Наступила глубокая, напряженная тишина. Взгляды всех присутствующих были прикованы ко мне и мальчику. Рука маленького индейца дрожала в моей; он догадывался, что приближается важный момент.

— Мой юный брат должен смело и не задумываясь исполнять все, что я ему скажу!

Эти слова я прошептал ему прямо в ухо, а он, также шепотом, ответил:

— Я буду исполнять все, что мне скажет Олд Шеттерхэнд!

Я зажег трубку, сделал первую затяжку, выпустил дым в небо и сказал:

— Это облако священного дыма летит к Маниту, великому, доброму духу, знающему про все мысли и дела старейших воинов и совсем незрелых юношей. Вот здесь сидит Налгу Мокаши, знаменитый вождь воинов-мимбренхо; я его называю своим другом и братом, а моя жизнь стала его собственностью. А рядом со мной стоит его сын, по годам еще мальчик, но по делам уже опытный воин. Я приглашаю его последовать моему примеру и послать священный дым калюме великому Маниту.

При последних словах я передал мальчику трубку. Он сейчас же поднес ее ко рту, глубоко затянулся, а потом выпустил дым в меня. С моей стороны это было дерзостью, с его — рискованным поступком, за который, конечно, не он, а я должен нести ответ. Результата ждать долго не пришлось. Такого еще никогда не случалось; мальчишка без имени курит трубку мира! Индейцы встали, поднялся громкий шум. Вождь тоже вскочил и, вытаращив глаза, уставился на меня. Только Виннету по-прежнему спокойно оставался на месте. Его медного цвета лицо, подобное маске, не выражало ни признаков одобрения, ни следов осуждения. Я знаком восстановил молчание, снова взял в руки трубку, сделал уже упомянутые пять затяжек и отдал назад мальчику, который, решившись на все, быстро вдохнул столько же раз священный дым. Тут уже раздались вопли, гневные выкрики слышались со всех сторон. То, что я сделал, посчитали преступлением против священных обычаев племени. Глаза всех воинов с гневом смотрели на меня; в воздух поднимались кулаки, вытаскивали ножи, а среди услышанных мною выкриков особенно часто повторялся один: «Мальчишка, у которого еще нет имени!»

Вождь также был против меня, хотя речь шла о его собственном сыне. Он взял мальчишку за плечо, оттолкнул его от меня и крикнул:

— На что осмелился Олд Шеттерхэнд! Если бы это был кто другой, я убил бы его на месте! Давать калюме мальчишке, не имеющему даже имени, да за это полагается смерть. Племя будет судить тебя, хотя ты и назван моим другом и братом. У меня нет такой власти, чтобы защитить тебя.

Как только он начал говорить, его люди успокоились. Они захотели выслушать, что скажет вождь. Теперь по рядам воинов прошел одобрительный ропот. Мальчик сейчас стоял возле отца, но, несмотря на угрожающие позы воинов, он с доверием смотрел на меня. Я как раз собирался дать ответ, но тут поднялся Виннету, махнул рукой, окинул своим властным взглядом лица воинов, одного за другим, и сказал звонким голосом, разносившимся очень далеко, даже тогда, когда он его не напрягал:

— Это у Сильного Бизона нет власти, чтобы защитить Олд Шеттерхэнда? А кто говорил, что нужна эта власть? Если бы необходима была защита, то Виннету бился бы за своего белого брата; но кто же осмелится сказать, что Олд Шеттерхэнд не сможет себе помочь сам? То, что он сделал, можно назвать редким, необычным поступком, но он сможет ответить за свои действия. Тот, кто не имеет имени, отлучается от трубки мира. Но точно ли у этого мальчика нет имени? Спросите Олд Шеттерхэнда! Он знает об этом лучше, чем воины-мимбренхо!

Его проницательность вела его по верному пути; мне бы и не пришло в голову протягивать мальчику трубку мира, если бы я уже не подготовил для него имя.

— Вождь апачей прав! — крикнул я громко. — Чью трубку мы раскурили? Его! Кто же имеет право упрекать меня? Только он сам! Он это сделал? Нет, потому что он знает меня и понимает, что Олд Шеттерхэнд никогда ничего не делает не подумав. Разве тот, кого вы называете ребенком, принадлежит к чужому или даже враждебному племени? Нет, он же ваш кровный брат! Значит, вы должны были бы гордиться, что Олд Шеттерхэнд разделил калюме с сыном вождя. Вместо этого вы пришли в ярость. Скажу вам, что вы меня очень удивили!

