Она торопливо, ибо огонек и впрямь мог в любой момент погаснуть, постелила Артему на лавке, а себе — на полатях рядом с Васильком; потушила свет, и тьма поглотила их.
Но уснуть оба долго не могли. Христя слышала каждое движение Артема. Слышала, как выходил курить в сени. Потом снова лег и снова ворочался. Чтобы не подумала, что он уснул. И в случае, если бы возникло у нее желание сказать ему что-нибудь, чтобы знала, что он каждое мгновение начеку.
Христя так и поняла это. Но разве ей сейчас до разговоров? Больше всяких слов ей нужны были теперь тишина и одиночество. Чтобы хоть попытаться разобраться в мыслях и чувствах, взбудораженных неожиданной встречей с Артемом, из которых разве что сотая доля нашла свое воплощение в их разговоре, а остальные — спутанные, смятые — лежали перед ней, перед ее внутренним взором, словно убогая нива после ливня, да еще с ветром… Зато как напоил он сухую, потрескавшуюся землю животворной влагой!..
Прикинувшись спящей, Христя неподвижно лежала навзничь, с открытыми глазами, и казалось ей, что все ее тело млеет сейчас, как та увлажненная земля под ясным и теплым солнцем, — от счастья, которого не только не ждала, даже в мыслях не чаяла. А оно пришло к ней! Она еще не поняла даже в полной мере всего значения для нее того, что случилось: не представляла себе, какие изменения могут теперь произойти в ее жизни. И ей даже не хотелось об этом думать. Ей сейчас достаточно было и того, что она знала теперь, как глубоко ошибалась все эти годы, думая так плохо об Артеме, считая его человеком нечестным, неверным. Теперь, зная уже во всех подробностях, как несправедливо обошлась с ними жизнь, она удивлялась, что могла так о нем думать. Да неужели человека не видно сразу?! Неужели за целое лето не прорвалось бы что-нибудь?! Нет, сама виновата, что так легко поддалась неверию. Корила себя. Но затем, подумав, сопоставив факты, решительно отвела от себя вину. И если чувствовала себя виноватой, то только в одном: почему не дождалась письма от него, сразу же уехала в Славгород. Ведь с этого и начались все злоключения. Так ли уж обязательно было ей ехать тогда?.. И оборвала себя на полуслове, возмущенная собой: «А разве нет? Или ты все забыла?!»
Нет, не забыла Христя тех страшных дней. Правда, за эти четыре года все словно бы пылью припорошилось. Так старательно отгоняла она все эти годы мысли о тех событиях. И вот теперь, впервые — может быть, потому, что Артем дважды сегодня спрашивал ее об этом, но главным образом потому, что хотела еще раз сама убедиться в том, что не могла она тогда поступить иначе, — Христя решилась. Закрыла глаза и силой воображения перенеслась в тот незабываемый вечер, когда возвращались домой со станции. С распухшим от слез лицом прокралась она через огороды на свой двор и — что уж таиться! — будто не своими ногами, безрадостно — и все из-за Варвары! — переступила порог. И только бросила взгляд, как поняла сразу, что стряслось что-то недоброе, а может, и настоящая беда в доме.
Больше четырех месяцев, как из дому, но, видно, за это время мать ни разу не белила хату: грязно-серые стены, по углам под потолком и даже в том углу, где иконы, бородами свисала паутина. Печь задымлена, облупилась вся.
Мать у печки как раз наливала в миску борщ. Всегда опрятная, она сейчас была словно побирушка — в лохмотьях, растрепанная, в замасленном очипке. На приветствие Христи повернула голову и сказала: «Здравствуй!» Потом добавила: «Вернулась!» И в этих словах послышалась Христе былая материнская приветливость. Но, поставив миску на стол, за которым сидели обе сестренки Христи с ложками в руках, мать уже совсем иным тоном, равнодушно, сказала дочери:
— Садись ужинать, пока не стемнело. А то нечем светить. — И, не ожидая, пока она сядет, начала есть. И хотя бы о чем-нибудь спросила! Ведь четыре месяца не виделись!
Удивили Христю и сестренки — худенькие, может, больные или просто от недосмотра. Особенно старшая. Когда Христя подошла к ним и обняла обеих вместе, меньшая — Галя — довольно равнодушно ответила на эту ласку сестры и только спросила — привезла ли гостинцев. А Федорка тесно прижалась к Христе. И только когда мать сказала: «Ешьте уж!» — сразу отстранилась и снова застыла в какой-то сосредоточенности или настороженности. Словно бы девочка ожидала чего-то в тревоге.
