отдельных слов. Но вот хозяйка, собрав уже, как видно, грязную посуду и собираясь уйти, сказала озабоченно:

— Ума не приложу: чем я вас, бурлаки, в обед накормлю?! На базар же не ходила. Ах, кровопийцы проклятые!..

— Не ломайте себе голову, Мария Дмитриевна, — успокоил телеграфист. — Даст бог, не отощаем за день.

— Одним днем тут не обойдется, — отозвался Лиходей. — Поэтому, хлопцы, затягивай пояса потуже! — И пояснил: — Если наша хозяйка побоялась пойти на базар сегодня, то завтра ведь еще страшнее будет. Да нет, — поспешил успокоить женщину, ойкнувшую от страха, — неужто я имею в виду других… я про этих самых двоих. В том смысле, что жара. Завтра уже от них такой смрад пойдет — за квартал нос зажимай.

— Ах, ироды! Немчуры проклятые! — возмутилась женщина. — Ну, и до каких же пор они будут глумиться над ними?!