— Но у него нет имени! — закричали отовсюду, обращаясь ко мне.

— Кто это утверждает?

— Все, и я тоже! — ответил мне Сильный Бизон. — Это же мой сын, стало быть, я знаю, есть ли у него имя.

— Хотя я и не отец ему, но знаю это лучше. Как долго его с вами не было? Что произошло в это время? Какие дела он совершил? Ты об этом знаешь? Молчишь. Так скажи же мне здесь, перед этими воинами, имеет ли Олд Шеттерхэнд право давать кому-нибудь имя?

— Олд Шеттерхэнд имеет такое право.

— Чувствовал бы ты себя оскорбленным, получив от меня имя?

— Нет. Любой из воинов-мимбренхо охотно и с гордостью сменил бы свое нынешнее имя, чтобы получить новое от Олд Шеттерхэнда.

Тогда я снова взял мальчика за руку и громко крикнул:

— Вы слышали слова своего вождя; слушайте же теперь, что скажу вам я! Здесь стоит Олд Шеттерхэнд, а возле него — его юный друг и брат Юма-шетар. Он рисковал своей жизнью ради меня; я теперь отдам свою за него. Подойдите ближе! У него добытое у врагов оружие. Юма-шетар будет великим воином своего племени.

Юма-шетар переводится как «убивающий воинов-юма». Глаза моего юного друга сверкнули и увлажнились. Виннету подошел к нему, положил ему руку на плечо и сказал:

— Это гордое имя, Юма-шетар. Олд Шеттерхэнд дал его тебе, значит, ты его заслужил. Виннету радуется, что может назвать тебя Юма-шетаром; он — твой друг и охотно раскурит с тобой калюме. Дай мне его!

Он взял у мальчика трубку, закурил ее точно так же, как сделал перед тем я. Вождь стоял молча. Я видел, как дрогнули его губы. Лица мимбренхо совершенно изменились. Виннету пожал Юма-шетару руку, я взял мальчика за другую и сказал:

— Воины-мимбренхо видят здесь трех братьев, которые верны друг другу: Виннету, Юма-шетара и Олд Шеттерхэнда. «Убийца юма» подвергался вместе со мной смертельной опасности; он следовал за вражеским караваном, чтобы спасти меня, когда юма взяли меня в плен и я должен был умереть на столбе пыток. В час моего освобождения он был рядом со мной и убил двух вражеских воинов, которые пытались снова схватить меня. Он сопровождал меня до этого места, где мы сейчас находимся. Я видел его мужество в бою, его хитрость и осторожность при преследовании врагов. Многие опытные воины не смогли бы сделать того, что совершил он. Поэтому он — это я, а я — это он, и Виннету, вождь апачей, верный друг как мне, так и ему. Кто обижает его, тот оскорбляет нас обоих; если хочет, он может выйти вперед. Или можете выйти все вместе! Мы готовы постоять перед вами за его честь!

Тут уж старый вождь не смог больше удержаться. Он издал крик восхищения, выхватил из-за пояса нож и закричал:

— Юма-шетаром зовется храбрый воин — это мой сын; вы слышите это? Юма-шетар! Олд Шеттерхэнд, великий бледнолицый, дал ему это имя, а Виннету, знаменитый вождь апачей, считает его своим другом и братом. У кого из нас есть такое же славное имя? Кто смеет еще гневаться на то, что Олд Шеттерхэнд курил вместе с Юма-шетаром трубку мира? Кто? Пусть подойдет сюда, ко мне, и вытащит свой нож! Я вырежу его сердце из тела и брошу его вонючее мясо коршунам на съедение!

Несколько секунд длилось глубокое молчание; потом все разразились криками «Юма-шетар!», совершенно забыв о воинах-юма, находившихся где-то неподалеку. Они подошли ближе, чтобы пожать руку своему новому и самому юному товарищу. Их прежнее возмущение сменилось полным одобрением! Старый вождь взял меня за обе руки и хотел уже произнести благодарственную речь, но Виннету прервал его:

— Лучше, если мой брат выскажет позже, что чувствует его сердце; теперь для этого больше нет времени. День идет к концу, и становится темно. Вон стоит наш дозорный, он хочет что-то нам сказать. Пришло время идти наблюдать за врагами.

И в самом деле часовой уже не прятался в кустах, он вышел на свободное пространство перед зарослями. Исходя из этого, можно было заключить, что ему больше нечего стало наблюдать, однако, получив недавно строгий нагоняй, он не осмеливался по своей воле покинуть пост. Только когда Виннету призывно махнул ему рукой, он подошел и сообщил: