Когда мы захватили источник, Виннету вернулся, чтобы привести всех остальных. Не прошло и часа, как они соединились с нами. Разумеется, при этом происходили разные сцены, то неприятные для нас, то смешные, но они не имели большого значения, а потому лучше уклониться от их описания. Мы спали очень крепко, исключая, естественно, сторожей, и выступили на следующее утро в путь.

Теперь мы оказались в затруднительном положении. Никто из нас не был в Альмадене, а воинов юма мы не хотели спрашивать. Мы, правда, могли их принудить быть нашими проводниками, но при этом опасались, что они могли нас обмануть. Наверняка асьендеро знал дорогу в свое имение. Но и ему мы не могли полностью доверять. Как только мы будем обязаны ему хоть малостью, следует ожидать, что у него и ученого законника взыграют прежние амбиции. Лучше уж, считал я, положиться на Плейера, который шпионил в горах, в Альмадене, и, конечно, прекрасно изучил всю округу. Он знал ее, возможно, даже лучше, чем асьендеро, и в итоге оказалось, что я был совершенно прав: Плейер помог осуществить мои планы.

В начале пути никакую разведку нам вести не стоило: было ясно, что наш путь от источника шел вверх по долине. А вот куда повернуть, когда долина кончится, это должен был решить Виннету, который опять ехал впереди. Однако в дальнейшем нам нужны были точные сведения, которые я надеялся получить от Плейера.

Я понимал, что Плейер будет охотно давать пояснения только в том случае, если его хорошенько припугнуть. Я обучил этому Убийцу юма, который неотлучно находился возле пленника, а в первые четверть часа пути, вроде бы случайно, присоединился к ним. Молодой индеец, правда, говорил на смешанном диалекте, но при этом употреблял меньше индейских выражений, чем другие, так что Плейер очень хорошо мог понять, о чем мы говорили между собой. Когда мы проехали некоторое время молча, Убийца юма спросил меня:

— Позволит ли мой знаменитый белый брат, чтобы я кое-что сообщил ему, хотя я еще такой молодой воин?

— Мой краснокожий брат может, не стесняясь, говорить все, что он пожелает, — ответил я.

— Воины мимбренхо, мои братья, выступили отрядом в несколько сот человек под руководством своих смелых вождей. Они встретятся с нами у Альмадена. Как считает Олд Шеттерхэнд, они уже будут там, когда мы подъедем к руднику?

Как мы предварительно договорились, молодой индеец умышленно сообщал неверные сведения о том, что нас будут ждать союзники. Плейер должен был знать, что у нас достаточно средств, чтобы осуществить все планы.

— Нет, — возразил я. — Их там еще нет.

— Но они же выступили одновременно с нами, а путь им предстоял не такой длинный, как нам!

— Убийца юма должен понять, что они до нашего прихода ничего не смогут предпринять. Но если они покажутся тем тремстам юма, которые находятся наверху, у Альмадена, то мгновенно начнется сражение, которое под силу провести только под руководством Виннету или моим. Без этого воины мимбренхо погубят все дело.

— Погубят? Но ведь сотня мимбренхо с легкостью побеждает три сотни юма. Или Олд Шеттерхэнд сомневается в этом?

— Нет, сомневаться в этом не приходится. Во-первых, твои братья вдвое превосходят врагов числом, а во-вторых, все они вооружены огнестрельным оружием, которого у воинов-юма почти нет. Значит, юма обязательно потерпят поражение.

— Тогда я полагаю, что нашим воинам следует дать указание немедленно напасть на юма, даже если нас вместе с моими братьями там не окажется.

— Мой юный брат должен всегда помнить о той цели, которую я преследую: я хочу взять в плен Мелтона и обоих Уэллеров. Это мне непременно удастся, если мимбренхо будут поступать в соответствии с нашим уговором. Если же ваши воины начнут действовать раньше, то весьма вероятно, что трое негодяев, которых я хочу взять в плен, сбегут.

— Но мимбренхо им помешают.