Христя, взволнованная, не знала, что и думать. Хотела просто спросить: что случилось? Но не успела, разгадка пришла сама.
— Ой, уже идет! — испуганно прошептала Федорка, уронила ложку и вся съежилась.
— Кто идет? — спросила Христя.
И в этот момент под окнами послышались тяжелые, медленные шаги, затем — стук в оконное стекло и гнусавый голос соседа-хозяина:
— Меланья! А выдь на минутку!
— А будь ты проклят! — вырвалось у матери, и она сердито положила ложку.
Сидела на лавке, пока тот же голос не позвал ее снова: «Меланья!» Тогда она устало поднялась. Но прежде чем выйти из хаты, остановилась у порога и, словно бы не обращаясь ни к кому, хотя было ясно, что говорила это для Христи:
— Вот уж привычку взял! Мало, что цельный день спину гнешь на него, ни поесть спокойно не даст, ни уснуть. Коль не то, дак это. Не управилась, вишь, с мякиной, видать, из-за этого… Ну уж баста! — и вышла из хаты.
Федорка прижалась к Христе и тоненьким голоском заплакала.
— Что с тобой, Федорка? — забеспокоилась Христя. — Ну чего ты?
— Ой, это ж он… — всхлипывая, испуганным шепотом отвечала девочка. — Это ж он снова будет маму… душить!
— Что? — оторопела Христя. — Что ты мелешь!
— Не мелю! Своими глазами видела!
— За что бы ему нашу маманю душить?
— Да разве ж так! Не-е! А повалит на землю. Он же припадочный!
Только теперь поняла Христя, о чем речь. Словно одеревенела вся. Не скоро уж пришла в себя. Хотела еще о чем-то спросить сестренку, но в это время в хату вошла мать.
— Отбоярилась! — сказала, теперь уже словно бы чуточку веселее. И сразу к детям: — Поели — ну и спать!
Девчушки послушно и молча — даже про гостинцы не вспомнили — вышли из-за стола и улеглись на постель, как видно давно уже не перестилавшуюся. И только тогда уж Галя вспомнила:
— Мама! Пускай же Христя гостинцы даст.
Христя развязала свой узелок и вынула скромные подарки; положила на стол ситцевый платок: «Это вам, мама!», сестренкам по ленте, по большому бублику и по нескольку дешевеньких конфет в ярких обертках. Затем стала мыть посуду после ужина.
— Ты, дочка, тоже ложись с дороги. Я и сама управлюсь, — сказала мать.
— А вы? — насторожилась Христя.
— Давеча начала с пенькой возиться. Пойду в сени. Может, какую горсть приготовлю.
— Только дверь не закрывайте! — сказала Христя. — Нечем дышать в хате.
— Ладно. — И мать вышла, оставив дверь приоткрытой.
Помыв посуду, Христя сразу же легла. Нет, не спать. Да разве ей было до сна! Хотела у Федорки, пока девочка не уснула, узнать, что было возможно, да и успокоить бедняжку. Не раздеваясь, она прилегла на постели рядом с сестренкой.
— Ты тут и спать будешь? — обрадовалась, прижимаясь худеньким тельцем к сестре, девочка. — Ой, хорошо как! А то ведь Галя только легла, сразу и спит. А мне одной страшно!
— Да я тут и буду, возле тебя. Но только, Федорка, не выдумывай никаких небылиц!
Девочка даже поднялась, села в постели и горячо произнесла:
— Ну, коли так — гляди! — И она истово перекрестилась. — Пускай меня крест убьет, если я выдумываю хоть столечко! Говорю тебе, своими глазами видела! — И она рассказала пораженной Христе все как было.
Случилось это, может быть, через неделю после ухода Христи на заработки. Тоже вот так ужинали, а он и приди. Но не под окошко, как нынче, а просто в хату. Как уселся на лавке, так и просидел, пока не отужинали. Слова не вымолвил. Потом вдруг, когда уж мать со стола убрала, поднялся и сказал: «Ну я, Меланья, пошел». Мать о чем-то говорить начала, а он сердито так перебивает: «Вот только вздумай не выйти!» И ушел. Галя уже спала. А Федорка никак не могла уснуть: за ужином не удержалась — взглянула на него, и теперь как только закроет глаза, так и мерещится ей страшное его лицо. Хоть глаза повыкалывай. А тут еще и мать сердится: «Ну, чего не спишь?» И девочка, чтоб не сердить маманю, закрыла глаза и притворилась, будто уснула. А между тем все слышит. Еще немного мать повозилась в хате, а потом… При этих словах девочка порывисто села на постели, словно именно так, сидя, а не лежа, об этом только и можно говорить.