— Да, подобное можно предположить, но такое ли это верное дело, как думает мой юный брат? Трое белых поостерегутся принять участие в схватке, подвергая свою жизнь опасности. Скорее всего они постараются скрыться в безопасном месте и оттуда наблюдать за исходом сражения. Если схватка примет неблагоприятный для них оборот, они смоются и мы останемся с носом.

А разве это не может произойти и в том случае, когда на месте сражения окажутся Олд Шеттерхэнд и Виннету?

— Нет, потому что мы будем достаточно сообразительными и еще до сражения захватим троих бледнолицых. Они не догадываются о нашем приближении, а стало быть, не прячутся и попадут нам прямо в руки. Поэтому я дал приказ мимбренхо: пока мы с ними не встретимся, держаться в некотором удалении от Альмадена, чтобы там не могли их заметить. После нашего прибытия мы сразу же приступим к осуществлению нашего плана.

На этом мы закончили беседу. Оставалось ждать, произведет ли она желанное действие на Плейера. Он мрачно уставился перед собой и казался крайне задумчивым. Я и не подумал заговорить с ним. Он должен был сам начать разговор. И через короткое время он не выдержал и обратился ко мне по-английски:

— Мастер, не скажете ли вы мне, понимает ли английский Убийца юма?

— Видимо, он знает всего несколько слов, не больше, — ответил я.

— Тогда позвольте мне сказать вам, что я слышал все, о чем вы говорили. Почему это вы так враждебно настроены по отношению к нам?

— И вы еще можете об этом спрашивать? Мастер Плейер, не обижайтесь на меня, если я найду глупым такой вопрос.

— Разве я вам что-либо сделал плохого?

— Нет, но вашим коллегам я хочу предъявить счет. Расплачиваться я буду пулями.

— А я? Что вы намерены сделать со мной?

— Пока еще не знаю. Сначала я должен понять, сколь велико ваше участие в расправе над моими соотечественниками.

— А если такое участие будет доказано?

— Вас могут просто пристрелить.

— Черт возьми! Кто это вас поставил судьей надо мной?

— Я сам. Но совершенно необязательно, чтобы я принимал решение, которое будет вам стоить жизни. Вы провинились перед переселенцами, и я выдам вас им, причем убежден, что они не очень-то будут с вами церемониться. Или вы надеетесь на их снисхождение?

— Если я попаду им в руки, то, ясное дело, погибну. Но кто вас заставляет отдавать меня им в руки?

— Никто, это просто мое решение, моя добрая воля. Я могу выдать вас, но могу и позволить бежать, если мне это понравится.

— Конечно, меня устраивает второй вариант — свобода.

— Освободить вас? Что это вам пришло в голову!

При этом я энергично взмахнул рукой, что должно было означать, чтобы Плейер и не думал об этом. Он прикусил нижнюю губу, а через некоторое время продолжил:

— Мастер, я так часто и так много слышал про вас, и больше всего мне рассказывали о человечности, с какой вы относитесь даже к злейшему врагу. Как случилось, что как раз теперь вы не проявляете своей обычной доброты и так жестоки по отношению ко мне?

— Ба! Да я же хотел быть к вам снисходительным, но вы, кажется, имеете превратное представление о человечности. Человечен тот, кто со своими ближними обращается гуманно, и я это, конечно, делаю. Это значит: с добрыми людьми я обхожусь хорошо, а со злыми — плохо.

— Значит, меня вы считаете плохим человеком?

— Разумеется!

— Тут вы заблуждаетесь, мастер! Действительно, я поступаю порой легкомысленно, но по натуре не зол. Я хотел быстро разбогатеть, почему и присоединился к предприятию Мелтона. Когда я решился на этот опрометчивый шаг, то не знал, что ваши соотечественники должны проводить всю свою жизнь под землей. Я говорю чистую правду. Разве это не основание для снисхождения?

Я знаком показал ему, что поверил его оправданиям, и ответил:

— Хм! Конечно, это легкомыслие — присоединяться к предприятию, не зная даже, к какой цели оно направлено. Мне будет очень трудно простить вам подобную неосторожность.

— Простите меня, мастер, ради Бога! Клянусь, я знал только, что немцы должны работать на руднике, но я понятия не имел, что их должны навсегда закопать там.